Неточные совпадения
Любившая раз тебя не может смотреть без некоторого презрения на прочих
мужчин, не потому, чтоб ты был
лучше их, о нет! но в твоей природе есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоем голосе, что бы ты ни говорил, есть власть непобедимая; никто не умеет так постоянно хотеть быть любимым; ни в ком зло не бывает так привлекательно; ничей взор не обещает столько блаженства; никто не умеет
лучше пользоваться своими преимуществами и никто не может быть так истинно несчастлив, как ты, потому что никто столько не старается уверить себя в противном.
— Воспитание? — подхватил Базаров. — Всякий человек сам себя воспитать должен — ну хоть как я, например… А что касается до времени — отчего я от него зависеть буду? Пускай же
лучше оно зависит от меня. Нет, брат, это все распущенность, пустота! И что за таинственные отношения между
мужчиной и женщиной? Мы, физиологи, знаем, какие это отношения. Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду? Это все романтизм, чепуха, гниль, художество. Пойдем
лучше смотреть жука.
— Да кто его презирает? — возразил Базаров. — А я все-таки скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви и, когда ему эту карту убили, раскис и опустился до того, что ни на что не стал способен, этакой человек — не
мужчина, не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе
лучше знать; но дурь из него не вся вышла. Я уверен, что он не шутя воображает себя дельным человеком, потому что читает Галиньяшку и раз в месяц избавит мужика от экзекуции.
— Постарел, больше, чем надо, — говорила она, растягивая слова певуче, лениво; потом, крепко стиснув руку Самгина горячими пальцами в кольцах и отодвинув его от себя, осмотрев с головы до ног, сказала: — Ну — все же
мужчина в порядке! Сколько лет не видались? Ох, уж
лучше не считать!
— Ой, как
похорошел, совсем —
мужчина! И бородка на месте.
— Вот какая новость: я поступаю на
хорошее место, в монастырь, в школу, буду там девочек шитью учить. И квартиру мне там дадут, при школе. Значит — прощай!
Мужчинам туда нельзя ходить.
— Вот, тоже, возьмемте женщину: женщина у нас — отменно хороша и была бы того
лучше, преферансом нашим была бы пред Европой, если б нас,
мужчин, не смутили неправильные умствования о Марфе Борецкой да о царицах Елизавете и Екатерине Второй.
Красавина. Сверх границ. Одних только денег и билетов мы две считали-считали, счесть не могли, так и бросили. Да я так думаю, что не то что нам, бабам, а и
мужчинам, если двух
хороших взять, и то не счесть!
— Ну, пусть бы я остался: что из этого? — продолжал он. — Вы, конечно, предложите мне дружбу; но ведь она и без того моя. Я уеду, и через год, через два она все будет моя. Дружба — вещь
хорошая, Ольга Сергевна, когда она — любовь между молодыми
мужчиной и женщиной или воспоминание о любви между стариками. Но Боже сохрани, если она с одной стороны дружба, с другой — любовь. Я знаю, что вам со мной не скучно, но мне-то с вами каково?
— Слезы, хотя вы и скрывали их; это дурная черта у
мужчин — стыдиться своего сердца. Это тоже самолюбие, только фальшивое.
Лучше бы они постыдились иногда своего ума: он чаще ошибается. Даже Андрей Иваныч, и тот стыдлив сердцем. Я это ему говорила, и он согласился со мной. А вы?
Мы проехали у подножия двух или трех утесов и пристали к песчаной отлогости, на которой стоял видный, красивый
мужчина и показывал нам рукой, где
лучше пристать.
Все жили только для себя, для своего удовольствия, и все слова о Боге и добре были обман. Если же когда поднимались вопросы о том, зачем на свете всё устроено так дурно, что все делают друг другу зло и все страдают, надо было не думать об этом. Станет скучно — покурила или выпила или, что
лучше всего, полюбилась с
мужчиной, и пройдет.
Не говоря о том, что политические
лучше помещались,
лучше питались, подвергались меньшим грубостям, перевод Масловой к политическим улучшил ее положение тем, что прекратились эти преследования
мужчин, и можно было жить без того, чтобы всякую минуту ей не напоминали о том ее прошедшем, которое она так хотела забыть теперь.
— Тем
лучше, я и эту возьму, — слышался с другой стороны игривый голос
мужчины и игривый смех женщины, что-то не дававшей ему.
— Благодаря нашему воспитанию, доктор, у Зоси железные проволоки вместо нервов, — не без самодовольства говорил Ляховский. — Она скорее походит на жокея, чем на светскую барышню… Для нее же
лучше. Женщина такой же человек, как и
мужчина, а тепличное воспитание делало из женщин нервных кукол. Не правда ли, доктор?
Дамы схватились за лорнеты и бинокли,
мужчины зашевелились, иные вставали с мест, чтобы
лучше видеть.
Мужчина говорит: «я сомневаюсь, будете ли вы
хорошею женою мне».
