Неточные совпадения
В такой безуспешной и тревожной
погоне прошло около часу, когда с удивлением, но и с облегчением Ассоль увидела, что деревья впереди свободно раздвинулись, пропустив синий разлив моря, облака и край желтого песчаного обрыва, на который она выбежала, почти падая от усталости.
— Что? разве вам не сказали? Ушла коза-то! Я обрадовался, когда услыхал, шел поздравить его, гляжу — а на нем лица нет! Глаза помутились, никого не узнаёт. Чуть горячка не сделалась, теперь, кажется,
проходит. Чем бы плакать от радости, урод убивается горем! Я лекаря было привел, он
прогнал, а сам
ходит, как шальной… Теперь он спит, не мешайте. Я уйду домой, а вы останьтесь, чтоб он чего не натворил над собой
в припадке тупоумной меланхолии. Никого не слушает — я уж хотел побить его…
Объяснение это последовало при странных и необыкновенных обстоятельствах. Я уже упоминал, что мы жили
в особом флигеле на дворе; эта квартира была помечена тринадцатым номером. Еще не войдя
в ворота, я услышал женский голос, спрашивавший у кого-то громко, с нетерпением и раздражением: «Где квартира номер тринадцать?» Это спрашивала дама, тут же близ ворот, отворив дверь
в мелочную лавочку; но ей там, кажется, ничего не ответили или даже
прогнали, и она
сходила с крылечка вниз, с надрывом и злобой.
При кротости этого характера и невозмутимо-покойном созерцательном уме он нелегко поддавался тревогам. Преследование на море врагов нами или
погоня врагов за нами казались ему больше фантазиею адмирала, капитана и офицеров. Он равнодушно глядел на все военные приготовления и продолжал, лежа или сидя на постели у себя
в каюте, читать книгу.
Ходил он
в обычное время гулять для моциона и воздуха наверх, не высматривая неприятеля,
в которого не верил.
Авигдора, этого О'Коннеля Пальоне (так называется сухая река, текущая
в Ницце), посадили
в тюрьму, ночью
ходили патрули, и народ
ходил, те и другие пели песни, и притом одни и те же, — вот и все. Нужно ли говорить, что ни я, ни кто другой из иностранцев не участвовал
в этом семейном деле тарифов и таможен. Тем не менее интендант указал на несколько человек из рефюжье как на зачинщиков, и
в том числе на меня. Министерство, желая показать пример целебной строгости, велело меня
прогнать вместе с другими.
— Рассуди, однако. Кабы ничего не готовилось, разве позволило бы начальство вслух об таких вещах говорить? Вспомни-ка. Ведь
в прежнее время за такие речи
ссылали туда, где Макар телят не
гонял, а нынче всякий пащенок рот разевает: волю нужно дать, волю! А начальство сидит да по головке гладит!
И даром, что отец Афанасий
ходил по всему селу со святою водою и
гонял черта кропилом по всем улицам, а все еще тетка покойного деда долго жаловалась, что кто-то, как только вечер, стучит
в крышу и царапается по стене.
Умер старик,
прогнали Коську из ночлежки, прижился он к подзаборной вольнице, которая шайками
ходила по рынкам и ночевала
в помойках,
в пустых подвалах под Красными воротами,
в башнях на Старой площади, а летом
в парке и Сокольниках, когда тепло, когда «каждый кустик ночевать пустит».
Говорят, что он
ходил в вязаном сюртуке с
погонами и инородцев
в казенных бумагах называл так: «дикие обитатели лесов».
Никто-то, никто-то, никто-то не
ходит к нам
в гости; а только по утрам, по делам какие-то люди
ходят; меня и
прогонят.
Через минуту я выбежал за ней
в погоню, ужасно досадуя, что дал ей уйти! Она так тихо вышла, что я не слыхал, как отворила она другую дверь на лестницу. С лестницы она еще не успела
сойти, думал я, и остановился
в сенях прислушаться. Но все было тихо, и не слышно было ничьих шагов. Только хлопнула где-то дверь
в нижнем этаже, и опять все стало тихо.
