Неточные совпадения
Правдин. А кого он невзлюбит, тот дурной человек. (К Софье.) Я и сам имею честь знать вашего дядюшку. А, сверх того, от
многих слышал об нем то, что вселило в душу мою истинное к нему почтение. Что называют в нем угрюмостью, грубостью, то есть одно действие его прямодушия. Отроду язык его не говорил да, когда душа его
чувствовала нет.
Но как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей
многие плакали, потому что
почувствовали себя сиротами и, сверх того, боялись подпасть под ответственность за то, что повиновались такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали, что за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
Но он не без основания думал, что натуральный исход всякой коллизии [Колли́зия — столкновение противоположных сил.] есть все-таки сечение, и это сознание подкрепляло его. В ожидании этого исхода он занимался делами и писал втихомолку устав «о нестеснении градоначальников законами». Первый и единственный параграф этого устава гласил так: «Ежели
чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым,
много тебя в действии облегчит».
Долго ли, коротко ли они так жили, только в начале 1776 года в тот самый кабак, где они в свободное время благодушествовали, зашел бригадир. Зашел, выпил косушку, спросил целовальника,
много ли прибавляется пьяниц, но в это самое время увидел Аленку и
почувствовал, что язык у него прилип к гортани. Однако при народе объявить о том посовестился, а вышел на улицу и поманил за собой Аленку.
Сработано было чрезвычайно
много на сорок два человека. Весь большой луг, который кашивали два дня при барщине в тридцать кос, был уже скошен. Нескошенными оставались углы с короткими рядами. Но Левину хотелось как можно больше скосить в этот день, и досадно было на солнце, которое так скоро спускалось. Он не
чувствовал никакой усталости; ему только хотелось еще и еще поскорее и как можно больше сработать.
Другое было то, что, прочтя
много книг, он убедился, что люди, разделявшие с ним одинаковые воззрения, ничего другого не подразумевали под ними и что они, ничего не объясняя, только отрицали те вопросы, без ответа на которые он
чувствовал, что не мог жить, а старались разрешить совершенно другие, не могущие интересовать его вопросы, как, например, о развитии организмов, о механическом объяснении души и т. п.
Но он не сделал ни того, ни другого, а продолжал жить, мыслить и
чувствовать и даже в это самое время женился и испытал
много радостей и был счастлив, когда не думал о значении своей жизни.
― Ах, как же! Я теперь
чувствую, как я мало образован. Мне для воспитания детей даже нужно
много освежить в памяти и просто выучиться. Потому что мало того, чтобы были учителя, нужно, чтобы был наблюдатель, как в вашем хозяйстве нужны работники и надсмотрщик. Вот я читаю ― он показал грамматику Буслаева, лежавшую на пюпитре ― требуют от Миши, и это так трудно… Ну вот объясните мне. Здесь он говорит…
И он стал, сначала осторожно, а потом более и более увлекаясь, обращать ее внимание на разные подробности украшения дома и сада. Видно было, что, посвятив
много труда на улучшение и украшение своей усадьбы, Вронский
чувствовал необходимость похвастаться ими пред новым лицом и от души радовался похвалам Дарьи Александровны.
Он
чувствовал, что это независимое положение человека, который всё бы мог, но ничего не хочет, уже начинает сглаживаться, что
многие начинают думать, что он ничего бы и не мог, кроме того, как быть честным и добрым малым.
Он постоянно
чувствовал, что от него требуется
многое, чего он не знает, и он делал всё, что ему говорили, и всё это доставляло ему счастье.
Он считал переделку экономических условий вздором, но он всегда
чувствовал несправедливость своего избытка в сравнении с бедностью народа и теперь решил про себя, что, для того чтобы
чувствовать себя вполне правым, он, хотя прежде
много работал и нероскошно жил, теперь будет еще больше работать и еще меньше будет позволять себе роскоши.
— Да на кого ты? Я с тобой согласен, — говорил Степан Аркадьич искренно и весело, хотя
чувствовал, что Левин под именем тех, кого можно купить зa двугривенный, разумел и его. Оживление Левина ему искренно нравилось. — На кого ты? Хотя
многое и неправда, что ты говоришь про Вронского, но я не про то говорю. Я говорю тебе прямо, я на твоем месте поехал бы со мной в Москву и…
Алексей Александрович, вступив в должность, тотчас же понял это и хотел было наложить руки на это дело; но в первое время, когда он
чувствовал себя еще нетвердо, он знал, что это затрогивало слишком
много интересов и было неблагоразумно; потом же он, занявшись другими делами, просто забыл про это дело.
Но этак нельзя было жить, и потому Константин пытался делать то, что он всю жизнь пытался и не умел делать, и то, что, по его наблюдению,
многие так хорошо умели делать и без чего нельзя жить: он пытался говорить не то, что думал, и постоянно
чувствовал, что это выходило фальшиво, что брат его ловит на этом и раздражается этим.
Только потому, что он
чувствовал себя ближе к земле, и по особенной мягкости движенья Вронский знал, как
много прибавила быстроты его лошадь.
