Неточные совпадения
Но в продолжение того, как он сидел в жестких своих креслах, тревожимый мыслями и бессонницей, угощая усердно Ноздрева и всю родню его, и перед ним теплилась сальная свечка, которой светильня давно уже накрылась нагоревшею
черною шапкою, ежеминутно грозя погаснуть, и глядела ему в окна слепая, темная ночь, готовая посинеть от приближавшегося рассвета, и пересвистывались вдали отдаленные
петухи, и в совершенно заснувшем городе, может быть, плелась где-нибудь фризовая шинель, горемыка неизвестно какого класса и чина, знающая одну только (увы!) слишком протертую русским забубенным народом дорогу, — в это время на другом конце города происходило событие, которое готовилось увеличить неприятность положения нашего героя.
Но сквозь дождь и гром ко крыльцу станции подкатил кто-то, молния осветила в окне мокрую голову
черной лошади; дверь распахнулась, и, отряхиваясь, точно
петух, на пороге встал человек в клеенчатом плаще, сдувая с густых, светлых усов капли дождя.
Петух с своим качающимся красным гребнем казался совершенно спокойным и только закатывал глаза, то вытягивал, то поднимал одну
черную ногу, цепляя когтями за занавеску девушки.
Стол был накрыт суровой скатертью, вышитое полотенце было вместо салфетки, и на столе в vieux-saxe, [старинный саксонский фарфор,] с отбитой ручкой суповой чашке был картофельный суп с тем самым
петухом, который выставлял то одну, то другую
черную ногу и теперь был разрезан, даже разрублен на куски, во многих местах покрытые волосами.
Даже курицы стремились ускоренной рысью в подворотню; один бойкий
петух с
черной грудью, похожей на атласный жилет, и красным хвостом, закрученным на самый гребень, остался было на дороге и уже совсем собрался кричать, да вдруг сконфузился и тоже побежал.
Петух на высокой готической колокольне блестел бледным золотом; таким же золотом переливались струйки по
черному глянцу речки; тоненькие свечки (немец бережлив!) скромно теплились в узких окнах под грифельными кровлями; виноградные лозы таинственно высовывали свои завитые усики из-за каменных оград; что-то пробегало в тени около старинного колодца на трехугольной площади, внезапно раздавался сонливый свисток ночного сторожа, добродушная собака ворчала вполголоса, а воздух так и ластился к лицу, и липы пахли так сладко, что грудь поневоле все глубже и глубже дышала, и слово...
Может быть, эти самые хитрости и сметливость ее были виною, что кое-где начали поговаривать старухи, особливо когда выпивали где-нибудь на веселой сходке лишнее, что Солоха точно ведьма; что парубок Кизяколупенко видел у нее сзади хвост величиною не более бабьего веретена; что она еще в позапрошлый четверг
черною кошкою перебежала дорогу; что к попадье раз прибежала свинья, закричала
петухом, надела на голову шапку отца Кондрата и убежала назад.
Глухарь самец имеет на хвосте
черные косицы (менее загнутые, чем у самца-полевика), почему и называется косачом; величиною он будет с молодого, годовалого, индейского
петуха и похож на него своей фигурою.
Нерасчетливый промысловый рабочий не умел сберегать на
черный день, а добытые на приисках гроши пели
петухами.
— Лучше всего на свете люблю я бои, — говорила она, широко открыв
черные, горячие глаза. — Мне все едино, какой бой:
петухи ли дерутся, собаки ли, мужики — мне это все едино!
Сам же старый Пизонский, весь с лысой головы своей озаренный солнцем, стоял на лестнице у утвержденного на столбах рассадника и, имея в одной руке чашу с семенами, другою погружал зерна, кладя их щепотью крестообразно, и, глядя на небо, с опущением каждого зерна, взывал по одному слову: „Боже! устрой, и умножь, и возрасти на всякую долю человека голодного и сирого, хотящего, просящего и производящего, благословляющего и неблагодарного“, и едва он сие кончил, как вдруг все ходившие по пашне
черные глянцевитые птицы вскричали, закудахтали куры и запел, громко захлопав крылами, горластый
петух, а с рогожи сдвинулся тот, принятый сим чудаком, мальчик, сын дурочки Насти; он детски отрадно засмеялся, руками всплескал и, смеясь, пополз по мягкой земле.
