Неточные совпадения
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что
дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для
себя, он, хотя не испытывал более никакой радости
при мысли о своей деятельности,
чувствовал уверенность, что
дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
«Вопросы о ее чувствах, о том, что делалось и может делаться в ее душе, это не мое
дело, это
дело ее совести и подлежит религии», сказал он
себе,
чувствуя облегчение
при сознании, что найден тот пункт узаконений, которому подлежало возникшее обстоятельство.
Он находил это естественным, потому что делал это каждый
день и
при этом ничего не
чувствовал и не думал, как ему казалось, дурного, и поэтому стыдливость в девушке он считал не только остатком варварства, но и оскорблением
себе.
«Осталась где-то вне действительности, живет бредовым прошлым», — думал он, выходя на улицу. С удивлением и даже недоверием к
себе он вдруг
почувствовал, что десяток
дней, прожитых вне Москвы, отодвинул его от этого города и от людей, подобных Татьяне, очень далеко. Это было странно и требовало анализа. Это как бы намекало, что
при некотором напряжении воли можно выйти из порочного круга действительности.
Иногда выражала она желание сама видеть и узнать, что видел и узнал он. И он повторял свою работу: ехал с ней смотреть здание, место, машину, читать старое событие на стенах, на камнях. Мало-помалу, незаметно, он привык
при ней вслух думать,
чувствовать, и вдруг однажды, строго поверив
себя, узнал, что он начал жить не один, а вдвоем, и что живет этой жизнью со
дня приезда Ольги.
— Если бы была задана психологическая задача: как сделать так, чтобы люди нашего времени, христиане, гуманные, просто добрые люди, совершали самые ужасные злодейства, не
чувствуя себя виноватыми, то возможно только одно решение: надо, чтобы было то самое, что есть, надо, чтобы эти люди были губернаторами, смотрителями, офицерами, полицейскими, т. е. чтобы, во-первых, были уверены, что есть такое
дело, называемое государственной службой,
при котором можно обращаться с людьми, как с вещами, без человеческого, братского отношения к ним, а во-вторых, чтобы люди этой самой государственной службой были связаны так, чтобы ответственность за последствия их поступков с людьми не падала ни на кого отдельно.
Странная, оригинальная развалина другого века, окруженная выродившимся поколением на бесплодной и низкой почве петербургской придворной жизни. Она
чувствовала себя выше его и была права. Если она
делила сатурналии Екатерины и оргии Георга IV, то она же
делила опасность заговорщиков
при Павле.
Я действительно в сны не верил. Спокойная ирония отца вытравила во мне ходячие предрассудки. Но этот сон был особенный. В него незачем было верить или не верить: я его
чувствовал в
себе… В воображении все виднелась серая фигурка на белом снегу, сердце все еще замирало, а в груди
при воспоминании переливалась горячая волна.
Дело было не в вере или неверии, а в том, что я не мог и не хотел примириться с мыслью, что этой девочки совсем нет на свете.
Ведь он и в самом
деле чувствует себя сегодня в особенно болезненном настроении, почти в том же, какое бывало с ним прежде
при начале припадков его прежней болезни.
Он послал предписание своему бурмистру насчет жениной пенсии, приказывая ему в то же время немедленно принять от генерала Коробьина все
дела по имению, не дожидаясь сдачи счетов, и распорядиться о выезде его превосходительства из Лавриков; живо представил он
себе смущение, тщетную величавость изгоняемого генерала и,
при всем своем горе,
почувствовал некоторое злобное удовольствие.
Откуп тоже не ушел. Не стесняясь личным знакомством и некоторым родством с толстым Четвериковым, Калинович пригласил его к
себе и объяснил, что, так как
дела его в очень хорошем положении, то не угодно ли будет ему хоть несколько расплатиться с обществом, от которого он миллионы наживает, и пожертвовать тысяч десять серебром на украшение города. Можно
себе представить, что
почувствовал при этих словах скупой и жадный Четвериков!
А Санин вдруг
почувствовал себя до того счастливым, такою детскою веселостью наполнилось его сердце
при мысли, что вот сбылись же, сбылись те грезы, которым он недавно предавался в тех же самых комнатах; все существо его до того взыграло, что он немедленно отправился в кондитерскую; он пожелал непременно, во что бы то ни стало, поторговать за прилавком, как несколько
дней тому назад… «Я, мол, имею полное теперь на это право! Я ведь теперь домашний человек!»
При этих условиях Арина Петровна рано
почувствовала себя одинокою, так что, говоря по правде, даже от семейной жизни совсем отвыкла, хотя слово «семья» не сходит с ее языка и, по наружности, всеми ее действиями исключительно руководят непрестанные заботы об устройстве семейных
дел.
