Неточные совпадения
— Как удивительно выражение Христа! — сказала Анна. Из всего, что она видела, это выражение ей больше всего понравилось, и она
чувствовала, что это центр картины, и потому похвала этого будет приятна
художнику. — Видно, что ему жалко Пилата.
Самгин постоял пред картиной минуты три и вдруг
почувствовал, что она внушает желание повторить работу
художника, — снова разбить его фигуры на части и снова соединить их, но уже так, как захотел бы он, Самгин.
Гениальнейший
художник, который так изумительно тонко
чувствовал силу зла, что казался творцом его, дьяволом, разоблачающим самого себя, —
художник этот, в стране, где большинство господ было такими же рабами, как их слуги, истерически кричал...
«Большинство людей — только части целого, как на картинах Иеронима Босха. Обломки мира, разрушенного фантазией
художника», — подумал Самгин и вздохнул,
чувствуя, что нашел нечто, чем объяснялось его отношение к людям. Затем он поискал: где его симпатии? И — усмехнулся, когда нашел...
— Боюсь, не выдержу, — говорил он в ответ, — воображение опять запросит идеалов, а нервы новых ощущений, и скука съест меня заживо! Какие цели у
художника? Творчество — вот его жизнь!.. Прощайте! скоро уеду, — заканчивал он обыкновенно свою речь, и еще больше печалил обеих, и сам
чувствовал горе, а за горем грядущую пустоту и скуку.
— Да, постараюсь, — отвечал Нехлюдов,
чувствуя, что он говорит неправду, и если о чем постарается, то только о том, чтобы не быть вечером у адвоката в среде собирающихся у него ученых, литераторов и
художников.
— Позвольте, ваше превосходительство, я один докончу, — сказал
художник, вставая. — Я
чувствую присутствие.
«Вы мне скажите откровенно, — начал г. Беневоленский голосом, исполненным достоинства и снисходительности, — желаете ли вы быть
художником, молодой человек,
чувствуете ли вы священное призвание к искусству?» — «Я желаю быть
художником, Петр Михайлыч», — трепетно подтвердил Андрюша.
«Среды» Шмаровина были демократичны. Каждый
художник, состоявший членом «среды»,
чувствовал себя здесь как дома, равно как и гости. Они пили и ели на свой счет, а хозяин дома, «дядя Володя», был, так сказать, только организатором и директором-распорядителем.
— Все испытывают эти вещи, — продолжал Петр Иваныч, обращаясь к племяннику, — кого не трогают тишина или там темнота ночи, что ли, шум дубравы, сад, пруды, море? Если б это
чувствовали одни
художники, так некому было бы понимать их. А отражать все эти ощущения в своих произведениях — это другое дело: для этого нужен талант, а его у тебя, кажется, нет. Его не скроешь: он блестит в каждой строке, в каждом ударе кисти…
— Ох ты, великодушный, — начал Шубин, — кто, бишь, в истории считается особенно великодушным? Ну, все равно! А теперь, — продолжал он, торжественно и печально раскутывая третью, довольно большую массу глины, — ты узришь нечто, что докажет тебе смиренномудрие и прозорливость твоего друга. Ты убедишься в том, что он, опять-таки как истинный
художник,
чувствует потребность и пользу собственного заушения. Взирай!
Начатая с известного пункта, картина растет, растет, развивается, развивается, все дальше и дальше, покуда, наконец,
художник не
почувствует потребности довершить начатое, осветив дело рук своих лучами солнца.
Но ежели «да», ежели наши читатели, сообразив наши заметки, найдут, что, точно, русская жизнь и русская сила вызваны
художником в «Грозе» на решительное дело, и если они
почувствуют законность и важность этого дела, тогда мы довольны, что бы ни говорили наши ученые и литературные судьи.
Бегушев
почувствовал даже какое-то отвращение к политике и весь предался искусствам и наукам: он долго жил в Риме, ездил по германским университетским городам и проводил в них целые семестры; ученые, поэты,
художники собирались в его салоне и, под благодушным влиянием Натальи Сергеевны, благодушествовали.
— Всякий, кто
чувствует прекрасное, тот, либер гер Верман,
художник и истинный
художник.
— Ню, что это? Это, так будем мы смотреть, совсем как настоящая безделица. Что говорить о мне? Вот вы! вы артист, вы
художник! вы можете — ви загт ман дизе!.. [Как это говорится? (нем.).] творить! А мы, мы люди… мы простой ремесленник. Мы совсем не одно… Я
чувствую, как это, что есть очень, что очень прекрасно; я все это могу очень прекрасно понимать… но я шары на бильярды делать умею! Вот мое художество!
— Все! все! — тихо и снисходительно повторил
художник. — Да вы хоть вот это б прочитали, — продолжал он, глядя в раскрытую страницу на «Моцарте и Сальери», — что если б все так
чувствовали, тогда б не мог
— Мой идол… идол… и-д-о-л! — с страстным увлечением говорил маленький голос в минуту моего пробуждения. — Какой ты приятный, когда ты стоишь на коленях!.. Как я люблю тебя, как много я тебе желаю счастья! Я верю, я просто
чувствую, я знаю, что тебя ждет слава; я знаю, что вся эта мелкая зависть перед тобою преклонится, и женщины толпами целыми будут любить тебя, боготворить, с ума сходить. Моя любовь читает все вперед, что будет; она чутка, мой друг! мой превосходный, мой божественный
художник!
Пред ним были только мундир, да корсет, да фрак, пред которыми
чувствует холод
художник и падает всякое воображение.
