Неточные совпадения
Впереди летит — ясным соколом,
Позади летит —
черным вороном,
Впереди летит — не укатится,
Позади летит — не останется…
Лишилась я родителей…
Слыхали ночи темные,
Слыхали ветры буйные
Сиротскую
печаль,
А вам нет ну́жды сказывать…
На Демину могилочку
Поплакать я пошла.
Тени колебались, как едва заметные отражения осенних облаков на темной воде реки. Движение тьмы в комнате, становясь из воображаемого действительным, углубляло
печаль. Воображение, мешая и спать и думать, наполняло тьму однообразными звуками, эхом отдаленного звона или поющими звуками скрипки, приглушенной сурдинкой.
Черные стекла окна медленно линяли, принимая цвет олова.
— И среди бесчисленного скопления звезд, вкрапленных в непобедимую тьму, затеряна ничтожная земля наша, обитель
печалей и страданий; нуте-ко, представьте ее и ужас одиночества вашего на ней, ужас вашего ничтожества в
черной пустоте, среди яростно пылающих солнц, обреченных на угасание.
Уже ударили к вечерне, когда наши путники выехали из города. Работник заметно жалел хозяйских лошадей и ехал шагом. Священник сидел, понурив свою сухощавую голову, покрытую
черною шляпою с большими полями. Выражение лица его было по-прежнему мрачно-грустное: видно было, что какие-то заботы и
печали сильно снедали его душу.
Гляжу я безмолвно на
черную шаль,
И хладную душу терзает
печаль…
Передонов посматривал на него, и особенно приятно ему было смотреть, когда Саша стоял на коленях, как наказанный, и смотрел вперед, к сияющим дверям алтарным, с озабоченным и просительным выражением на лице, с мольбою и
печалью в
черных глазах, осененных длинными, до синевы
черными ресницами.
Немая и
черная, словно окована непобедимой
печалью, она что-то ищет в ночи, уводя воображение глубоко во тьму древних верований, напоминая Изиду, [Изида (точнее Исида) — одна из самых почитаемых богинь Древнего Египта, дочь бога солнца Ра, сестра и жена бога Озириса, растерзанного злым богом Сетом.
Евсей вздрогнул, стиснутый холодной
печалью, шагнул к двери и вопросительно остановил круглые глаза на жёлтом лице хозяина. Старик крутил пальцами седой клок на подбородке, глядя на него сверху вниз, и мальчику показалось, что он видит большие, тускло-чёрные глаза. Несколько секунд они стояли так, чего-то ожидая друг от друга, и в груди мальчика трепетно забился ещё неведомый ему страх. Но старик взял с полки книгу и, указывая на обложку пальцем, спросил...
На дачу Иванова вела лесная тропинка, которую сплошь занесло снегом… Из-за стволов и сугробов кое-где мерцали одинокие огоньки. Несколько минут назад мне пришлось пройти мимо бывшей генеральской дачи, теперь я подходил к бывшей дачке Урмановых. От обеих на меня повеяло холодом и тупой
печалью. Я подошел к палисаднику и взглянул в окно, в котором видел Урманова.
Черные стекла были обведены белой рамкой снега… Я стоял, вспоминал и думал…
«Прости, прости…» Против нее за столом сидел Ачмианов и не отрывал от нее своих
черных влюбленных глаз; ее волновали желания, она стыдилась себя и боялась, что даже тоска и
печаль не помешают ей уступить нечистой страсти, не сегодня, так завтра, — и что она, как запойный пьяница, уже не в силах остановиться.
На нем мохнатой шапки больше нет,
Раскрылась грудь; на шелковый бешмет
Волна кудрей,
чернея, ниспадает,
В
печали женщин лучший их убор!
Я слыхала,
Что
черный цвет
печали цвет.
Безвестная
печаль сменялась вдруг
Какою-то веселостью недужной…
(Дай бог, чтоб всех томил такой недуг!)
Волной вставала грудь, и пламень южный
В ланитах рделся, белый полукруг
Зубов жемчужных быстро открывался;
Головка поднималась, развивался
Душистый локон, и на лик младой
Катился лоснясь
черною струей;
И ножка, разрезвясь, не зная плена,
Бесстыдно обнажалась до колена.
Но уста были немы; молчали и глаза. О. Игнатий положил руку на лоб: он был холодный и влажный, и Ольга Степановна ничем не выразила, что она ощутила прикосновение. И когда рука о. Игнатия была им снята, на него смотрели не мигая два серые глубокие глаза, казавшиеся почти
черными от расширившихся зрачков, и в них не было ни
печали, ни гнева.
Проносимся по узкой, по-утреннему оживленной улице, что упирается в мечеть, и выбегаем за селение, на крутой обрыв над самой бездной. Гуль-Гуль останавливается, тяжело переводя дух. Она очень хорошенькая сейчас, Гуль-Гуль — с ее разгоревшимся от бега детским личиком. Голубой, из тончайшего сукна бешмет ловко охватывает гибкую девичью фигурку. Густые,
черные, как вороново крыло, волосы десятками косичек струятся вдоль груди и спины. Гуль-Гуль смеется, но в ее красивых глазах — прежняя
печаль.
— Я не одобряю поступка папы, — произнесла она серьезно, глядя на меня
черными черешнями глаз, в которых затаилась вечная
печаль, — раз ты загубила одного коня, я бы ни за что не дала тебе другого, Нина! Но не в том дело. Отец решил так, значит, надо ему повиноваться. Я пришла за тобой. Идем заниматься. Мы должны повторить еще раз французские глаголы неправильного спряжения. Идем!
Вдруг тихими, неслышными шагами вошла Анисья Терентьевна Красноглазиха, в обычном темно-синем сарафане, в
черной душегрейке, повязанная по голове белым платком в знак похоронной
печали, и с толстой книгой под мышкой. Помолилась она перед стоявшею в головах покойника иконой, поклонилась в землю Марку Данилычу, потом отвесила низкий поклон Патапу Максимычу.
Когда девочка начинала рассказывать обо всем пережитом ею в ее недавнем таком богатом впечатлениями прошлом, лицо ее менялось сразу, делалось старше и строже, осмысленнее как-то с первых же слов…
Черные глаза уходили вовнутрь, глубоко, и в них мгновенно гасли их игривые насмешливые огоньки, а глухая красивая
печаль мерцала из темной пропасти этих глаз, таких грустных и прекрасных!
«Я нашел царя в глубоком унынии. Сей двор пышный казался тогда смиренной обителью иноков,
черным цветом одежды изъявляя мрачность души Иоанновой. Но судьбы Всевышнего неисповедимы — сама
печаль царя, некогда столь необузданного, расположила его к умеренности и терпению слушать мои убеждения».
Голова его опустилась на грудь;
черные длинные волосы пали в беспорядке на прекрасное, разгоревшееся лицо и образовали над ним густую сеть; в глазах начали толпиться думы; наконец, облако
печали приосенило их.
Христос, ну вы понимаете, Христос: огромные глаза,
черные, страшная мука,
печаль, тоска, любовь — ну, одним словом, Христос.