Неточные совпадения
Щеки этого арбуза, то есть дверцы, носившие следы желтой краски, затворялись очень плохо по причине
плохого состояния ручек и замков, кое-как связанных веревками.
Катерина Ивановна как будто еще больше
похудела в эту неделю, и красные пятна на
щеках ее горели еще ярче, чем прежде.
Теперь ее глаза были устало прикрыты ресницами, лицо
похудело, вытянулось, нездоровый румянец горел на
щеках, — покашливая, она лежала на кушетке, вытянув ноги, прикрытые клетчатым пледом.
— Ну, и не говорите, — посоветовал Тагильский. При огне лицо его стало как будто благообразнее:
похудело, опали
щеки, шире открылись глаза и как-то добродушно заершились усы. Если б он был выше ростом и не так толст, он был бы похож на офицера какого-нибудь запасного батальона, размещенного в глухом уездном городе.
И она ужасно изменилась, не в свою пользу. Она
похудела. Нет круглых, белых, некраснеющих и небледнеющих
щек; не лоснятся редкие брови; глаза у ней впали.
Он перечитал, потом вздохнул и, положив локти на стол, подпер руками
щеки и смотрел на себя в зеркало. Он с грустью видел, что сильно
похудел, что прежних живых красок, подвижности в чертах не было. Следы молодости и свежести стерлись до конца. Не даром ему обошлись эти полгода. Вон и седые волосы сильно серебрятся. Он приподнял рукой густые пряди черных волос и тоже не без грусти видел, что они редеют, что их темный колорит мешается с белым.
Она равнодушно глядела на изношенный рукав, как на дело до нее не касающееся, потом на всю фигуру его, довольно
худую, на
худые руки, на выпуклый лоб и бесцветные
щеки. Только теперь разглядел Леонтий этот, далеко запрятанный в черты ее лица, смех.
Она была очень
худа лицом, желтая; чрезвычайно впалые
щеки ее свидетельствовали с первого раза о ее болезненном состоянии.
— Ну, вот видите, — сказал мне Парфений, кладя палец за губу и растягивая себе рот, зацепивши им за
щеку, одна из его любимых игрушек. — Вы человек умный и начитанный, ну, а старого воробья на мякине вам не провести. У вас тут что-то неладно; так вы, коли уже пожаловали ко мне, лучше расскажите мне ваше дело по совести, как на духу. Ну, я тогда прямо вам и скажу, что можно и чего нельзя, во всяком случае, совет дам не к
худу.
— Это проворная, видно, птица! — сказал винокур, которого
щеки в продолжение всего этого разговора беспрерывно заряжались дымом, как осадная пушка, и губы, оставив коротенькую люльку, выбросили целый облачный фонтан. — Эдакого человека не
худо, на всякий случай, и при виннице держать; а еще лучше повесить на верхушке дуба вместо паникадила.
— Что он понимает, этот малыш, — сказал он с пренебрежением. Я в это время, сидя рядом с теткой, сосредоточенно пил из блюдечка чай и думал про себя, что я все понимаю не
хуже его, что он вообще противный, а баки у него точно прилеплены к
щекам. Вскоре я узнал, что этот неприятный мне «дядя» в Киеве резал лягушек и трупы, не нашел души и не верит «ни в бога, ни в чорта».
Он был
худ как скелет, бледно-желт, глаза его сверкали, и два красные пятна горели на
щеках.
Открытие жилы в Ульяновом кряже произвело настоящий переполох. Оников прискакал сломя голову и расцеловал Родиона Потапыча из
щеки в
щеку. Спустившись в шахту, он долго любовался жилой и вслух делал примерные вычисления. На
худой конец, оправдаются все произведенные расходы, да столько же получится дивиденда.
Она — высокая,
худая брюнетка, с прекрасными карими, горящими глазами, маленьким гордым ртом, усиками на верхней губе и со смуглым нездоровым румянцем на
щеках.
В комнате Мари действительно Павел увидал m-me Фатееву, но она так
похудела, на
щеках ее были заметны такие явные следы слез, что он даже приостановился на несколько мгновений на пороге.
Внизу, в вестибюле, за столиком, контролерша, поглядывая на часы, записывала нумера входящих. Ее имя — Ю… впрочем, лучше не назову ее цифр, потому что боюсь, как бы не написать о ней чего-нибудь
плохого. Хотя, в сущности, это — очень почтенная пожилая женщина. Единственное, что мне в ней не нравится, — это то, что
щеки у ней несколько обвисли — как рыбьи жабры (казалось бы: что тут такого?).
На горе дела опять были плохи. Маруся опять слегла, и ей стало еще
хуже; лицо ее горело странным румянцем, белокурые волосы раскидались по подушке; она никого не узнавала. Рядом с ней лежала злополучная кукла с розовыми
щеками и глупыми блестящими глазами.
