Неточные совпадения
Да, сегодня она у него, он у ней, потом
в опере. Как полон день! Как легко дышится
в этой жизни,
в сфере Ольги,
в лучах ее девственного блеска, бодрых сил, молодого, но тонкого и глубокого, здравого ума! Он
ходит, точно летает; его будто кто-то носит по комнате.
Скоро он перегнал розовеньких уездных барышень и изумлял их силою и смелостью игры, пальцы бегали свободно и одушевленно. Они еще сидят на каком-то допотопном рондо да на сонатах
в четыре руки, а он перескочил через школу и через сонаты, сначала на кадрили, на марши, а потом на
оперы,
проходя курс по своей программе, продиктованной воображением и слухом.
Кажется, что
Оперов пробормотал что-то, кажется даже, что он пробормотал: «А ты глупый мальчишка», — но я решительно не слыхал этого. Да и какая бы была польза, ежели бы я это слышал? браниться, как manants [мужичье (фр.).] какие-нибудь, больше ничего? (Я очень любил это слово manant, и оно мне было ответом и разрешением многих запутанных отношений.) Может быть, я бы сказал еще что-нибудь, но
в это время хлопнула дверь, и профессор
в синем фраке, расшаркиваясь, торопливо
прошел на кафедру.
«Раз (объяснял он), было это с певчими,
ходил я
в штатском уборе на самый верх на
оперу „Жизнь за царя“, и от прекрасного пения голосов после целую ночь
в восторге плакал; а другой раз, опять тоже переряженный по-цивильному,
ходил глядеть, как самого царя Ахиллу представляли.
Софья Алексеевна просила позволения
ходить за больной и дни целые проводила у ее кровати, и что-то высоко поэтическое было
в этой группе умирающей красоты с прекрасной старостью,
в этой увядающей женщине со впавшими щеками, с огромными блестящими глазами, с волосами, небрежно падающими на плечи, — когда она,
опирая свою голову на исхудалую руку, с полуотверстым ртом и со слезою на глазах внимала бесконечным рассказам старушки матери об ее сыне — об их Вольдемаре, который теперь так далеко от них…
Второе: тот же гробовщик пожалел пьяницу и пристроил его
в оперу «народом», и пьяница
ходил по сцене с бумажной трубой, изображал ногами морскую бурю, ползал черепахой и паки и паки получал мзду.
Можно судить, что сталось с ним: не говоря уже о потере дорогого ему существа, он вообразил себя убийцей этой женщины, и только благодаря своему сильному организму он не
сошел с ума и через год физически совершенно поправился; но нравственно, видимо, был сильно потрясен: заниматься чем-нибудь он совершенно не мог, и для него началась какая-то бессмысленная скитальческая жизнь: беспрерывные переезды из города
в город, чтобы хоть чем-нибудь себя занять и развлечь; каждодневное читанье газетной болтовни; химическим способом приготовленные обеды
в отелях; плохие театры с их несмешными комедиями и смешными драмами, с их высокоценными
операми,
в которых постоянно появлялись то какая-нибудь дива-примадонна с инструментальным голосом, то необыкновенно складные станом тенора (последних, по большей части, женская половина публики года
в три совсем порешала).
— А раз
в опере заснул, ей-Богу, правда! Длинная была какая-то, как поросячья, того-этого, кишка. А раз на выставку меня повели, так я три дня как очумелый деспот
ходил: гляжу на небо да все думаю — как бы так его перекрасить, того-этого, не нравится оно мне
в таком виде, того-этого!
Газет профессор Персиков не читал,
в театр не
ходил, а жена профессора сбежала от него с тенором
оперы Зиминым
в 1913 году, оставив ему записку такого содержания...
Замечательный выдался денек. Побывав на обходе, я целый день
ходил по своим апартаментам (квартира врачу была отведена
в шесть комнат, и почему-то двухэтажная — три комнаты вверху, а кухня и три комнаты внизу), свистел из
опер, курил, барабанил
в окна… А за окнами творилось что-то, мною еще никогда не виданное. Неба не было, земли тоже. Вертело и крутило белым и косо и криво, вдоль и поперек, словно черт зубным порошком баловался.
В этом романсе напряжение страсти идет, возвышаясь и увеличиваясь с каждым стихом, с каждым словом; именно от силы этого необычайного напряжения малейшая фальшь, малейшая утрировка и неправда, которые так легко
сходят с рук
в опере, — тут погубили и исказили бы весь смысл.
— Конечно, — согласился он, — что ж! Вы думаете, я, как парижский лавочник или limonadier [хозяин кафе (фр.).], забастую с рентой и буду
ходить в домино играть, или по-российски
в трех каретах буду ездить, или палаццо выведу на Комском озере и там хор музыкантов, балет,
оперу заведу? Нет, дорогой Иван Алексеевич, не так я на это дело гляжу-с!.. Силу надо себе приготовить… общественную… политическую…
— Вы спрашивали, был ли я влюблен? Да, я был влюблен, — прошептал он, поднимая брови. — Это случилось давно, еще
в то время, когда я был при месте
в театре. Я
ходил играть вторую скрипку
в опере, а она ездила
в литерный бенуар с левой стороны.