Дыма посмотрел на него с великою укоризной и постучал
себя пальцем по лбу. Матвей понял, что Дыма не хочет ругать его
при людях, а только показывает знаком, что он думает о голове Матвея. В другое время Матвей бы, может, и сам ответил, но теперь
чувствовал, что все они трое по его вине идут на
дно, — и смолчал.
Неразумность эта скрывается тем, что
при совершении каждого из таких
дел в нем бывает столько подстрекателей, пособников, попустителей, что ни один из участвующих в
деле не
чувствует себя в нем нравственно ответственным.
Она готова по целым
дням болтать с молодыми монашками; у нее есть между ними фаворитки, которые даже вступают с ней в разговор об нем, и она нимало не
чувствует себя при этом сконфуженною.
Москва же развлекала ее, улицы, дома и церкви нравились ей очень, и если бы можно было ездить по Москве в этих прекрасных санях, на дорогих лошадях, ездить целый
день, от утра до вечера, и
при очень быстрой езде дышать прохладным осенним воздухом, то, пожалуй, она не
чувствовала бы
себя такой несчастной.
Все следующие
дни Ирина тщательно занималась своим туалетом, своею прической; накануне бала она
чувствовала себя нездоровою, не могла усидеть на месте; всплакнула раза два в одиночку:
при Литвинове она как-то однообразно улыбалась… впрочем, обходилась с ним по-прежнему нежно, но рассеянно и то и
дело посматривала на
себя в зеркало.
Ясно, что
при таких условиях озорничество и беззаконие приняли бы такие размеры, каких никогда не могли бы они иметь
при всеобщей анархии, В самом
деле, что ни говорите, а человек, один, предоставленный самому
себе, не много надурит в обществе и очень скоро
почувствует необходимость согласиться и сговориться с другими в видах общей пользы.
Француз, который
при Ватерлоо сказал: «la garde meurt, mais ne se rend pas», [«гвардия умирает, но не сдается»,] и другие, в особенности французские герои, которые говорили достопамятные изречения, были храбры и действительно говорили достопамятные изречения; но между их храбростью и храбростью капитана есть та разница, что если бы великое слово, в каком бы то ни было случае, даже шевелилось в душе моего героя, я уверен, он не сказал бы его: во-первых, потому, что, сказав великое слово, он боялся бы этим самым испортить великое
дело, а во-вторых, потому, что, когда человек
чувствует в
себе силы сделать великое
дело, какое бы то ни было слово не нужно.
Человек закричал бы от боли, если бы, не работая,
почувствовал в мышцах ту боль, которую он, не замечая ее, испытывает
при работе. Точно так же и человек, не работающий духовную работу над своим внутренним миром, испытывает мучительную боль от тех невзгод, которые, не замечая их, переносит человек, полагающий главное
дело жизни в усилии для освобождения
себя от грехов, соблазнов и суеверий, то есть в нравственном совершенствовании.
Что вы из солистов, то это
почувствуете вы сами
при первом прикосновении к серьезному
делу, а засим, вспомните что сказано: «имейте веру с горчичное зерно, и вы будете двигать горами!» Не верьте в
себя, но твердо веруйте в
дело, в его правоту и святость, и вы тоже будете двигать, если не горами, то массами живых людей, которые для нас теперь поважнее гор!
С каждым
днем Андрей Иванович
чувствовал себя хуже. Он стал очень молчалив и мрачен. На расспросы Александры Михайловны о здоровье Андрей Иванович отвечал неохотно и спешил перевести разговор на другое. То, что ему рассказывала Александра Михайловна, он слушал с плохо скрываемою скукою и раздражением. И часто Александра Михайловна замечала в его глазах тот угрюмый, злобный огонек, который появлялся у него в последние недели
при упоминании о Ляхове.
Проснувшись на другой
день утром, он
чувствует себя в отличном настроении и, умываясь, весело посвистывает. Придя в столовую пить кофе, он застает там Федю, который
при виде отца поднимается и глядит на него растерянно.
Грустно и главное
дело тяжело, тяжело, что
чувствуешь себя бессильным сообщить что-нибудь новое, интересное, а составлять из этих «крох», перепадающих на нашу долю известий,
при описанной мною обстановке — труд каторжный, да пожалуй и… бесполезный.
Кровь то и
дело бросалось ему в голову, в виски стучало, он
чувствовал себя совершенно разбитым, точно не Дарью Николаевну, а его побили
при выходе из театра.
На другой
день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние
дни; но в этот
день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер
чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», говорил он
себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.