Почему же простая, низкая природа является у одного
художника в каком-то свету, и не
чувствуешь никакого низкого впечатления; напротив, кажется, как будто насладился, и после того спокойнее и ровнее всё течет и движется вокруг тебя?
Эти комические интермедии с паном Кнышевским повторялись довольно часто. В один такой вечер наш
художник Павлусь, от небрежности, как-то лениво убирался знахаркою и выскочил с нами на улицу ради какой-то новой проказы. Пану Кнышевскому показалось скучно лежать; он привстал и, не
чувствуя в себе никаких признаков бешенства, освободил свои руки, свободно разрушил заклепы школы и тихо через хату вошел в комнату.
Из мастерской послышались торопливые шаги и шуршанье платья. Значит, она ушла. Ольге Ивановне хотелось громко крикнуть, ударить
художника по голове чем-нибудь тяжелым и уйти, но она ничего не видела сквозь слезы, была подавлена своим стыдом и
чувствовала себя уже не Ольгой Ивановной и не художницей, а маленькою козявкой.
Хотя я давно начинал быть иногда недоволен поступками Гоголя, но в эту минуту я все забыл и
чувствовал только горесть, что великий
художник покидает отечество и нас.
Но сильно
почувствовать и правду и добро, найти в них жизнь и красоту, представить их в прекрасных и определенных образах — это может только поэт и вообще
художник.
А как просто объясняются мои собственные сомнения в том, что я здоровый! Как настоящий
художник, артист, я слишком глубоко вошел в роль, временно отождествился с изображаемым лицом и на минуту потерял способность самоотчета. Скажете ли вы, что даже среди присяжных, ежедневно ломающихся лицедеев нет таких, которые, играя Отелло,
чувствуют действительную потребность убить?
Голос Менделя-отца слегка дрогнул. Израиль слушал с серьезным и заинтересованным видом. Лицо Фроима выражало равнодушие. Он вспомнил агаду, но мораль ее, по-видимому, ему не нравилась. Быть может даже, он уже пародировал ее в уме. Но отец этого не видел. Инстинктом рассказчика-художника он
чувствовал, где самый внимательный его слушатель, и повернулся в сторону дяди, который, опершись на ручку кресла, очевидно, ждал конца.
Я нравился Жене как
художник, я победил ее сердце своим талантом, и мне страстно хотелось писать только для нее, и я мечтал о ней, как о своей маленькой королеве, которая вместе со мною будет владеть этими деревьями, полями, туманом, зарею, этою природой, чудесной, очаровательной, но среди которой я до сих пор
чувствовал себя безнадежно одиноким и ненужным.
Вот почему и полагаем мы, что как скоро в писателе-художнике признается талант, то есть уменье
чувствовать и изображать жизненную правду явлений, то, уже в силу этого самого признания, произведения его дают законный повод к рассуждениям о той среде жизни, о той эпохе, которая вызвала в писателе то или другое произведение.
Художник, обладающий чуткостью артистической и религиозной совести, теперь с особенной остротой
чувствует, что тайна молитвенного вдохновения и храмового искусства утеряна и вновь еще не обретена, и порою он цепенеет в неизбывности этой муки.
Пошагав немного и подумав, он
почувствовал сильнейшее желание во что бы то ни стало убедить себя в том, что голод есть малодушие, что человек создан для борьбы с природой, что не единым хлебом сыт будет человек, что тот не артист, кто не голоден, и т. д., и, наверное, убедил бы себя, если бы, размышляя, не вспомнил, что рядом с ним, в 148 номере «Ядовитого лебедя», обитает художник-жанрист, итальянец, Франческо Бутронца, человек талантливый, кое-кому известный и, что так немаловажно под луной, обладающий уменьем, которого никогда не знал за собой Зинзага, — ежедневно обедать.
Сила и слабость такой подруги-жены заключается в том, что она
чувствует, что именно может и должен сделать не
художник вообще, а именно он, данный
художник, Лев Николаевич, потому что с ним созвучна ее душа.
Бессознательным, интуитивным женским своим чутьем она
чувствует саму душу художника-мужа, сливается с нею и как бы сама живет душою в этой родной ей душе.
Коромыслов. Это ужасно, Катя! К несчастью, я
художник, на всю жизнь испорченный человек, и минутами я — как бы тебе это сказать? — даже с некоторым интересом, удовольствием вижу, как выявляется в тебе это новое и… И мне хочется раздеть тебя — нет, нет!.. и писать с тебя вакханку, Мессалину, и вообще черт знает кого. Боже мой, какая это темная сила — человек! Не знаю,
чувствуешь ли ты это сама или нет, но от тебя исходит какой-то дьявольский соблазн, и в твоих глазах… минутами, конечно…
Но нужно ли и самому-то
художнику доказывать себе, что такое-то место фальшиво или слабо, раз он
почувствовал это?
Русский народ всегда
чувствовал себя народом христианским. Многие русские мыслители и
художники склонны были даже считать его народом христианским по преимуществу. Славянофилы думали, что русский народ живет православной верой, которая есть единственная истинная вера, заключающая в себе полноту истины. Тютчев пел про Россию...
— В тебе есть бессознательная интуиция, она ведет тебя по верному пути. Посмотри на Зину и Веру: какие у них кривые ноги. Женщины всегда
чувствовали, что ноги у них поставлены некрасиво, и везде, всегда окутывали ноги юбками, рубашки носили длиннее мужских… Когда
художникам приходилось изображать голое женское тело, они постоянно наталкивались на это женское уродство. И Тинторетто, например, просто выпрямлял своим женским фигурам ноги.
Их отношения часто приводили
художников в такой восторг, что они все
чувствовали себя как бы объединенными с высоким лицом чрез Фебуфиса.