— Нет, это коровы такие… Одна корова два года ялова
ходит, чайную чашечку
в день доит; коров с семь перестарки, остальные — запущены. Всех надо на мясо продать, все стадо возобновить, да и скотницу
прогнать. И быка другого необходимо купить — теперешнего коровы не любят.
— И богатые, — отвечает, — и озорные охотники; они свои большие косяки
гоняют и хорошей, заветной лошади друг другу
в жизнь не уступят. Их все знают: этот брюхастый, что вся морда облуплена, это называется Бакшей Отучев, а худищий, что одни кости
ходят, Чепкун Емгурчеев, — оба злые охотники, и ты только смотри, что они за потеху сделают.
И почему наверно знаете, что поехала
в Скворешники?» — он ответил, что случился тут потому, что
проходил мимо, а увидав Лизу, даже подбежал к карете (и все-таки не разглядел, кто
в карете, при его-то любопытстве!), а что Маврикий Николаевич не только не пустился
в погоню, но даже не попробовал остановить Лизу, даже своею рукой придержал кричавшую во весь голос предводительшу: «Она к Ставрогину, она к Ставрогину!» Тут я вдруг вышел из терпения и
в бешенстве закричал Петру Степановичу...
В то время Разноцветов
ходил в плисовых шароварах и
в александрицкой рубахе навыпуск; он не торопясь отпускал и принимал, не метался, как угорелый,
в погоне за грошом, а спокойно и с достоинством растил брюхо, подсчитывая гривну к гривне и запирая выручку
в кованый сундук с гулким замком.
Потом уговорились мы с ней, что буду я молчать — ни отцу, ни брату, ни сестре про дьякона не скажу, а она его
прогонит, дьякона-то; конечно, не
прогнала,
в баню
ходил он, по ночам, к ней,
в нашу.
Со всем тем Глеб не пропускал ни одного из тех плотов, которые
прогоняют по Оке костромские мужики, чтобы не расспросить о цене леса; то же самое было
в отношении к егорьевским плотникам, которые толпами
проходили иногда по берегу, направляясь из Коломны
в Тулу.
—
Гоняем почту на трех тройках, а то Илюшка
в извоз
ходил; вот только вернулся.
Заметив
в себе недовольство, они стараются
прогнать его; но, видя, что оно не
проходит, кончают тем, что дают полную свободу высказаться новым требованиям, возникающим
в душе, и затем уже не успокоятся, пока не достигнут их удовлетворения.
— Порядки! Видел я давеча — идут тротуаром плотники и штукатуры. Вдруг — полицейский: «Ах вы, черти!» И
прогнал их с тротуара.
Ходи там, где лошади
ходят, а то господ испачкаешь грязной твоей одежой… Строй мне дом, а сам жмись
в ком…
— Ай да наши — чуваши! — одобрительно воскликнул Грачёв. — А я тоже, — из типографии
прогнали за озорство, так я к живописцу поступил краски тереть и всякое там… Да, чёрт её, на сырую вывеску сел однажды… ну — начали они меня пороть! Вот пороли, черти! И хозяин, и хозяйка, и мастер… прямо того и жди, что помрут с устатка… Теперь я у водопроводчика работаю. Шесть целковых
в месяц…
Ходил обедать, а теперь на работу иду…
Прошло две недели. Квартирный хозяин во время сна отобрал у мужика сапоги
в уплату за квартиру… Остальное платье променено на лохмотья, и деньги проедены… Работы не находилось: на рынке слишком много нанимающихся и слишком мало нанимателей. С квартиры
прогнали… Наконец он пошел просить милостыню и два битых часа тщетно простоял, коченея от холода. К воротам то и дело подъезжали экипажи, и мимо
проходила публика. Но никто ничего не подал.
Погоня схватилась позже, когда беглецы были уже далеко. Сначала подумали, что оборвался канат и бадья упала
в шахту вместе с людьми. На сомнение навело отсутствие сторожа.
Прошло больше часу, прежде чем ударили тревогу. Приказчик рвал на себе волосы и разослал
погоню по всем тропам, дорогам и переходам.
