Неточные совпадения
Хозяин дома, известный рыжий жид с веснушками, вытащил тощий тюфяк, накрытый какою-то рогожею, и разостлал его на
лавке для Бульбы.
Хозяин игрушечной
лавки начал в этот раз с того, что открыл счетную книгу и показал ей, сколько за ними долга. Она содрогнулась, увидев внушительное трехзначное число. «Вот сколько вы забрали с декабря, — сказал торговец, — а вот посмотри, на сколько продано». И он уперся пальцем в другую цифру, уже из двух знаков.
— Здравствуйте. Вот вам внука привезла, настоящего
хозяина имения. Его капитал мотаю я у вас в
лавке. Как рисует, играет на фортепиано!..
Прежде нежели я сел на
лавку, проводники мои держали уже по кружке и пили. «A signor не хочет вина?» — спросил
хозяин.
При входе сидел претолстый китаец, одетый, как все они, в коленкоровую кофту, в синие шаровары, в туфлях с чрезвычайно высокой замшевой подошвой, так что на ней едва можно ходить, а побежать нет возможности. Голова, разумеется, полуобрита спереди, а сзади коса. Тут был приказчик-англичанин и несколько китайцев. Толстяк и был
хозяин.
Лавка похожа на магазины целого мира, с прибавлением китайских изделий, лакированных ларчиков, вееров, разных мелочей из слоновой кости, из пальмового дерева, с резьбой и т. п.
Я видел петухов, привязанных к дверям
лавок:
хозяин торгует — петух должен быть тут же.
На
лавке, однако ж, дремать неудобно;
хозяин предложил разместиться по нишам и, между прочим, на его постели, которая тут же была, в нише, или, лучше сказать, на полке.
Зайдет она, бывало, в богатую
лавку, садится, тут дорогой товар лежит, тут и деньги,
хозяева никогда ее не остерегаются, знают, что хоть тысячи выложи при ней денег и забудь, она из них не возьмет ни копейки.
Прочухавшийся приказчик еще раз смерил странного человека с ног до головы, что-то сообразил и крикнул подрушного. Откуда-то из-за мешков с мукой выскочил молодец, выслушал приказ и полетел с докладом к
хозяину. Через минуту он вернулся и объявил, что сам придет сейчас. Действительно, послышались тяжелые шаги, и в
лавку заднею дверью вошел высокий седой старик в котиковом картузе. Он посмотрел на странного человека через старинные серебряные очки и проговорил не торопясь...
Из толпы людей, проходивших мимо этой пары, многие отвешивали ей низкие поклоны. Кланялись и старики, и кремлевские псаломщики, и проходивший казанский протопоп, и щеголеватый комми с Кузнецкого моста, и толстый
хозяин трех
лавок из Охотного ряда, и университетский студент в ветхих панталонах с обитыми низками и в зимнем пальто, подбитом весенним ветром.
Чаю в харчевне нельзя было достать, но и тут помог нам
хозяин: под горою, недалеко от нас, жил знакомый ему купец; он пошел к нему с Евсеичем, и через час мы уже пили чай с калачами, который был и приятен, и весьма полезен всем нам; но ужинать никто из нас не хотел, и мы очень рано улеглись кое-как по
лавкам на сухом сене.
Хозяин поспешно перевел нас по доскам на лодку и усадил в ней по
лавкам на самой середине.
Женщина быстро ушла, не взглянув на гостью. Сидя на
лавке против
хозяина, мать осматривалась, — ее чемодана не было видно. Томительная тишина наполняла избу, только огонь в лампе чуть слышно потрескивал. Лицо мужика, озабоченное, нахмуренное, неопределенно качалось в глазах матери, вызывая в ней унылую досаду.
В городе он решил ночью взломать и ограбить ту
лавку, у
хозяина которой он жил и который прибил его и прогнал без расчета.
У других-то
хозяев, коли уж мальчишка, так и живет в мальчиках — стало быть, при
лавке присутствует.
Да разве один он здесь Лупетка! Среди экспонентов выставки, выбившихся из мальчиков сперва в приказчики, а потом в
хозяева, их сколько угодно. В бытность свою мальчиками в Ножовой линии, на Глаголе и вообще в холодных
лавках они стояли целый день на улице, зазывая покупателей, в жестокие морозы согревались стаканом сбитня или возней со сверстниками, а носы, уши и распухшие щеки блестели от гусиного сала, лоснившего помороженные места, на которых лупилась кожа. Вот за это и звали их «лупетками».
