Неточные совпадения
Осип. Да
что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого
приняли… И батюшка будет гневаться,
что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Как бы, я воображаю, все переполошились: «Кто такой,
что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете
принять?» Они, пентюхи, и не знают,
что такое значит «прикажете
принять».
Хлестаков (рисуется).Помилуйте, сударыня, мне очень приятно,
что вы меня
приняли за такого человека, который… Осмелюсь ли спросить вас: куда вы намерены были идти?
Осип. Любит он, по рассмотрению,
что как придется. Больше всего любит, чтобы его
приняли хорошо, угощение чтоб было хорошее.
Сначала он
принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил,
что и в гостинице все нехорошо, и к нему не поедет, и
что он не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все пошло хорошо.
Хлестаков. Вот вздор какой! я этого не
принимаю. Ты скажи ему:
что это, в самом деле, такое!.. Этого мало.
(
Принимает из окна просьбы, развертывает одну из них и читает:)«Его высокоблагородному светлости господину финансову от купца Абдулина…» Черт знает
что: и чина такого нет!
На дороге обчистил меня кругом пехотный капитан, так
что трактирщик хотел уже было посадить в тюрьму; как вдруг, по моей петербургской физиономии и по костюму, весь город
принял меня за генерал-губернатора.
Хлестаков. Ну
что, видишь, дурак, как меня угощают и
принимают? (Начинает писать.)
Как
примет дань Шалашников,
Уйдем — и за заставою
Поделим барыши:
«
Что денег-то осталося!
Ой ласточка! ой глупая!
Не вей гнезда под берегом,
Под берегом крутым!
Что день — то прибавляется
Вода в реке: зальет она
Детенышей твоих.
Ой бедная молодушка!
Сноха в дому последняя,
Последняя раба!
Стерпи грозу великую,
Прими побои лишние,
А с глазу неразумного
Младенца не спускай!..
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе,
что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча
приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Правдин (останавливая ее). Поостановитесь, сударыня. (Вынув бумагу и важным голосом Простакову.) Именем правительства вам приказываю сей же час собрать людей и крестьян ваших для объявления им указа,
что за бесчеловечие жены вашей, до которого попустило ее ваше крайнее слабомыслие, повелевает мне правительство
принять в опеку дом ваш и деревни.
Стародум(
приметя всех смятение).
Что это значит? (К Софье.) Софьюшка, друг мой, и ты мне кажешься в смущении? Неужель мое намерение тебя огорчило? Я заступаю место отца твоего. Поверь мне,
что я знаю его права. Они нейдут далее, как отвращать несчастную склонность дочери, а выбор достойного человека зависит совершенно от ее сердца. Будь спокойна, друг мой! Твой муж, тебя достойный, кто б он ни был, будет иметь во мне истинного друга. Поди за кого хочешь.
Г-жа Простакова. Без наук люди живут и жили. Покойник батюшка воеводою был пятнадцать лет, а с тем и скончаться изволил,
что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков
принимал всегда, бывало, сидя на железном сундуке. После всякого сундук отворит и что-нибудь положит. То-то эконом был! Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть. Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет, лежа на сундуке с деньгами, умер, так сказать, с голоду. А! каково это?
Он с холодною кровью усматривает все степени опасности,
принимает нужные меры, славу свою предпочитает жизни; но
что всего более — он для пользы и славы отечества не устрашается забыть свою собственную славу.
Сочинил градоначальник, князь Ксаверий Георгиевич Миналадзе [Рукопись эта занимает несколько страничек в четвертую долю листа; хотя правописание ее довольно правильное, но справедливость требует сказать,
что автор писал по линейкам. —
Прим. издателя.]
Он не без основания утверждал,
что голова могла быть опорожнена не иначе как с согласия самого же градоначальника и
что в деле этом
принимал участие человек, несомненно принадлежащий к ремесленному цеху, так как на столе, в числе вещественных доказательств, оказались: долото, буравчик и английская пилка.
Конечно, это мнение не весьма умное, но как доказать это людям, которые настолько в себе уверены,
что никаких доказательств не слушают и не
принимают?
