Неточные совпадения
Ночью, перед рассветом, меня разбудил караульный и доложил, что на небе видна «звезда с
хвостом». Спать мне не хотелось, и потому я охотно оделся и вышел из палатки. Чуть светало. Ночной туман исчез, и только на вершине
горы Железняк держалось белое облачко. Прилив был в полном разгаре. Вода в море поднялась и затопила значительную часть берега. До восхода солнца было еще далеко, но звезды стали уже меркнуть. На востоке, низко над горизонтом, была видна комета. Она имела длинный
хвост.
Она понижалась все больше и больше, тарантас вырастал из нее, — вот уже показались колеса и конские
хвосты, и вот, вздымая сильные и крупные брызги, алмазными — нет, не алмазными — сапфирными снопами разлетавшиеся в матовом блеске луны, весело и дружно выхватили нас лошади на песчаный берег и пошли по дороге в
гору, вперебивку переступая глянцевитыми мокрыми ногами.
Из Туляцкого конца дорога поднималась в
гору. Когда обоз поднялся, то все возы остановились, чтобы в последний раз поглядеть на остававшееся в яме «жило». Здесь провожавшие простились. Поднялся опять рев и причитания. Бабы ревели до изнеможения, а глядя на них, голосили и ребятишки. Тит Горбатый надел свою шляпу и двинулся: дальние проводы — лишние слезы. За ним
хвостом двинулись остальные телеги.
Вся охотничья кавалькада длинным
хвостом потянулась по западному склону
горы, спускаясь по извилистой горной тропинке.
Я подумал-подумал, что тут делать: дома завтра и послезавтра опять все то же самое, стой на дорожке на коленях, да тюп да тюп молоточком камешки бей, а у меня от этого рукомесла уже на коленках наросты пошли и в ушах одно слышание было, как надо мною все насмехаются, что осудил меня вражий немец за кошкин
хвост целую
гору камня перемусорить.
Конь Афанасья Ивановича, золотисто-буланый аргамак, был весь увешан, от головы до
хвоста, гремячими цепями из дутых серебряных бубенчиков. Вместо чепрака или чалдара пардовая кожа покрывала его спину. На вороненом налобнике
горели в золотых гнездах крупные яхонты. Сухие черные ноги горского скакуна не были вовсе подкованы, но на каждой из них, под бабкой, звенело по одному серебряному бубенчику.
— Добре. И не пей. Пьянство — это
горе. Водка — чертово дело. Будь я богатый, погнал бы я тебя учиться. Неученый человек — бык, его хоть в ярмо, хоть на мясо, а он только
хвостом мотае…
— Не видишь — на Кудыкину
гору, чертей за
хвост ловить, — огрызнулся на него бродяга. — Да твое ли это дело! Допрашивать-то твое дело? Ты кто такой?
И потеряем при этом и ощущение холода, и ощущение стыда; будем мчаться по
горам и по долам без перчаток, с нечищеными ногтями, с обвислыми животами (вспомните: в старину москвичи называли рязанцев"кособрюхими" — стало быть, такой пример уж был), с обросшими шерстью поясницами, а быть может, и с
хвостами!
За ним сверху, с Лубянки, мчались одиночки, пары, тащились ваньки — зимники на облезлых клячах, тоже ухитрявшиеся торопиться под горку. Обратно, из Охотного, встречные им, едут в
гору обыкновенно тихо. Прополз сверху обоз, груженный мороженой рыбой. На паре битюгов везли громадную белугу, причем голова ее и туловище лежали на длинных дровнях, а
хвост покоился на других, привязанных к задку первых.
Золотея на поднявшемся из-за
гор солнце, они очень были похожи на рыжих светлобрюхих телят, только
хвост, как у козы.
Они упали друг другу в объятия; они плакали от радости и от
горя; и волчица прыгает и воет и мотает пушистым
хвостом, когда найдет потерянного волченка; а Борис Петрович был человек, как вам это известно, то есть животное, которое ничем не хуже волка; по крайней мере так утверждают натуралисты и филозофы… а эти господа знают природу человека столь же твердо, как мы, грешные, наши утренние и вечерние молитвы; — сравнение чрезвычайно справедливое!..
