Неточные совпадения
10) Маркиз де Санглот, Антон Протасьевич,
французский выходец и друг Дидерота. Отличался легкомыслием и любил петь непристойные
песни. Летал по воздуху в городском саду и чуть было не улетел совсем, как зацепился фалдами за шпиц, и оттуда с превеликим трудом снят. За эту затею уволен в 1772 году, а в следующем же году, не уныв духом, давал представления у Излера на минеральных водах. [Это очевидная ошибка. — Прим. издателя.]
Мастерски пел он гривуазные [Легкомысленные, нескромные (от франц. grivois).] песенки и уверял, что этим
песням научил его граф Дартуа (впоследствии
французский король Карл X) во время пребывания в Риге.
И, позабыв столицы дальной
И блеск и шумные пиры,
В глуши Молдавии печальной
Она смиренные шатры
Племен бродящих посещала,
И между ими одичала,
И позабыла речь богов
Для скудных, странных языков,
Для
песен степи, ей любезной…
Вдруг изменилось всё кругом,
И вот она в саду моем
Явилась барышней уездной,
С печальной думою в очах,
С
французской книжкою в руках.
Мы были на руках
французской гувернантки, поздно узнали, что мать наша не она, а загнанная крестьянка, и то мы сами догадались по сходству в чертах да по тому, что ее
песни были нам роднее водевилей; мы сильно полюбили ее, но жизнь ее была слишком тесна.
Она делала, что могла: у нее я выучился
французскому чтению и «вокабулам», а затем она заставила меня вытверживать на польском языке «исторические
песни Немцевича».
Александр Сергеич между тем пересел к фортепьяно и начал играть переведенную впоследствии, а тогда еще певшуюся на
французском языке
песню Беранже: «В ногу, ребята, идите; полно, не вешать ружья!» В его отрывистой музыке чувствовался бой барабана, сопровождающий обыкновенно все казни. Без преувеличения можно сказать, что холодные мурашки пробегали при этом по телу всех слушателей, опять-таки за исключением того же камер-юнкера, который, встав, каким-то вялым и гнусливым голосом сказал гегельянцу...
— Хочу и я вас потешить спектаклем, Павел Семеныч. — Эй ты, ворона, пошел сюда! Да удостойте подвинуться поближе, Гаврила Игнатьич! — Это, вот видите ли, Павел Семеныч, Гаврила; за грубость и в наказание изучает
французский диалект. Я, как Орфей, смягчаю здешние нравы, только не
песнями, а
французским диалектом. — Ну, француз, мусью шематон, — терпеть не может, когда говорят ему: мусью шематон, — знаешь урок?
Прошла половина поста. Бешеный день
французского demi-careme [Полупоста, преполовение поста (франц.).] угасал среди пьяных
песен; по улицам сновали пьяные студенты, пьяные блузники, пьяные девочки. В погребках, ресторанах и во всяких таких местах были балы, на которых гризеты вознаграждали себя за трехнедельное demi-смирение. Париж бесился и пьяный вспоминал свою утраченную свободу.
Как всегда, богатые веселились, бедные работали, по Неве гремели народные русские
песни, в театрах пели
французские водевили, парижские модистки продолжали обирать русских барынь; словом, все шло по-прежнему.
У нас, русских, вообще говоря, никогда не было глупых надзвездных немецких и особенно
французских романтиков, на которых ничего не действует, хоть земля под ними трещи, хоть погибай вся Франция на баррикадах, — они всё те же, даже для приличия не изменятся, и всё будут петь свои надзвездные
песни, так сказать, по гроб своей жизни, потому что они дураки.
Все горести и труды бедняков нашли себе живой и полный отголосок в
песнях национального
французского поэта, которого недавно парижское правительство похоронило с такой официальной торжественностью.
Дилетаев пришел в ужас, когда рассмотрел их репертуар: музыканты играли всего только две
французские кадрили, мазурку Хлопицкого, симфонию из «Калифа Багдадского» [«Калиф Багдадский» — опера
французского композитора Франсуа Адриена Буальдье (1775—1834).] и какую-то старую увертюру из «Русалки» […увертюру из «Русалки» — оперы С.И.Давыдова (1777—1825) и Ф.Кауера (1751—1831).] да несколько русских
песен.
Нестройный говор грубых голосов
Между судов перебегал порою;
Смех,
песни, брань, протяжный крик пловцов —
Всё в гул один сливалось над водою.
И Марья Николавна, хоть суров
Казался ветр, и день был на закате,
Накинув шаль или капот на вате,
С
французской книжкой, часто, сев к окну,
Следила взором сизую волну,
Прибрежных струй приливы и отливы,
Их мерный бег, их золотые гривы.
Но боцман на это был не согласен и, ступивши на берег, отправился в ближайший кабак вместе с несколькими матросами. И там, конечно, веселье было самое матросское. Скоро в маленьком
французском кабачке уже раздавались пьяные русские
песни, и
французские матросы и солдаты весело отбивают такт, постукивают стаканчиками, чокаются с русскими и удивляются той отваге, с которой боцман залпом глотает стакан за стаканчиком.
Лес остался назади. Митрыч и Шеметов стали напевать «Отречемся от старого мира!»… [Начало русской революционной
песни на мотив
французской «Марсельезы». Слова П. Л. Лаврова.] Пошли ровным шагом, в ногу. Так идти оказалось легче. От ходьбы постепенно размялись, опять раздались шутки, смех.
Я намекал на метафору, пущенную в ход в одной
песне эмигранта Рожера, тогдашнего политического изгнанника, где
французская и специально парижская молодежь изображалась в виде этого «льва Латинского квартала», который готов воспрянуть и поддержать своими стремлениями Францию, измученную узурпатором — Бонапартом.
Глебовской. Давно ждал я очереди своей, как солдат в ариергарде. Ты, Осип Осипович, спел нам
песню о
французском паже; теперь, соперник мой в пении и любви…
Она танцевала менуэт, как королева
французская, пела русские
песни, как малиновка.
При входе их оркестр, состоящий из семи человек музыкантов, заиграл
французскую кадриль из русских
песен, а буфет предоставил спиртные напитки, из которых члены выбрали «пунш монашеский».