Она говорила очень просто и естественно, но слишком
много и слишком скоро. Она сама
чувствовала это, тем более что в любопытном взгляде, которым взглянул на нее Михаил Васильевич, она заметила, что он как будто наблюдал ее.
Я
чувствую, что у меня есть сердце и что есть во мне
много хорошего, Эти милые влюбленные глаза!
Вдохнув в себя воздух расширенными ноздрями, она тотчас же
почувствовала, что не следы только, а они сами были тут, пред нею, и не один, а
много.
Васенька Весловский, ее муж и даже Свияжский и
много людей, которых она знала, никогда не думали об этом и верили на слово тому, что всякий порядочный хозяин желает дать
почувствовать своим гостям, именно, что всё, что так хорошо у него устроено, не стоило ему, хозяину, никакого труда, а сделалось само собой.
Она вспомнила ту, отчасти искреннюю, хотя и
много преувеличенную, роль матери, живущей для сына, которую она взяла на себя в последние годы, и с радостью
почувствовала, что в том состоянии, в котором она находилась, у ней есть держава, независимая от положения, в которое она станет к мужу и к Вронскому.
И Степан Аркадьич улыбнулся. Никто бы на месте Степана Аркадьича, имея дело с таким отчаянием, не позволил себе улыбнуться (улыбка показалась бы грубой), но в его улыбке было так
много доброты и почти женской нежности, что улыбка его не оскорбляла, а смягчала и успокоивала. Его тихие успокоительные речи и улыбки действовали смягчающе успокоительно, как миндальное масло. И Анна скоро
почувствовала это.
Собакевич все слушал, наклонивши голову, — и что, однако же, при всей справедливости этой меры она бывает отчасти тягостна для
многих владельцев, обязывая их взносить подати так, как бы за живой предмет, и что он,
чувствуя уважение личное к нему, готов бы даже отчасти принять на себя эту действительно тяжелую обязанность.
Кроме страстного влечения, которое он внушал мне, присутствие его возбуждало во мне в не менее сильной степени другое чувство — страх огорчить его, оскорбить чем-нибудь, не понравиться ему: может быть, потому, что лицо его имело надменное выражение, или потому, что, презирая свою наружность, я слишком
много ценил в других преимущества красоты, или, что вернее всего, потому, что это есть непременный признак любви, я
чувствовал к нему столько же страху, сколько и любви.
Уже не видно было за великим дымом, обнявшим то и другое воинство, не видно было, как то одного, то другого не ставало в рядах; но
чувствовали ляхи, что густо летели пули и жарко становилось дело; и когда попятились назад, чтобы посторониться от дыма и оглядеться, то
многих недосчитались в рядах своих.
Что вы смелы, заносчивы, серьезны и…
чувствовали,
много уж
чувствовали, все это я давно уже знал-с…
— Сильно подействовало! — бормотал про себя Свидригайлов, нахмурясь. — Авдотья Романовна, успокойтесь! Знайте, что у него есть друзья. Мы его спасем, выручим. Хотите, я увезу его за границу? У меня есть деньги; я в три дня достану билет. А насчет того, что он убил, то он еще наделает
много добрых дел, так что все это загладится; успокойтесь. Великим человеком еще может быть. Ну, что с вами? Как вы себя
чувствуете?
Оба сидели рядом, грустные и убитые, как бы после бури выброшенные на пустой берег одни. Он смотрел на Соню и
чувствовал, как
много на нем было ее любви, и странно, ему стало вдруг тяжело и больно, что его так любят. Да, это было странное и ужасное ощущение! Идя к Соне, он
чувствовал, что в ней вся его надежда и весь исход; он думал сложить хоть часть своих мук, и вдруг теперь, когда все сердце ее обратилось к нему, он вдруг
почувствовал и сознал, что он стал беспримерно несчастнее, чем был прежде.
Всем известно, что у Семена Захаровича было
много друзей и покровителей, которых он сам оставил из благородной гордости,
чувствуя несчастную свою слабость, но теперь (она указала на Раскольникова) нам помогает один великодушный молодой человек, имеющий средства и связи, и которого Семен Захарович знал еще в детстве, и будьте уверены, Амалия Людвиговна…
Потом он думал еще о
многом мелочном, — думал для того, чтоб не искать ответа на вопрос: что мешает ему жить так, как живут эти люди? Что-то мешало, и он
чувствовал, что мешает не только боязнь потерять себя среди людей, в ничтожестве которых он не сомневался. Подумал о Никоновой: вот с кем он хотел бы говорить! Она обидела его нелепым своим подозрением, но он уже простил ей это, так же, как простил и то, что она служила жандармам.
Через несколько дней он сидел в местной тюрьме и только тут
почувствовал, как
много пережито им за эти недели и как жестоко он устал.
Выслушав за час времени так
много глупостей, он
чувствовал себя мудрецом и был настроен необычно благодушно.
