Неточные совпадения
За большим
столом военные и штатские люди, мужчины и женщины, стоя, с бокалами в руках, запели «Боже,
царя храни» отчаянно громко и оглушая друг друга, должно быть, не слыша, что поют неверно, фальшиво. Неистовое пение оборвалось на словах «сильной державы» — кто-то пронзительно закричал...
Берендеи,
Кому из вас удастся до рассвета
Снегурочку увлечь любовью, тот
Из рук
царя, с великим награжденьем
Возьмет ее, и лучшим гостем будет
За царскими
столами на пирах,
На празднике Ярилы.
Царь иудейский сидел спокойно
за своим
столом, смотрел бумаги, писал что-то на них, верно, всё миллионы или, по крайней мере, сотни тысяч.
Серебряному пришлось сидеть недалеко от царского
стола, вместе с земскими боярами, то есть с такими, которые не принадлежали к опричнине, но, по высокому сану своему, удостоились на этот раз обедать с государем. Некоторых из них Серебряный знал до отъезда своего в Литву. Он мог видеть с своего места и самого
царя, и всех бывших
за его
столом. Грустно сделалось Никите Романовичу, когда он сравнил Иоанна, оставленного им пять лет тому назад, с Иоанном, сидящим ныне в кругу новых любимцев.
Князь встал и, следуя обычаю, низко поклонился
царю. Тогда все, бывшие
за одним
столом с князем, также встали и поклонились Серебряному, в знак поздравления с царскою милостью. Серебряный должен был каждого отблагодарить особым поклоном.
Не снес боярин такого бесчестия; встал из-за
стола: невместно-де Морозову быть меньше Годунова! Тогда опалился
царь горшею злобою и выдал Морозова головою Борису Федоровичу. Понес боярин ко врагу повинную голову, но обругал Годунова жестоко и назвал щенком.
Он стоял молча, вперив в Иоанна неподвижный, вопрошающий взор, как бы ожидая, что он одумается и возьмет назад свое слово. Но Василий Грязной, по знаку
царя, встал из-за
стола и подошел к Дружине Андреевичу, держа в руках пестрый кафтан, полупарчовый, полусермяжный, со множеством заплат, бубенчиков и колокольцев.
Длинный
стол, крытый зелёным сукном, кресла с высокими спинками, золото рам, огромный, в рост человека, портрет
царя, малиновые стулья для присяжных, большая деревянная скамья
за решёткой, — всё было тяжёлое и внушало уважение.
— Да, — сказала Суламифь задумчиво, — может быть, и правда, что человек никогда не поймет этого. Сегодня во время пира на моей груди было благоухающее вязание стакти. Но ты вышел из-за
стола, и цветы мои перестали пахнуть. Мне кажется, что тебя должны любить, о
царь, и женщины, и мужчины, и звери, и даже цветы. Я часто думаю и не могу понять: как можно любить кого-нибудь другого, кроме тебя?
Царь слезами залился,
Обнимает он царицу,
И сынка, и молодицу,
И садятся все
за стол...
Ее красивое лицо горело оживлением.
За соседним
столом царило гробовое молчание. Там играли Василий Васильевич, Будиновский, доктор Голицынский и ревизор Юрасов с Анною на шее. Они сидели молча, неподвижные и строгие, и только изредка раздавалось короткое: «пас!», «три черви», «четыре трефы!» Елкин почтительно сказал...
Пир продолжался. В отсутствие
царя более свободные беседы завязались там и сям
за обширным
столом роскошной царской столовой храмины.
— Ох, ох! — продолжал великий князь. — Легко припасти все эти царские снадобья, обкласть себя суконными львами и алтабасными орлами, заставить попугаев величать себя чем душе угодно; да настоящим-то
царем, словом и делом, быть нелегко! Сам ведаешь, чего мне стоит возиться с роденькой. Засели
за большой
стол на больших местах да крохоборничают! И лжицы не даю, и ковшами обносят, а все себе сидят, будто приросли к одним местам.
Царь в глубокой думе полулежал в кресле
за шахматным
столом, а против него, затаив дыхание, сидел князь Афанасий Вяземский.