Неточные совпадения
Лонгрен, называя девочке имена снастей, парусов, предметов морского обихода, постепенно увлекался, переходя от объяснений к различным эпизодам, в которых играли роль то брашпиль, то рулевое
колесо, то мачта или какой-нибудь тип лодки и т. п., а от отдельных иллюстраций этих переходил к
широким картинам морских скитаний, вплетая суеверия в действительность, а действительность — в образы своей фантазии.
Сейчас за плотиной громадными железными коробками стояли три доменных печи, выметывавшие вместе с клубами дыма
широкие огненные языки; из-за них поднималось несколько дымившихся высоких железных труб. На заднем плане смешались в сплошную кучу корпуса разных фабрик, магазины и еще какие-то здания без окон и труб. Река Шатровка, повернув множество
колес и шестерен, шла дальше
широким, плавным разливом. По обоим ее берегам плотно рассажались дома заводских служащих и мастеровых.
Ряды мельниц подымали на тяжелые
колеса свои
широкие волны и мощно кидали их, разбивая в брызги, обсыпая пылью и обдавая шумом окрестность.
В одном месте сплошной забор сменился палисадником, за которым виднелся
широкий двор с куртиной, посредине которой стоял алюминиевый шар. В глубине виднелся барский дом с колонками, а влево — неотгороженный густой сад. Аллеи уходили в зеленый сумрак, и на этом фоне мелькали фигуры двух девочек в коротких платьях. Одна прыгала через веревочку, другая гоняла
колесо. На скамье под деревом, с книгой на коленях, по — видимому, дремала гувернантка.
Косой дождь, гонимый сильным ветром, лил как из ведра; с фризовой спины Василья текли потоки в лужу мутной воды, образовавшуюся на фартуке. Сначала сбитая катышками пыль превратилась в жидкую грязь, которую месили
колеса, толчки стали меньше, и по глинистым колеям потекли мутные ручьи. Молния светила
шире и бледнее, и раскаты грома уже были не так поразительны за равномерным шумом дождя.
Поляк взъерошил свою красивую русую бородку, передернул
широкими плечами и красиво зашагал по двору за торопливо семенившим Родионом Антонычем. Дормез покатился за ними, давя хрустевший под
колесами речной хрящ, которым был усыпан весь двор, и остановился в следующем, где в сиренях и акациях кокетливо прятался только что выбеленный флигелек в три окна.
Он лежал на
широкой кушетке и бредил без конца новыми машинами, которые стучали и вертелись у него в голове всеми своими
колесами, валами и шестернями.
Жарко. Все вокруг тихонько трясется, гудит, за железной стенкой каюты плещет водой и бухает
колесо парохода, мимо иллюминатора
широкой полосой течет река, вдали видна полоска лугового берега, маячат деревья. Слух привык ко всем звукам, — кажется, что вокруг тихо, хотя на носу парохода матрос заунывно воет...
Двадцатифутовое
колесо, со скользящими по нем двенадцатью канатами, вращалось также беззвучно и быстро; от его
широкого движения суховатый жаркий воздух машинного отделения колебался сильными, равномерными порывами.
Вечерний сумрак окутал поле; лес вдали стал плотно чёрен, как гора. Летучая мышь маленьким тёмным пятном бесшумно мелькала в воздухе, и точно это она сеяла тьму. Далеко на реке был слышен стук
колёс парохода по воде; казалось, что где-то далеко летит огромная птица и это её
широкие крылья бьют воздух могучими взмахами. Лунёв припомнил всех людей, которые ему мешали жить, и всех их, без пощады, наказал. От этого ему стало ещё приятнее… И один среди поля, отовсюду стиснутый тьмою, он тихо запел…
Когда я на почтовой тройке подъехал к перевозу, уже вечерело. Свежий, резкий ветер рябил поверхность
широкой реки и плескал в обрывистый берег крутым прибоем. Заслышав еще издали почтовый колокольчик, перевозчики остановили «плашкот» и дождались нас. Затормозили
колеса, спустили телегу, отвязали «чалки». Волны ударили в дощатые бока плашкота, рулевой круто повернул
колесо, и берег стал тихо удаляться от нас, точно отбрасываемый ударявшею в него зыбью.
В усадьбе по вечерам жгли бенгальские огни и ракеты, и мимо Обручанова проходила на парусах лодка с красными фонариками. Однажды утром приехала на деревню жена инженера Елена Ивановна с маленькой дочерью в коляске с желтыми
колесами, на паре темно-гнедых пони; обе, мать и дочь, были в соломенных шляпах с
широкими полями, пригнутыми к ушам.
Бритый высокий господин с дамой красивой и подкрашенной и пожилой богатый господин-иностранец, в золотых очках
колесами,
широком светлом пальто, с тростью.
Что-то бесформенное и чудовищное, мутное и липкое тысячами толстых губ присасывалось к Юрасову, целовало его мокрыми нечистыми поцелуями, гоготало. И орало оно тысячами глоток, свистало, выло, клубилось по земле, как бешеное.
Широкими круглыми рожами представлялись
колеса, и сквозь бесстыжий смех, уносясь в пьяном вихре, каждое стучало и выло...
На плотине, залитой лунным светом, не было ни кусочка тени; на середине ее блестело звездой горлышко от разбитой бутылки. Два
колеса мельницы, наполовину спрятавшись в тени
широкой ивы, глядели сердито, уныло…
Когда же с матерью он бывал в центре города, на его больших улицах, то по возвращении лучше всего помнил
широкие, плоские каменные плиты, на которых и шаги, и самые ноги его кажутся ужасно маленькими, как две лодочки; и даже множество вертящихся
колес и лошадиных морд не так оставалось в памяти, как этот новый и необыкновенно интересный вид земли.
О. Василий упал в трех верстах от села, посередине
широкой и торной дороги. Упал он ничком, костлявым лицом в придорожную серую пыль, измолотую
колесами, истолченную ногами людей и животных. И в своей позе сохранил он стремительность бега; бледные мертвые руки тянулись вперед, нога подвернулась под тело, другая, в старом стоптанном сапоге с пробитой подошвой, длинная, прямая, жилистая, откинулась назад напряженно и прямо — как будто и мертвый продолжал он бежать.