Кокетство, — я говорю про настоящее кокетство, а не про глупые, бездарные подделки под него: они отвратительны, как всякая плохая подделка под
хорошую вещь, — кокетство — это ум и такт в применении к делам женщины с
мужчиною.
Прекрасная Елена,
Хочу спросить у вас, у женщин,
лучшеИзвестны вам сердечные дела:
Ужли совсем не стало той отваги
В сердцах
мужчин, не стало тех речей,
Пленительно-лукавых, смелых взоров,
Которыми неотразимо верно,
Бывало, мы девиц и жен прельщали?
Прекрасная Елена, укажи,
Кого избрать из юных берендеев,
Способного свершить желанный подвиг?
С ним было очень приятно танцевать, il etait bel homme, [он был красавец
мужчина (фр.).] он был
лучше вас, — дайте-ка хорошенько на вас посмотреть, — да, точно, он был получше…
Мне иногда казалось, может быть иллюзорно, что женщины меня
лучше понимают, чем
мужчины.
— Хорошо, хорошо. Какой вы
хороший, Галактион Михеич! А вот она так мне все рассказывала. Чуть не отравилась из-за вас. Откуда у
мужчин такая жестокость?
Еще южнее, по линии проектированного почтового тракта, есть селение Вальзы, основанное в 1889 г. Тут 40
мужчин и ни одной женщины. За неделю до моего приезда, из Рыковского были посланы три семьи еще южнее, для основания селения Лонгари, на одном из притоков реки Пороная. Эти два селения, в которых жизнь едва только начинается, я оставлю на долю того автора, который будет иметь возможность проехать к ним по
хорошей дороге и видеть их близко.
Вы знаете, как
мужчины самолюбивы, — я знаю это понаслышке, но, как член этого многочисленного стада, боюсь не быть исключением [из] общего правила. Про женщин не говорю. Кроме
хорошего, до сих пор в них ничего не вижу — этого убеждения никогда не потеряю, оно мне нужно. Насчет востока мы многое отгадали: откровенно говорить теперь не могу, — когда-нибудь поболтаем не на бумаге. Непременно уверен, что мы с вами увидимся — даже, может быть, в Туринске…
Отпивши чай, все перешли в гостиную: девушки и дьяконица сели на диване, а
мужчины на стульях, около стола, на котором горела довольно
хорошая, но очень старинная лампа.
— По натуре своей, — продолжал Вихров, — это женщина страстная, деятельная, но ее решительно не научили ничему, как только любить, или,
лучше сказать, вести любовь с
мужчиной.
— Какая откровенность к совершенно постороннему
мужчине! Вам бы, кажется, когда пришла к вам такая несчастная женщина, прийти ко мне и сказать: я бы, как женщина,
лучше сумела ее успокоить.
— Ну, он самый и есть…
мужчина! У нас, батюшка, нынче все дела полюбовным манером кончаются. Это прежде онлют был, а нынче смекнул, что без огласки да потихоньку не в пример
лучше.
Тут же кстати, к великому своему огорчению, Софья Михайловна сделала очень неприятные открытия. К француженке-бонне ходил
мужчина, которого она рекомендовала Братцевой в качестве брата. А так как Софья Михайловна была доброй родственницей, то желала, чтобы и живущие у нее тоже имели
хорошие родственные чувства.
— В самом деле, бедный! Как это достает тебя? Какой страшный труд: получить раз в месяц письмо от старушки и, не читая, бросить под стол или поговорить с племянником! Как же, ведь это отвлекает от виста!
Мужчины,
мужчины! Если есть
хороший обед, лафит за золотой печатью да карты — и все тут; ни до кого и дела нет! А если к этому еще случай поважничать и поумничать — так и счастливы.
— Какой? — отвечал Александр, — я бы потребовал от нее первенства в ее сердце. Любимая женщина не должна замечать, видеть других
мужчин, кроме меня; все они должны казаться ей невыносимы. Я один выше, прекраснее, — тут он выпрямился, —
лучше, благороднее всех. Каждый миг, прожитый не со мной, для нее потерянный миг. В моих глазах, в моих разговорах должна она почерпать блаженство и не знать другого…
— Да, я сама так думала сначала… Но теперь вечера такие холодные. Уж
лучше в столовой. А
мужчины пусть сюда уходят курить.
— Стой, молчи. Во-первых, есть разница в летах, большая очень; но ведь ты
лучше всех знаешь, какой это вздор. Ты рассудительна, и в твоей жизни не должно быть ошибок. Впрочем, он еще красивый
мужчина… Одним словом, Степан Трофимович, которого ты всегда уважала. Ну?
— Полноте, пожалуйста! Женщина! тем
лучше, что вы женщина. Женщина-друг всегда
лучше друга-мужчины, а я доверчив, как дурак, и нуждаюсь именно в такой… в женской дружбе! Я сошелся с господином Борноволоковым… Мы давно друзья, и он и теперь именно более мой друг, чем начальник, по крайней мере я так думаю.