Внизу, под нашей
лавкой, у торговца шерстью и валяными сапогами был приказчик, удивлявший весь Нижний базар своим обжорством; его
хозяин хвастался этой способностью работника, как хвастаются злобой собаки или силою лошади. Нередко он вызывал соседей по торговле на пари...
В те годы казенные здания ярмарки отходили в частную собственность торговцев; торговые ряды торопливо перестраивались; мой
хозяин брал подряды на ремонт
лавок и на постройку новых.
Хозяин очень заботился, чтобы я хорошо заработал его пять рублей. Если в
лавке перестилали пол — я должен был выбрать со всей ее площади землю на аршин в глубину; босяки брали за эту работу рубль, я не получал ничего, но, занятый этой работой, я не успевал следить за плотниками, а они отвинчивали дверные замки, ручки, воровали разную мелочь.
Его
лавка являлась местом вечерних собраний для подростков и легкомысленных девиц улицы; брат моего
хозяина тоже почти каждый вечер ходил к нему пить пиво и играть в карты.
Осматривая после ярмарки
лавки, взятые им в ремонт, и увидав забытый самовар, посуду, ковер, ножницы, а иногда ящик или штуку товара,
хозяин говорил, усмехаясь...
— Думаешь — это я по своей воле и охоте навалился на тебя? Я — не дурак, я ведь знал, что ты меня побьешь, я человек слабый, пьющий. Это мне
хозяин велел: «Дай, говорит, ему выволочку да постарайся, чтобы он у себя в
лавке побольше напортил во время драки, все-таки — убыток им!» А сам я — не стал бы, вон ты как мне рожу-то изукрасил…
Я еду с
хозяином на лодке по улицам ярмарки, среди каменных
лавок, залитых половодьем до высоты вторых этажей. Я — на веслах;
хозяин, сидя на корме, неумело правит, глубоко запуская в воду кормовое весло; лодка неуклюже юлит, повертывая из улицы в улицу по тихой, мутно задумавшейся воде.
Поставил человек лошадь к месту, кинул ей сена с воза или подвязал торбу с овсом, потом сунул кнут себе за пояс, с таким расчетом, чтобы люди видели, что это не бродяга или нищий волочится на ногах по свету, а настоящий
хозяин, со своей скотиной и телегой; потом вошел в избу и сел на
лавку ожидать, когда освободится за столом место.
Девушка, с виду горничная, стояла в
лавке спиной к порогу и торговалась с
хозяином: из-под красного платка, который она накинула себе на голову и придерживала обнаженной рукой у подбородка, едва виднелась ее круглая щечка и тонкая шейка.
Ванюша, между тем, успевший уладить свое хозяйство и даже обрившийся у ротного цирюльника и выпустивший панталоны из сапог в знак того, что рота стоит на просторных квартирах, находился в самом хорошем расположении духа. Он внимательно, но недоброжелательно посмотрел на Ерошку, как на дикого невиданного зверя, покачал головой на запачканный им пол и, взяв из-под
лавки две пустые бутылки, отправился к
хозяевам.
Написав это письмо, Оленин поздно вечером пошел к
хозяевам. Старуха сидела на
лавке за печью и сучила коконы. Марьяна с непокрытыми волосами шила у свечи. Увидав Оленина, она вскочила, взяла платок и подошла к печи.
Вы только подумайте: у человека работишка совсем плохая, притом он должен кругом —
хозяину за квартиру, в мелочную
лавку, в кабак… да.
Так по крайней мере следует заключить из того, что многие при всем старании своем никак не могли встать с
лавок;
хозяева принуждены были снести их на двор и уложить в подводы, наподобие грузных снопов.
Молодому помещику видно хотелось еще спросить что-то у
хозяев; он не вставал с
лавки и нерешительно поглядывал то на Чуриса, то в пустую, не топленную печь.
— Ну, хорошо, хорошо! — сказал барин, вставая с
лавки. — Прощайте,
хозяева.
По субботам и перед праздниками
хозяин уезжал из
лавки ко всенощной, а к приказчику приходила его жена или сестра, и он отправлял с ними домой кулёк рыбы, икры, консервов.
Карп с удивлением посмотрел на него, мигнул глазами и спокойно отвернулся в сторону.
Хозяин угрюмо сдвинул брови и снова начал гладить бороду. Илья чувствовал, что происходит что-то странное, и напряжённо ждал конца. В пахучем воздухе
лавки жужжали мухи, был слышен тихий плеск воды в чане с живой рыбой.
И стало тихо.