— Екатерина Великая скончалась в тысяча семьсот девяносто шестом году, — вспоминал дядя Хрисанф; Самгину было ясно, что москвич верит в возможность каких-то великих событий, и ясно было, что это — вера
многих тысяч людей. Он тоже
чувствовал себя способным поверить: завтра явится необыкновенный и, может быть, грозный человек, которого Россия ожидает целое столетие и который, быть может, окажется в силе сказать духовно растрепанным, распущенным людям...
В эсерство Дронова Самгин не верил,
чувствуя, что — как
многие — Иван «революционер до завтра» и храбрится от страха.
Говорил не
много, сдержанно и так, что слушатели
чувствовали: хотя он и говорит слова не очень глубокой мудрости, но это потому, что другие слова его не для всех, а для избранных.
— Я вполне серьезно думаю так! Он — проповедник, как большинство наших литераторов, но он — законченное
многих, потому что не от ума, а по натуре проповедник. И — революционер,
чувствует, что мир надобно разрушить, начиная с его основ, традиций, догматов, норм.
— Интеллигенты, особенно — наши, более голодные, чем в Европе, смутно
чувствуют трагизм грядущего, и
многих пугает не опасность временных поражений пролетариата, а — несчастие победы, Ильич — прав.
Клим
почувствовал себя умиленным. Забавно было видеть, что такой длинный человек и такая огромная старуха живут в игрушечном домике, в чистеньких комнатах, где
много цветов, а у стены на маленьком, овальном столике торжественно лежит скрипка в футляре. Макарова уложили на постель в уютной, солнечной комнате. Злобин неуклюже сел на стул и говорил...
— Да, — тут
многое от церкви, по вопросу об отношении полов все вообще мужчины мыслят более или менее церковно. Автор — умный враг и — прав, когда он говорит о «не тяжелом, но губительном господстве женщины». Я думаю, у нас он первый так решительно и верно указал, что женщина бессознательно
чувствует свое господство, свое центральное место в мире. Но сказать, что именно она является первопричиной и возбудителем культуры, он, конечно, не мог.
—
Многие тут Симеонами богоприимцами
чувствуют себя: «Ныне отпущаеши, владыко», от великих дел к маленьким, своим…
— Почему ты сердишься? Он — пьет, но ведь это его несчастье. Знаешь, мне кажется, что мы все несчастные, и — непоправимо. Я особенно
чувствую это, когда вокруг меня
много людей.
А толпа уже так разрослась, распухла, что не могла втиснуться на Полицейский мост и приостановилась, как бы раздумывая: следует ли идти дальше?
Многие побежали берегом Мойки в направлении Певческого моста, люди во главе толпы рвались вперед, но за своей спиной, в задних рядах, Самгин
чувствовал нерешительность, отсутствие одушевленности.
— Мне кажется, что
многие из толпы зрителей
чувствовали себя предаваемыми, то есть довольно определенно выражали свой протест против заигрывания с рабочими. Это, конечно, инстинктивное…
«Социальная революция без социалистов», — еще раз попробовал он успокоить себя и вступил сам с собой в некий безмысленный и бессловесный, но тем более волнующий спор. Оделся и пошел в город, внимательно присматриваясь к людям интеллигентской внешности, уверенный, что они
чувствуют себя так же расколото и смущенно, как сам он. Народа на улицах было
много, и
много было рабочих, двигались люди неторопливо, вызывая двойственное впечатление праздности и ожидания каких-то событий.
— Нам известно о вас
многое, вероятно — все! — перебил жандарм, а Самгин, снова
чувствуя, что сказал лишнее, мысленно одобрил жандарма за то, что он помешал ему. Теперь он видел, что лицо офицера так необыкновенно подвижно, как будто основой для мускулов его служили не кости, а хрящи: оно, потемнев еще более, все сдвинулось к носу, заострилось и было бы смешным, если б глаза не смотрели тяжело и строго. Он продолжал, возвысив голос...
Он
чувствовал себя в силе сказать
много резкостей, но Лютов поднял руку, как для удара, поправил шапку, тихонько толкнул кулаком другой руки в бок Самгина и отступил назад, сказав еще раз, вопросительно...
После пяти, шести свиданий он
чувствовал себя у Маргариты более дома, чем в своей комнате. У нее не нужно было следить за собою, она не требовала от него ни ума, ни сдержанности, вообще — ничего не требовала и незаметно обогащала его
многим, что он воспринимал как ценное для него.
И
многие неспособны
чувствовать это, потому что такое сочетание иронии и пафоса — редчайшее сочетание, и до Ильича я
чувствую его только у Марата, но не в такой силе».
«Да, это мои мысли», — подумал Самгин. Он тоже
чувствовал, что обогащается; дни и ночи награждали его невиданным, неизведанным,
многое удивляло, и все вместе требовало порядка, все нужно было прибрать и уложить в «систему фраз», так, чтоб оно не беспокоило. Казалось, что Варвара удачно помогает ему в этом.
«Я мог бы написать рассказ об этой девице, — подумал Самгин. — Но у нас, по милости Достоевского, так
много написано и пишется о проститутках. “Милость к падшим”. А падшие не
чувствуют себя таковыми и в нашей милости — не нуждаются».