—
Прими руки! — кротко сказала она, — не осязанием, но мыслью ты должен прикасаться ко мне, чтобы выслушать то,
что я должна тебе открыть!
«Бежали-бежали, — говорит летописец, — многие, ни до
чего не добежав, венец
приняли; [Венец
принять — умереть мученической смертью.] многих изловили и заключили в узы; сии почитали себя благополучными».
Он по очереди обошел всех обывателей и хотя молча, но благосклонно
принял от них все,
что следует.
Тут открылось все: и то,
что Беневоленский тайно призывал Наполеона в Глупов, и то,
что он издавал свои собственные законы. В оправдание свое он мог сказать только то,
что никогда глуповцы в столь тучном состоянии не были, как при нем, но оправдание это не
приняли, или, лучше сказать, ответили на него так,
что"правее бы он был, если б глуповцев совсем в отощание привел, лишь бы от издания нелепых своих строчек, кои предерзостно законами именует, воздержался".
Уже при первом свидании с градоначальником предводитель почувствовал,
что в этом сановнике таится что-то не совсем обыкновенное, а именно,
что от него пахнет трюфелями. Долгое время он боролся с своею догадкою,
принимая ее за мечту воспаленного съестными припасами воображения, но
чем чаще повторялись свидания, тем мучительнее становились сомнения. Наконец он не выдержал и сообщил о своих подозрениях письмоводителю дворянской опеки Половинкину.
— Так вот, сударь, как настоящие-то начальники
принимали! — вздыхали глуповцы, — а этот
что! фыркнул какую-то нелепицу, да и был таков!
Кажется, этого совершенно достаточно, чтобы убедить читателя,
что летописец находится на почве далеко не фантастической и
что все рассказанное им о походах Бородавкина можно
принять за документ вполне достоверный.
По местам валялись человеческие кости и возвышались груды кирпича; все это свидетельствовало,
что в свое время здесь существовала довольно сильная и своеобразная цивилизация (впоследствии оказалось,
что цивилизацию эту,
приняв в нетрезвом виде за бунт, уничтожил бывший градоначальник Урус-Кугуш-Кильдибаев), но с той поры прошло много лет, и ни один градоначальник не позаботился о восстановлении ее.
Выслушав показание Байбакова, помощник градоначальника сообразил,
что ежели однажды допущено, чтобы в Глупове был городничий, имеющий вместо головы простую укладку, то, стало быть, это так и следует. Поэтому он решился выжидать, но в то же время послал к Винтергальтеру понудительную телеграмму [Изумительно!! —
Прим. издателя.] и, заперев градоначальниково тело на ключ, устремил всю свою деятельность на успокоение общественного мнения.
—
Прим. издателя.] и переходя от одного силлогизма [Силлогизм (греч.) — вывод из двух или нескольких суждений.] к другому, заключила,
что измена свила себе гнездо в самом Глупове.
— Мало ты нас в прошлом году истязал? Мало нас от твоей глупости да от твоих шелепов смерть
приняло? — продолжали глуповцы, видя,
что бригадир винится. — Одумайся, старче! Оставь свою дурость!
— Мало ли было бунтов! У нас, сударь, насчет этого такая
примета: коли секут — так уж и знаешь,
что бунт!
К сожалению, летописец не рассказывает дальнейших подробностей этой истории. В переписке же Пфейферши сохранились лишь следующие строки об этом деле:"Вы, мужчины, очень счастливы; вы можете быть твердыми; но на меня вчерашнее зрелище произвело такое действие,
что Пфейфер не на шутку встревожился и поскорей дал мне
принять успокоительных капель". И только.
— Знаю я, — говорил он по этому случаю купчихе Распоповой, —
что истинной конституции документ сей в себе еще не заключает, но прошу вас, моя почтеннейшая,
принять в соображение,
что никакое здание, хотя бы даже то был куриный хлев, разом не завершается! По времени выполним и остальное достолюбезное нам дело, а теперь утешимся тем,
что возложим упование наше на бога!
— Да
что, уже пили нынче, — сказал старик, очевидно с удовольствием
принимая это предложение. — Нешто для компании.