— Ну, пегашка, полно, полно те хвостом-то вилять, — произнес мужичок не совсем твердым голосом, — небось из дому-то не хочешь? Ступай-ка, ступай, не кобенься; супротив воли и люди идут, не токмо что ты… Ступай; знать, и тебе пришла пора делить хозяйское
горе…
Машка же и Мишка с такою быстротой и с таким визгом полетели босиком к дому по скользкой
горе, что забежавшая с деревни на дворню собака посмотрела на них и вдруг, поджавши
хвост, с лаем пустилась домой, отчего визг Поликеевых наследников еще удесятерился.
И опять побежал. А дома и того хуже. Волчатки хотели было папин новый
хвост потрогать и тоже обожглись и заплакали. Волчиха даже завыла с
горя и говорит...
В голове серевшей колонны колыхался частокол казацких пик, а глубоко растянувшийся
хвост ее терялся за
горою.
На следующее утро, до восхода солнца, Ашанин в компании нескольких моряков поднимался на маленькой крепкой лошадке в
горы. Небольшая кавалькада предоставила себя во власть проводников, которые шли, держась за
хвосты лошадей. Впереди ехал мичман Лопатин, так как у него был самый старый и опытный проводник.
— На себя возьми, передовые-то, передовые! Вот так, хвостом-то в
гору, в
гору, в
гору, заноси в дверь! Вот так.
И Шалый, казалось, понимал
горе своей госпожи. Он махал
хвостом, тряс гривой и смотрел на меня добрыми, прекрасными глазами…
— Это передовые укрепления, временные, несомненно очень сильные, что доказывается множеством жертв, которыми они куплены, но за ними есть ещё несколько таких же укреплений, для взятии которых потребуется столько же, если не более жертв, прежде нежели японцы очутятся под стенами Порт-Артура, против его фортов, многие из которых вроде Электрической батареи, Золотой
горы, Орлиной
горы, Тигрового
хвоста представляют из себя ограждённые крепости, совершенно неприступные.
В тую пору одинокий кавказский черт по-за тучею пролетал, по сторонам поглядывал. Скука его взяла, прямо к сердцу так и подкатывается. Экая, думает, ведьме под
хвост, жисть! Грешников энтих как собак нерезаных, никто сопротивления не оказывает, хочь на проволоку их сотнями нижи. Опять же, кругом никакого удовольствия: Терек ревет, будто верблюд голодный,
гор наворочено до самого неба, а зачем — неизвестно… Облака в рог лезут, сырость да серость, — из одного вылетишь, ныряй в другое…
Вскочила княжна на резвые ноги, туда-сюда глянула. Кот под лавкой урчит — ходит, о подол трется, над головой князь Удал в расстройстве чувств шагает, а боле никого и не слыхать. Выскочила она на крыльцо, — Терек под
горой поигрывает, собачка на цепу
хвостом машет, княжне голос подает: «Не сплю, мол, не тревожься»… Кто ж в фортку, однако, пел?
Мне сказывал один известный психиатр, что одна дама в самое короткое время схоронила обожаемого мужа и шестерых детей и после всех этих потерь оставалась в своем разуме, а потом вдруг дворник как-то ее коту
хвост отрубил — она этим так огорчилась, что с
горя потеряла рассудок, начала кусаться, и ее свезли в сумасшедший дом. «Это бывает, — продолжал психиатр. — Люди иной раз черт знает что переносят, а на пустяках спотыкнутся и сажай их в матрацы, чтоб головы себе не разбили».
Проехав с полверсты в
хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дорога спускались под
гору, и по обеим шли войска.
— Не извольте стрелять. Лиса в крепость продирается, должно, у ей там нора под
горой… Валите за ее
хвостом, ишь, так вымпелом и
горит, — авось и мы доберемся…