Он был среднего роста, но
худ и бледен, — не от природы, как Петр Иваныч, а от беспрерывных душевных волнений; волосы не росли, как у того, густым лесом по голове и по
щекам, но спускались по вискам и по затылку длинными, слабыми, но чрезвычайно мягкими, шелковистыми прядями светлого цвета, с прекрасным отливом.
Петр Иваныч молча глядел на него. Он опять
похудел. Глаза впали. На
щеках и на лбу появились преждевременные складки.
А Лиза все ждала: ей непременно нужно было поговорить с Александром: открыть ему тайну. Она все сидела на скамье, под деревом, в кацавейке. Она
похудела; глаза у ней немного впали;
щеки были подвязаны платком. Так застал ее однажды отец.
«И в самом деле, — думал иногда Александров, глядя на случайно проходившего Калагеоргия. — Почему этому человеку,
худому и длинному, со впадинами на
щеках и на висках, с пергаментным цветом кожи и с навсегда унылым видом, не пристало бы так клейко никакое другое прозвище? Или это свойство народного языка, мгновенно изобретать ладные словечки?»
Жихарев беспокойно ходит вокруг стола, всех угощая, его лысый череп склоняется то к тому, то к другому, тонкие пальцы все время играют. Он
похудел, хищный нос его стал острее; когда он стоит боком к огню, на
щеку его ложится черная тень носа.
Ключарев играл
хуже татарина; он долго думал, опершись локтями на стол, запустив пальцы в чёрные, курчавые волосы на голове и глядя в середину шашечницы глазами неуловимого цвета. Шакир, подперев рукою
щёку, тихонько, горловым звуком ныл...
— Как ты
похудел, мой бедный Дмитрий, — сказала она, проводя рукой по его
щеке, — какая у тебя борода!
Он был широкоплеч,
худ, с угрюмо запавшими
щеками, высоким лбом и собранными под ним в едкую улыбку чертами маленького, мускулистого лица, сжатого напряжением и сарказмом.
Он был невысок ростом,
худ, с румянцем на
щеках, и волосы у него уже сильно поредели, так что зябла голова.
Ирина тоже заметно
похудела за эти дни, лицо ее пожелтело,
щеки осунулись… но встретила она его с большей еще холодностью, с почти злорадным небрежением, точно он еще увеличил ту тайную обиду, которую ей нанес…
Около него стоял и мял в руках свою шапку генеральшин работник Моисей, парень лет двадцати пяти,
худой, рябоватый, с маленькими наглыми глазами; одна
щека у него была больше другой, точно он отлежал ее.
Бучинский шустро семенил по конторе и перекатывался из угла в угол, как капля ртути; он успевал отвечать зараз двоим, а третьему рассыпался сухим дребезжащим смехом, как смеются на сцене
плохие комики. Доктор сидел уже за яичницей-глазуньей, которую уписывал за обе
щеки с завидным аппетитом; Безматерных сидел в ожидании пунша в углу и глупо хлопал глазами. Только когда в контору вошла Аксинья с кринкой молока, старик ожил и заговорил...
Это была блондинка; черты лица ее были правильны, но она была
худа; на
щеках ее играл болезненный румянец, а тонкие губы были пепельного цвета.
— Ну, есть ли у тебя хоть капля здравого смысла?! — заговорил Мухоедов, врываясь в небольшую гостиную, где из-за рояля навстречу нам поднялся сам Гаврило Степаныч, длинный и
худой господин, с тонкой шеей, впалыми
щеками и небольшими черными глазами. — Что тебе доктор сказал… а? Ведь тебе давно сказано, что подохнешь, если будешь продолжать свое пение.
Вера лежала на постели с закрытыми глазами,
худая, маленькая, с лихорадочным румянцем на
щеках.
На другой день больному стало
хуже. Страшно бледный, с ввалившимися
щеками, с глубоко ушедшими внутрь глазных впадин горящими глазами, он, уже шатающеюся походкой и часто спотыкаясь, продолжал свою бешеную ходьбу и говорил, говорил без конца.
Мы долго собирались, поздно вышли и пришли в Бурцево к вечерней заре. Ивана не было, он, оказывается, ушел к свояку в Окунево, где праздновали престол. Приняла нас его жена Авдотья,
худая пучеглазая баба, похожая лицом на рыбу, и такая веснушчатая, что белая кожа только лишь кое-где редкими проблесками проступала на ее
щеках сквозь коричневую маску.
Татьяна, состоявшая, как мы сказали выше, в должности прачки (впрочем, ей, как искусной и ученой прачке, поручалось одно только тонкое белье), была женщина лет двадцати восьми, маленькая,
худая, белокурая, с родинками на левой
щеке.
Родинки на левой
щеке почитаются на Руси
худой приметой — предвещанием несчастной жизни…
У него
худое, желтое лицо, впалые
щеки, плохо выбритый острый подбородок и огромный лоб, по обе стороны которого падают прямые, длинные волосы; в общем, его голова напоминает голову опереточного математика или астронома.