Он, как Алексей говорит, один из тех людей, которые очень приятны, если их
принимать за то,
чем они хотят казаться, et puis, il est comme il faut, [и затем — он порядочен,] как говорит княжна Варвара.
Но вспомнив,
что ожидает ее одну дома, если она не
примет никакого решения, вспомнив этот страшный для нее и в воспоминании жест, когда она взялась обеими руками за волосы, она простилась и уехала.
И кончилось тем,
что все их
принимали.
Управляющий, бывший вахмистр, которого Степан Аркадьич полюбил и определил из швейцаров за его красивую и почтительную наружность, не
принимал никакого участия в бедствиях Дарьи Александровны, говорил почтительно: «никак невозможно, такой народ скверный» и ни в
чем не помогал.
Воспоминание о том, как он
принял, возвращаясь со скачек, ее признание в неверности (то в особенности,
что он требовал от нее только внешнего приличия, а не вызвал на дуэль), как раскаяние, мучало его.
— О, да! — сказала Анна, сияя улыбкой счастья и не понимая ни одного слова из того,
что говорила ей Бетси. Она перешла к большому столу и
приняла участие в общем разговоре.
― Не угодно ли? ― Он указал на кресло у письменного уложенного бумагами стола и сам сел на председательское место, потирая маленькие руки с короткими, обросшими белыми волосами пальцами, и склонив на бок голову. Но, только
что он успокоился в своей позе, как над столом пролетела моль. Адвокат с быстротой, которой нельзя было ожидать от него, рознял руки, поймал моль и опять
принял прежнее положение.
Охотничья
примета,
что если не упущен первый зверь и первая птица, то поле будет счастливо, оказалась справедливою.
― Зачем я говорю это? зачем? ― продолжал он также гневно. ― Чтобы вы знали,
что, так как вы не исполнили моей воли относительно соблюдения приличий, я
приму меры, чтобы положение это кончилось.
— Бетси говорила,
что граф Вронский желал быть у нас, чтобы проститься пред своим отъездом в Ташкент. — Она не смотрела на мужа и, очевидно, торопилась высказать всё, как это ни трудно было ей. — Я сказала,
что я не могу
принять его.
Степан Аркадьич знал,
что когда Каренин начинал говорить о том,
что делают и думают они, те самые, которые не хотели
принимать его проектов и были причиной всего зла в России,
что тогда уже близко было к концу; и потому охотно отказался теперь от принципа свободы и вполне согласился. Алексей Александрович замолк, задумчиво перелистывая свою рукопись.
«Я согласен,
что поступок их нехорош, но прошу вас
принять во внимание недоразумение, молодость; потом молодые люди только позавтракали.
— Если правда,
что в минуту страданий и близости смерти она искренно раскаивается, и я,
приняв это за обман, откажусь приехать?
— Очень рад, — сказал он холодно, — по понедельникам мы
принимаем. — Затем, отпустив совсем Вронского, он сказал жене: — и как хорошо,
что у меня именно было полчаса времени, чтобы встретить тебя и
что я мог показать тебе свою нежность, — продолжал он тем же шуточным тоном.
«Ах да!» Он опустил голову, и красивое лицо его
приняло тоскливое выражение. «Пойти или не пойти?» говорил он себе. И внутренний голос говорил ему,
что ходить не надобно,
что кроме фальши тут ничего быть не может,
что поправить, починить их отношения невозможно, потому
что невозможно сделать ее опять привлекательною и возбуждающею любовь или его сделать стариком, неспособным любить. Кроме фальши и лжи, ничего не могло выйти теперь; а фальшь и ложь были противны его натуре.
«Да, может быть, и это неприятно ей было, когда я подала ему плед. Всё это так просто, но он так неловко это
принял, так долго благодарил,
что и мне стало неловко. И потом этот портрет мой, который он так хорошо сделал. А главное — этот взгляд, смущенный и нежный! Да, да, это так! — с ужасом повторила себе Кити. — Нет, это не может, не должно быть! Он так жалок!» говорила она себе вслед за этим.