Домик кровожадного генерала я, разумеется, и прежде знал. Это небольшой, деревянный, чистенький домик в три окна, из которых на двух крайних стояли чубуки, а на третьем, среднем, два чучела: большой голенастый красный
петух в каске с перьями и молодой
черный козленок с бородой, при штатской шпаге и в цилиндрической гражданской шляпе.
Мы сели в небольшой, по старине меблированной гостиной, выходящей на улицу теми окнами, из которых на двух стояли чубуки, а на третьем красный
петух в генеральской каске и козел в
черной шляпе, а против них на стене портрет царя Алексея Михайловича с развернутым указом, что «учали на Москву приходить такие-сякие дети немцы и их, таких-сяких детей, немцев, на воеводства бы не сажать, а писать по
черной сотне».
Сама старушка, вместе с двумя желтенькими курочками и
черным голландским
петухом, жила в крошечной комнатке в другом флигельке, выходившем в тот же садик.
Один глазок у Аленушки спит, другой — смотрит; одно ушко у Аленушки спит, другое — слушает. Все теперь собрались около Аленушкиной кроватки: и храбрый Заяц, и Медведко, и забияка
Петух, и Воробей, и Воронушка —
черная головушка, и Ерш Ершович, и маленькая-маленькая Козявочка. Все тут, все у Аленушки.
На месте нашей избы тлела золотая груда углей, в середине ее стояла печь, из уцелевшей трубы поднимался в горячий воздух голубой дымок. Торчали докрасна раскаленные прутья койки, точно ноги паука. Обугленные вереи ворот стояли у костра
черными сторожами, одна верея в красной шапке углей и в огоньках, похожих на перья
петуха.
Между тем
черное оконце над яслями, до сих пор невидимое, стало сереть и слабо выделяться в темноте. Лошади жевали ленивее, и одна за другою вздыхали тяжело и мягко. На дворе закричал
петух знакомым криком, звонким, бодрым и резким, как труба. И еще долго и далеко кругом разливалось в разных местах, не прекращаясь, очередное пение других
петухов.
С площадки толстяк скакнул в кабину, забросился сетками и ухнул вниз, а по огромной, изгрызенной лестнице побежали в таком порядке: первым —
черный цилиндр толстяка, за ним — белый исходящий
петух, за
петухом — канделябр, пролетевший в вершке над острой белой головкой, затем Коротков, шестнадцатилетний с револьвером в руке и еще какие-то люди, топочущие подкованными сапогами. Лестница застонала бронзовым звоном, и тревожно захлопали двери на площадках.
Но чаще всего он вылезал под видом красного
петуха на свою
черную растрепанную крышу и кричал оттуда «кука-реку!» Все знали, что его, разумеется, занимало не пение «ку-ка-реку», а он высматривал, не едет ли кто-нибудь такой, против кого стоило бы подучить лешего и кикимору поднять хорошую бурю и затормошить его до смерти.
На низком чердаке жили голландские куры и
черный «шпанский»
петух, который жил очень долго и считался «колдовской птицей».
Мельник издрог и стал уже подумывать, что это все ему приснилось, тем более что на плотине совсем потемнело и нельзя было разобрать, что там такое
чернеет на середине. Но когда долетел из села одинокий крик
петуха, в кучке что-то зашевелилось. Янкель поднял голову в ермолке, потом огляделся, привстал и тихонько, по-журавлиному приподнимая худые ноги в одних чулках, попытался улепетнуть.
— Неужели двенадцать уж? — спросил сам себя Тихон Павлович. Прокричал другой
петух, третий… Ещё и ещё. Наконец где-то за стеной во всю мочь гаркнул Рыжий, из птичника ему ответил
Чёрный, и весь птичник всполошился, громко возвещая полночь.
Хотя все и обозвали Кошкина «ретроградом», которому место не в русском флоте, а где-нибудь в турецкой или персидской армии, тем не менее он ожесточенно отстаивал занятое им положение «блюстителя закона» и ничего более. Оба спорщика были похожи на расходившихся
петухов. Оба уже угостили друг друга язвительными эпитетами, и спор грозил перейти в ссору, когда
черный, как жук, Иволгин, с маленькими на смешливыми глазами на подвижном нервном лице, проговорил...