Хозяин ушёл в свою комнату, оттуда донеслось громкое щёлканье косточек на счётах. Илья, держась за голову руками, сидел на полу и с ненавистью смотрел на приказчика, а он стоял в другом углу
лавки и тоже смотрел на мальчика нехорошими глазами.
Он вставал в пять часов утра, чистил обувь
хозяина, его семьи и приказчиков, потом шёл в
лавку, мёл её, мыл столы и весы.
— Как зовут? — загудел в
лавке густой бас. — Ну, Илья, гляди у меня в оба, а зри — в три! Теперь у тебя, кроме
хозяина, никого нет! Ни родных, ни знакомых — понял? Я тебе мать и отец, — а больше от меня никаких речей не будет…
Его мечты принимали простые и ясные формы: он представлял себя чрез несколько лет
хозяином маленькой, чистенькой лавочки, где-нибудь на хорошей, не очень шумной улице города, а в
лавке у него — лёгкий и чистый галантерейный товар, который не пачкает, не портит одёжи.
Был он высок, худ и очень ловок; когда в
лавке скоплялось много покупателей, он извивался среди них, как змея, всем улыбаясь, со всеми разговаривая, и всё поглядывал на большую фигуру
хозяина, точно хвастаясь пред ним своим уменьем делать дело.
Совиное лицо приказчика изумлённо вытянулось, дрогнуло, и вдруг, размахнувшись правой рукой, он ударил Илью по голове. Мальчик упал со стоном и, заливаясь слезами, пополз по полу в угол
лавки. Как сквозь сон, он слышал звериный рёв
хозяина...
Снова в
лавке стало тихо. Илья вздрогнул от неприятного ощущения: ему показалось, что по лицу его что-то ползёт. Он провёл рукой по щеке, отёр слёзы и увидал, что из-за конторки на него смотрит
хозяин царапающим взглядом. Тогда он встал и пошёл нетвёрдым шагом к двери, на своё место.
Он съёжился, втянул голову в плечи и, напрягая зрение, стал осматривать
лавку, прислушиваясь к словам
хозяина.
— Нужно очень долго учить его! — сказал
хозяин, внушительно взглянув на кузнеца. — Теперь, мальчик, обойди
лавку и заметь себе на память, что где лежит…
Хозяин протянул руку в тёмную глубину
лавки, Евсей посмотрел туда, но никого не увидел. Тогда
хозяин обратился к нему...
И ушёл. Взглянув вслед ему, Евсей увидел в
лавке пожилого человека без усов и бороды, в круглой шляпе, сдвинутой на затылок, с палкой в руке. Он сидел за столом, расставляя чёрные и белые штучки. Когда Евсей снова принялся за работу — стали раздаваться отрывистые возгласы гостя и
хозяина...
Сегодня
хозяин был особенно противен Евсею, весь день он наблюдал за ним с тоскливой злостью, и теперь, когда старик отошёл с рыжим в угол
лавки, показывая там книги, мальчик вдруг шёпотом сказал сутулому покупателю...
Иногда в праздник
хозяин запирал
лавку и водил Евсея по городу. Ходили долго, медленно, старик указывал дома богатых и знатных людей, говорил о их жизни, в его рассказах было много цифр, женщин, убежавших от мужей, покойников и похорон. Толковал он об этом торжественно, сухо и всё порицал. Только рассказывая — кто, от чего и как умер, старик оживлялся и говорил так, точно дела смерти были самые мудрые и интересные дела на земле.
Когда он с
хозяином, закрыв
лавку, вошёл во двор, их встретил звонкий, трепетный крик Анатолия...
По утрам
хозяин уходил в
лавку, а Евсей оставался в квартире, чтобы привести комнаты в должный порядок. Кончив это, он умывался, шёл в трактир за кипятком и потом в
лавку — там они с
хозяином пили утренний чай. И почти всегда старик спрашивал его...
День этот был странно длинён. Над крышами домов и площадью неподвижно висела серая туча, усталый день точно запутался в её сырой массе и тоже остановился. К вечеру в
лавку пришли покупатели, один — сутулый, худой, с красивыми, полуседыми усами, другой — рыжебородый, в очках. Оба они долго и внимательно рылись в книгах, худой всё время тихонько свистел, и усы у него шевелились, а рыжий говорил с
хозяином. Евсей укладывал отобранные книги в ряд, корешками вверх, и прислушивался к словам старика Распопова.
Лицо
хозяина стало прежним. Он взял Евсея за руку и повёл его в глубину
лавки, говоря...