А все это потому, что с именем Петербурга соединяется, или, лучше сказать, поглощает его имя Маргариты Гранпа, которое для него составляет все, альфу и омегу его жизни, без которой самая жизнь представляется ему совершенно ненужной, жизнь, та самая жизнь, полная удовольствий, разгула, кутежей, та жизнь в
царстве женщин, которой он еще с год тому назад отдавался с таким искренним восторгом, с таким неустанным наслаждением.
Неточные совпадения
Она правду сказала: бабушки нет больше. Это не бабушка, не Татьяна Марковна, любящая и нежная мать семейства, не помещица Малиновки, где все жило и благоденствовало ею и где жила и благоденствовала сама она, мудро и счастливо управляя маленьким
царством. Это была другая
женщина.
Бабушка, бесспорно умная
женщина, безошибочный знаток и судья крупных и общих явлений жизни, бойкая хозяйка, отлично управляет своим маленьким
царством, знает людские нравы, пороки и добродетели, как они обозначены на скрижалях Моисея и в Евангелии.
И вот должна явиться перед ним
женщина, которую все считают виновной в страшных преступлениях: она должна умереть, губительница Афин, каждый из судей уже решил это в душе; является перед ними Аспазия, эта обвиненная, и они все падают перед нею на землю и говорят: «Ты не можешь быть судима, ты слишком прекрасна!» Это ли не
царство красоты?
«Люди были, как животные. Они перестали быть животными, когда мужчина стал ценить в
женщине красоту. Но
женщина слабее мужчины силою; а мужчина был груб. Все тогда решалось силою. Мужчина присвоил себе
женщину, красоту которой стал ценить. Она стала собственностью его, вещью его. Это
царство Астарты.
И на какую жизнь обречена была
женщина во время
царства ее?
С этой стороны все и смотрят на
женщину в «темном
царстве», да еще и то считают ва одолжение…
Отсутствие живого нравственного развития, неимение опоры внутри себя и самодурный гнет извне — вот причины, производящие в «темном
царстве» безнравственность
женщин, равно как и безнравственность мужчин.
Женщины, вообще так забитые и презренные в «темном
царстве», могут тоже самодурничать, да еще как!
Во всех до сих пор рассмотренных нами комедиях Островского мы видели, как все обитатели его «темного
царства» выражают полнейшее пренебрежение к
женщине, которое тем более безнадежно, что совершенно добродушно.
Из этих коротких и простых соображений не трудно понять, почему тяжесть самодурных отношений в этом «темном
царстве» обрушивается всего более на
женщин. Мы обещали в прошедшей статье обратить внимание на рабское положение
женщины в русской семье, как оно является в комедиях Островского. Мы, кажется, достаточно указали на него в настоящей статье; остается нам сказать несколько слов о его причинах и указать при этом на одну комедию, о которой до сих пор мы не говорили ни слова, — на «Бедную невесту».
— Э! дудки это, панове! Ксендзы похитрее вас. У вас в каждом доме что ни
женщина, то ксендзовский адвокат. Ксендзы да жиды крепче вас самих в Польше. Разоряйтесь понемножку, так жиды вас всех заберут в лапы, и будет новое еврейское
царство.
Пришла Палагея, не молодая, но еще белая, румяная и дородная
женщина, помолилась богу, подошла к ручке, вздохнула несколько раз, по своей привычке всякий раз приговаривая: «Господи, помилуй нас, грешных», — села у печки, подгорюнилась одною рукой и начала говорить, немного нараспев: «В некиим
царстве, в некиим государстве…» Это вышла сказка под названием «Аленький цветочек» [Эту сказку, которую слыхал я в продолжение нескольких годов не один десяток раз, потому что она мне очень нравилась, впоследствии выучил я наизусть и сам сказывал ее, со всеми прибаутками, ужимками, оханьем и вздыханьем Палагеи.
«Ну, вот это, — отвечает, — вы, полупочтеннейший, глупо и не по-артистически заговорили… Как стоит ли?
Женщина всего на свете стоит, потому что она такую язву нанесет, что за все
царство от нее не вылечишься, а она одна в одну минуту от нее может исцелить».
— О, черт бы ее драл!.. — отшучивался он. — У меня, батеньки, может быть того только с хорошенькими
женщинами, а мы таких видали в
царстве польском между панночками.
— Ну, это, дядя, вы ошибаетесь! — начал тот не таким уж уверенным тоном. — Золота я и в
царстве небесном пожелаю, а то сидеть там все под деревцами и кушать яблочки — скучно!..
Женщины там тоже, должно быть, все из старых монахинь…
— Я докладываю вам, Воин Васильевич, что в городе сонное
царство, — проговорила в ответ
женщина.
— Что ни говори, а кровь много значит. Его мать была удивительная, благороднейшая, умнейшая
женщина. Было наслаждением смотреть на ее доброе, ясное, чистое лицо, как у ангела. Она прекрасно рисовала, писала стихи, говорила на пяти иностранных языках, пела… Бедняжка,
царство ей небесное, скончалась от чахотки.
От всего ее существа, даже и потрясенного страстью, повеяло на него только
женщиной,
царством нервов, расшатанных постоянной жаждой наслаждений, все равно каких: любовных или низменно-животных. Психопатия и гистерия выглядывали из всего этого. Не то, так другое, не мужчина, так морфин или еще какое средство опьянять себя. А там — исступление клинических субъектов.
Прости, прости мне, святая
женщина! Как бы я облетела в то светлое
царство истины и бесконечного милосердия, которое у тебя всегда на устах.
— Галя! Моя Галя! — прошептала белая
женщина. — За твою правду Господь соединил меня снова с тобою, чтобы никогда, никогда уже нам не разлучаться больше. В
царство правды примчала тебя большая птица, в то
царство, где живет радостная и торжествующая правда!
Мелькнула на ступенях трона и неосторожно оступилась на нем Анна Леопольдовна, это миловидное, простодушное дитя-женщина, рожденная не для управления
царством, а для неги и любви.