Берта и Ида
ходили в немецкую школу и утешали мать прекрасными успехами; любимица покойника, Маньхен, его крохотная «горсточка», как называл он этого ребенка, бегала и шумела, то с сафьянным мячиком, то с деревянным обручем, который
гоняла по всем комнатам и магазину.
Так
прошло время до четверга. А
в четверг,
в двенадцать часов ночи,
в камеру к Янсону вошло много народу, и какой-то господин с
погонами сказал...
Артамонов молчал, тревожно наблюдая за сыном, ему казалось, что хотя Илья озорничает много, но как-то невесело, нарочно. На крыше бани снова явились голуби, они, воркуя,
ходили по коньку, а Илья и Павел, сидя у трубы, часами оживлённо болтали о чём-то, если не
гоняли голубей. Ещё
в первые дни по приезде сына отец предложил ему...
Шум, порою достигавший оттуда до ее слуха, был, так смел и дерзок, что боярыня уже хотела встать и
сойти или послать вниз спавшую
в смежном с нею покое фаворитку Алексея Никитича; но самой Марфе Андревне нездоровилось, а будить непорожнюю женщину и
гонять ее по лестнице боярыня пожалела.
Во сне мне снился Полуферт, который все выпытывал, что говорил мне Мамашкин, и уверял, что «иль мель боку», а потом звал меня «жуе о карт императорского воспитательного дома», а я его
прогонял.
В этом
прошла у меня украинская ночь; и чуть над Белой Церковью начала алеть слабая предрассветная заря, я проснулся от тихого зова, который несся ко мне
в открытое окно спальни.
Ананий Яковлев. Э, полноте, пожалуйста, хороши уж и вы! Говорить-то только неохота, а, может, не менее ее имели
в голове своей фанаберию, что вот-де экая честь выпала — барин дочку к себе приблизил, — то забываючи, что, коли на экой пакости и мерзости идет, так барин ли, холоп ли, все один и тот же черт — страм выходит!.. Али и
в самотка век станут ублажать и барыней сделают; может, какой-нибудь еще год дуру пообманывают, а там и
прогонят, как овцу паршивую!
Ходи по миру на людском поруганье и посмеянье.
— Никакого обмана нет — это ошибкой подкралось. Остальное вы сами знаете. Слово «подкралось» так вдруг лишило меня рассудка, что я наделал все, что вы знаете. Я их
прогнал, как грубиян. И вот теперь, когда я все это сделал — открыл
в себе татарина и разбил навсегда свое семейство, я презираю и себя, и всю эту свою борьбу, и всю возню из-за Никитки: теперь я хочу одного — умереть! Отец Федор думает, что у меня это
прошло, но он ошибается: я не стану жить.
Прошло семнадцать лет. Была глухая осень. Солнце
ходило низко, и
в четвертом часу вечера уж смеркалось. Андреевское стадо возвращалось
в деревню. Пастух, отслужив срок, до заговенья ушел, и
гоняли скотину очередные бабы и ребята.
Спиридоновна. Зачем
гонять, может и пригодится. Ты его, Груша, блюди, приголубливай, только не больно поваживай. Женись, мол, вот и все тут, и хлопотать не об чем, а на бобах-то, мол, нас не проведешь. А до той поры пущай
ходит да гостинцев носит. Что им
в зубы-то смотреть!
В тот день рубят березки,
в домах и по улицам их расставляют ради Троицы, а вечером после всенощной молодежь
ходит к рекам и озерам русалок
гонять.
— Из Москвы купчик наезжал, матушки Таисе́и сродственник; деньги
в раздачу привозил, развеселый такой. Больно его честили; келейница матушки Таисеи — помнишь Варварушку из Кинешмы? — совсем с ума
сошла по нем; как уехал, так
в прорубь кинуться хотела, руки на себя наложить. Еще Александр Михайлыч бывал, станового письмоводитель, — этот по-прежнему больше все с Серафимушкой; матушка Таисея грозит уж ее из обители
погнать.