Марта была рада: ведь это была ее постоянная мечта, что вот найдется ей жених, и она выйдет замуж, и у нее будет
хорошее хозяйство, и дом — полная чаша. И она смотрела на Мурина влюбленными глазами. Сорокалетний громадный
мужчина с грубым голосом и с простоватым выражением в лице и в каждом движении казался ей образцом мужской силы, молодечества, красоты и доброты.
Их дело бабье, а ты
мужчина и
лучше можешь судить об этом».
И ни в чем еще не был виноват Алексей Степаныч: внушениям семьи он совершенно не верил, да и самый сильный авторитет в его глазах был, конечно, отец, который своею благосклонностью к невестке возвысил ее в глазах мужа; об ее болезненном состоянии сожалел он искренне, хотя, конечно, не сильно, а на потерю красоты смотрел как на временную потерю и заранее веселился мыслию, как опять расцветет и
похорошеет его молодая жена; он не мог быть весел, видя, что она страдает; но не мог сочувствовать всем ее предчувствиям и страхам, думая, что это одно пустое воображение; к тонкому вниманию он был, как и большая часть
мужчин, не способен; утешать и развлекать Софью Николавну в дурном состоянии духа было дело поистине мудреное: как раз не угодишь и попадешь впросак, не поправишь, а испортишь дело; к этому требовалось много искусства и ловкости, которых он не имел.
Даже не поднимаясь на палубу, я мог отлично представить сцену встречи женщин. Для этого не требовалось изучения нравов. Пока я мысленно видел плохую игру в
хорошие манеры, а также ненатурально подчеркнутую галантность, — в отдалении послышалось, как весь отряд бредет вниз. Частые шаги женщин и тяжелая походка
мужчин проследовали мимо моей двери, причем на слова, сказанные кем-то вполголоса, раздался взрыв смеха.
Прежде всего он приказывал вешать без пощады и без всякого суда всех лиц дворянского происхождения,
мужчин, женщин и детей, всех офицеров, всех солдат, которых он мог поймать; ни одно место, где он прошел, не было пощажено, он грабил и разорял даже тех, кто, ради того чтоб избежать насилий, старался снискать его расположение
хорошим приемом; никто не был избавлен у него от разграбления, насилия и убийства.
— Ты забыл только одно, Пепко: все вы,
мужчины, подлецы… — говорила Мелюдэ, задыхаясь от хохота. — Особенно мне нравятся вот такие проповедники, как ты. Ведь
хорошие слова так дешево стоят…
Во-первых, красив я или «немного
лучше черта», как большинство
мужчин?
— Нет,
мужчины совсем наоборот… Взять вот хоть вас. Вот сейчас сидим мы с вами, разговариваем, а где-нибудь растет девушка, которую вы полюбите, и женитесь, заведете деток… Я это к слову говорю, а не из ревности. Я даже рада буду вашему счастью… Дай бог всего
хорошего и вам и вашей девушке. А под окошечком у вас все-таки пройду…
Кажется, у меня выразительные глаза, правильный нос,
хороший для
мужчины рост, небольшие руки; но ведь это еще очень немного, больше, чем немного.
Я не знаю философов — ни умных, ни полоумных… но если бы я была философом, я сказала бы женщине: подходя к
мужчине, моя милая, бери с собой
хорошее полено.
К новым гостям она приставала со спорами о том, что женщины
лучше и честнее
мужчин, или с наивной игривостью просила: «Вы такой проницательный… ну вот, определите мой характер».
Зажили мы у Бурлака втроем по-хорошему, впрочем не — надолго. Как-то мы пришли от А. А. Бренко рано и стали раздеваться. Вдруг звонок. Федя с кем-то говорит, спорит, и в столовую вваливается седой бородатый
мужчина в поддевке и широкополой шляпе...
Физически здоровый, Фома покупал их, дорогих и дешевых, красивых и дурных, дарил им большие деньги, менял их чуть не каждую неделю и в общем — относился к ним
лучше, чем к
мужчинам.
— Э, нет!.. Этим ни одну женщину не заставишь разлюбить, а только заставишь больше ревновать, то есть больше еще измучишь ее. Чтобы женщина разлюбила
мужчину,
лучше всего ей доказать, что он дурак!
— Не думаю! Женщины обыкновенно
лучше и тоньше понимают людей, чем
мужчины: княгиня предоставила вам свободу выбора, предоставьте и вы ей таковую же!
— Нет, впрочем так
лучше, так
лучше! — вскрикнул он. — Поделом мне! Но не в том дело. Я хотел сказать, что обмануты тут ведь только одни несчастные девушки. Матери же знают это, особенно матери, воспитанные своими мужьями, знают это прекрасно. И притворяясь, что верят в чистоту
мужчин, они на деле действуют совсем иначе. Они знают, на какую удочку ловить
мужчин для себя и для своих дочерей.