Приехала жена ветеринара,
худая, некрасивая дама с короткими волосами и с капризным выражением, и с нею мальчик, Саша, маленький не по летам (ему шел уже десятый год), полный, с ясными голубыми глазами и с ямочками на
щеках.
Румянцев. Помилуйте, Андрей Дементьич, за что же вы так поступаете со мною? Жена, это не в пример
хуже даже девицы. Девица отшлепала по
щекам и прощай, по крайней мере, а у жены я весь век под руками, за что же такое наказание?
А лодки нет! На дворе темнеет, и в горнице зажигают сальную свечу. Петр Петрович долго расспрашивает меня о том, куда и зачем я еду, будет ли война, сколько стоит мой револьвер, но уж и ему надоело говорить; сидит он молча за столом, подпер
щеки кулаками и задумался. На свечке нагорел фитиль. Отворяется бесшумно дверь, входит дурачок и садится на сундук; он оголил себе руки до плеч, а руки у него
худые, тонкие, как палочки. Сел и уставился на свечку.
Что-то новое почудилось в этом голосе и Наташе, что-то мягкое, сердечное, что заставило девочку сделать несколько шагов вперед по направлению поднявшейся ей навстречу наставнице. Легкая краска залила бледное личико… Некоторое подобие прежнего румянца слабо окрасило впалые
щеки Наташи… И мгновенно, как молния, прежняя улыбка, по-детски простодушная и обаятельная, заиграла на бледных губах, на
худых щечках с чуть приметными теперь ямками на них…
Андрей Иванович проснулся к вечеру. Он хотел подняться и не мог: как будто его тело стало для него чужим и он потерял власть над ним. Александра Михайловна, взглянув на Андрея Ивановича, ахнула: его
худое, с ввалившимися
щеками лицо было теперь толсто и кругло, под глазами вздулись огромные водяные мешки, узкие щели глаз еле виднелись сквозь отекшее лицо; дышал он тяжело и часто.
Бедный Максим Кузьмич
похудел, осунулся…
Щеки его впали, кулаки стали жилистыми. Он заболел от мысли. Если бы не любимая женщина, он застрелился бы…
Хорошо рассказывал странник. Лицо у него было светлое и вдохновенное, голос проникал в душу. Кругом молчали. Солнце село. Никита смотрел на лежавшую перед ним фотографию и не мог оторвать глаз; высокий,
худой и изможденный, стоял угодник на бревенчатом срубе; всклокоченная седая борода спускалась ниже пояса,
щеки осунулись, лицо было бледное и мертвенное; потухшие, белесые, как у трупа, глаза смотрели в небо.
Худой, загорелый, с ввалившимися
щеками, все такой же прямой и безбородый; русые плоские волосы до плеч, рваный зипун, котомка за плечами; ноги
худые, как палки, на них лапти.
Губы его дергались, силясь выговорить слово, и в то же мгновение произошло что-то непонятное, чудовищное, сверхъестественное. В правую
щеку мне дунуло теплым ветром, сильно качнуло меня — и только, а перед моими глазами на месте бледного лица было что-то короткое, тупое, красное, и оттуда лила кровь, словно из откупоренной бутылки, как их рисуют на
плохих вывесках. И в этом коротком, красном, текущем продолжалась еще какая-то улыбка, беззубый смех — красный смех.
Цвет лица у него был желтый, с землистым оттенком,
щеки впалые, спина длинная и узкая, а рука, которою он поддерживал свою волосатую голову, была так тонка и
худа, что на нее было жутко смотреть.
Из профессоров один был очень толстый брюнет, с выдавшимся животом, молодой человек в просторном фраке. Его черные глаза смотрели насмешливо. В эту минуту он запускал в рот ложку с зернистой икрой. Другой, блондин, смотрел отставным военным. Вдоль его
худых, впалых
щек легли длинные, загнутые кверху усы. Оба выказывали некоторую светскость.
— Кому какая надобность мое имя знать? — вздыхает бродяга, подпирая кулачком
щеку. — И какая мне от этого польза? Ежели б мне дозволили идти, куда я хочу, а то ведь
хуже теперешнего будет. Я, братцы православные, знаю закон. Теперя я бродяга, не помнящий родства, и самое большее, ежели меня в Восточную Сибирь присудят и тридцать не то сорок плетей дадут, а ежели я им свое настоящее имя и звание скажу, то опять они меня в каторжную работу пошлют. Я знаю!
— Посмотри, братец, — говорил один, — на первой картине немец в трехугольной шляпенке, в изодранном кафтанишке,
худой, как спичка, бредет со скребницей и щеткой в руке, а на последней картине разжирел, аки боров;
щеки у него словно пышки с очага; едет на бурой кобылке, на золотом чепраке, и бьет всех направо и налево обухом.