Потом привели трех оседланных лошадей; мы сняли шинели и
сошли по лестнице вниз
в манеж, берейтор держал лошадь за корду [Корда — веревка, для того чтобы по кругу
гонять лошадей. (Примеч. Л. Н. Толстого.)], а братья ездили кругом него.
Один раз, ночью, он пошел по острогу и увидал, что из-под одной нары сыплется земля. Он остановился посмотреть. Вдруг Макар Семенов выскочил из-под нары и с испуганным лицом взглянул на Аксенова. Аксенов хотел
пройти, чтоб не видеть его; но Макар ухватил его за руку и рассказал, как он прокопал проход под стенами и как он землю каждый день выносит
в голенищах и высыпает на улицу, когда их
гоняют на работу. Он сказал...
Крыша сарая давно вся сотлела и просетилась, воротища упали и висели на одной «пятке», и никто
в этот сарай не
ходил, кроме солдатки Наташки, которую, впрочем, велено было
гонять отовсюду. И вдруг
в одну ночь этот так называемый «старый половень» сгорел, как свечка!
Была паника. Пастухи отказывались
гонять скотину
в лес.
В дальние поля никто не
ходил на работу
в одиночку. Раз вечером у нас выдалось много работы, и Фетису пришлось ехать на хутор за молоком, когда солнце уже село. Он пришел к маме и взволнованно заявил...
Евлампий Григорьевич бросился за горничной. Больную перенесли
в спальню. Муж вышел и сейчас же послал верхового за доктором. Прибежал брат, сделал глупую мину. Она его
прогнала.
В постели головокружение
прошло. Она опять забылась.
Один солдат обратился к старшему врачу полка с жалобою на боли
в ногах, мешающие
ходить. Наружных признаков не было, врач раскричался на солдата и
прогнал его. Младший полковой врач пошел следом за солдатом, тщательно осмотрел его и нашел типическую, резко выраженную плоскую стопу. Солдат был освобожден. Через несколько дней этот же младший врач присутствовал
в качестве дежурного на стрельбе. Солдаты возвращаются, один сильно отстал, как-то странно припадает на ноги. Врач спросил, что с ним.
В канцелярию торопливо входил невысокий, худощавый старик
в заношенном сюртуке, с почерневшими
погонами коллежского советника. Я подошел, представился. Спрашиваю, куда мне нужно
ходить, что делать.
Кучер, который даже весь вздрогнул, как бы ощущая на своей спине удары палок, усердно стал
погонять лошадей и вскоре сани Салтыковой въехали
в ворота ее роскошного дома. По приезде домой, Дарья Николаевна
прошла к себе, а затем направилась на половину мужа. Подходя к его кабинету, она замедлила шаги и подошла к двери на цыпочках.
В таких колебаниях страха и упования на милосердие Божье
прошел месяц. Наступил февраль.
В одну полночь кто-то постучался
в ворота домика на Пресне, дворовая собака сильно залаяла. Лиза первая услышала этот стук, потому что окна ее спальни были близко от ворот, встала с постели, надела туфельки и посмотрела
в окно. Из него увидела она при свете фонаря, стоявшего у самых ворот, что полуночник был какой-то офицер
в шинеле с блестящими
погонами.
В этой
погоне прошло много времени. Из сада мальчик выбежал
в поле, быстро распутал ноги у одной из пасшихся на траве лошадей, вскочил на нее и умчался во всю прыть без седла и уздечки, держась за гриву лошади, прямо на глазах совсем было догнавшего его Степана. Последний охал и кричал, но эти крики разносил ветер, и оставалось неизвестно, слышал ли их дикарь-барчук. Степану пришлось идти к старому барину и шепотом докладывать ему на ухо о случившемся.
Тут
прошла его бурная юность! Тут жил предмет его первой настоящей любви — «божественная Маргарита Гранпа» — при воспоминании о которой до сих пор сжимается его сердце. Тут появилась
в нем, как недуг разбитого сердца, жажда свободной любви, жажда искренней женской ласки,
в погоне за которыми он изъездил Европу, наделал массу безумств, приведших его
в конце концов
в этот же самый Петербург, но…
в арестантском вагоне. Дрожь пробежала по его телу, глаза наполнились невольными слезами.