Неточные совпадения
Цветы и ленты на шляпе, вся веселится бурлацкая ватага, прощаясь с любовницами и женами, высокими, стройными, в монистах и лентах; хороводы, песни, кипит вся площадь, а носильщики между тем при криках, бранях и понуканьях, нацепляя крючком по девяти пудов себе на спину, с шумом сыплют горох и пшеницу в глубокие суда, валят кули с овсом и крупой, и далече виднеют по всей площади кучи наваленных в пирамиду, как ядра, мешков, и громадно выглядывает весь хлебный арсенал, пока не перегрузится весь в глубокие суда-суряки [Суда-суряки — суда, получившие свое название от реки Суры.] и не понесется гусем вместе с весенними
льдами бесконечный флот.
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и упал, сильно ударив локтем о
лед. Лежа на животе, он смотрел, как вода, необыкновенного
цвета, густая и, должно быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по плечам, по голове. Она отрывала руки его ото
льда, играючи переплескивалась через голову его, хлестала по лицу, по глазам, все лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «Руку… дай руку…»
Марина встретила его, как всегда, спокойно и доброжелательно. Она что-то писала, сидя за столом, перед нею стоял стеклянный кувшин с жидкостью мутно-желтого
цвета и со
льдом. В простом платье, белом, из батиста, она казалась не такой рослой и пышной.
Она встала, выпрямилась, глядя в окно, на облака
цвета грязного
льда, а Самгин сердито сказал...
Она с волнением рассказывала о голубых небесах, о высоких горах, со снегом и
льдами, которые она видела и проезжала, о горных водопадах; потом об озерах и долинах Италии, о
цветах и деревьях, об сельских жителях, об их одежде и об их смуглых лицах и черных глазах; рассказывала про разные встречи и случаи, бывшие с ними.
И все это — люстра, колонны, пятилапые бра и освещенные хоры — отражается световыми, масляно-волнующими полосами в паркете медового
цвета, гладком, скользком и блестящем, как
лед превосходного катка.
Но как будто затем, чтоб кому-то сказать о несчастьях земли и о муках усталых людей, — у подножия
льдов, в царстве вечно немой тишины, одиноко растет грустный горный
цветок — эдельвейс…
Все возвещало весну: и темно-лазоревый
цвет неба, и песни птиц, и запах почек, и мягкая, проникающая теплота воздуха, даже огромные глыбы
льда, которые попадались на пути Глеба и которых занесло в луга половодье.
У берега широко белела пена, тая на песке кисейным кружевом, дальше шла грязная лента светло-шоколадного
цвета, еще дальше — жидкая зеленая полоса, вся сморщенная, вся изборожденная гребнями волн, и, наконец, — могучая, спокойная синева глубокого моря с неправдоподобными яркими пятнами, то густофиолетовыми, то нежно-малахитовыми, с неожиданными блестящими кусками, похожими на
лед, занесенный снегом.
Глазам не верил Алексей, проходя через комнаты Колышкина… Во сне никогда не видывал он такого убранства. Беломраморные стены ровно зеркала стоят, — глядись в них и охорашивайся… Пол — тоже зеркало, ступить страшно, как на
льду поскользнешься, того гляди…
Цветы цветут, каких вздумать нельзя… В коврах ноги, ровно в сыпучем песке, грузнут… Так прекрасно, так хорошо, что хоть в Царстве Небесном так в ту же бы пору.
Да, уже май, в России зеленеют леса и заливаются соловьи, на юге давно уже
цветут акация и сирень, а здесь, по дороге от Тюмени до Томска, земля бурая, леса голые, на озерах матовый
лед, на берегах и в оврагах лежит еще снег…
Цвет лица его был багровый, дыхание прерывистое, глаза его то открывались, то закрывались, ничего не видя, лоб был покрыт компрессом, а на выбритом темени лежал пузырь со
льдом.