Неточные совпадения
— Ну полно, Саша, не сердись! — сказал он ей, робко и нежно улыбаясь. — Ты была виновата. Я был виноват. Я всё устрою. — И, помирившись с
женой, он надел оливковое с бархатным воротничком пальто и шляпу и пошел в студию. Удавшаяся
фигура уже была забыта им. Теперь его радовало и волновало посещение его студии этими важными Русскими, приехавшими в коляске.
Там была до невозможного обнаженная красавица Лиди,
жена Корсунского; там была хозяйка, там сиял своею лысиной Кривин, всегда бывший там, где цвет общества; туда смотрели юноши, не смея подойти; и там она нашла глазами Стиву и потом увидала прелестную
фигуру и голову Анны в черном бархатном платье.
Затем снова начинал смешить нелепыми словами, комическими прыжками и подмигивал
жене своей, которая самозабвенно, с полусонной улыбкой на кукольном лице, выполняла
фигуры кадрили.
Из них прежде всего, конечно, выступала типичная
фигура самого Павла Михайлыча, затем его
жены и дочери Варвары, вышедшей впоследствии за Александра Привалова.
Пока Антонида Ивановна говорила то, что говорят все
жены подгулявшим мужьям, Половодов внимательно рассматривал
жену, ее высокую
фигуру в полном расцвете женской красоты, красивое лицо, умный ленивый взгляд, глаза с поволокой.
Не так еще давно одна добровольно следовавшая
жена приходилась на 30 преступников, в настоящее же время присутствие женщин свободного состояния стало типическим для колонии, и уже трудно вообразить, например, Рыковское или Ново-Михайловку без этих трагических
фигур, которые «ехали жизнь мужей поправить и свою потеряли».
Обычные встречи: обоз без конца,
Толпа богомолок старушек,
Гремящая почта,
фигура купца
На груде перин и подушек;
Казенная фура! с десяток подвод:
Навалены ружья и ранцы.
Солдатики! Жидкий, безусый народ,
Должно быть, еще новобранцы;
Сынков провожают отцы-мужики
Да матери, сестры и
жены.
«Уводят, уводят сердечных в полки!» —
Доносятся горькие стоны…
Мансуров и мой отец горячились больше всех; отец мой только распоряжался и беспрестанно кричал: «Выравнивай клячи! нижние подборы веди плотнее! смотри, чтоб мотня шла посередке!» Мансуров же не довольствовался одними словами: он влез по колени в воду и, ухватя руками нижние подборы невода, тащил их, притискивая их к мелкому дну, для чего должен был, согнувшись в дугу, пятиться назад; он представлял таким образом пресмешную
фигуру;
жена его, родная сестра Ивана Николаича Булгакова, и
жена самого Булгакова, несмотря на свое рыбачье увлеченье, принялись громко хохотать.
Становая своею полною
фигурой напомнила ему г-жу Захаревскую, а солидными манерами —
жену Крестовникова. Когда вышли из церкви, то господин в синем сюртуке подал ей манто и сам уселся на маленькую лошаденку, так что ноги его почти доставали до земли. На этой лошаденке он отворил для господ ворота. Становая, звеня колокольцами, понеслась марш-марш вперед. Павел поехал рядом с господином в синем сюртуке.
Ромашов с Раисой Александровной стали недалеко от музыкантского окна, имея vis-б-vis [Напротив (франц.).] Михина и
жену Лещенки, которая едва достигала до плеча своего кавалера. К третьей кадрили танцующих заметно прибавилось, так что пары должны были расположиться и вдоль залы и поперек. И тем и другим приходилось танцевать по очереди, и потому каждую
фигуру играли по два раза.
Входя в дом Аггея Никитича, почтенный аптекарь не совсем покойным взором осматривал комнаты; он, кажется, боялся встретить тут
жену свою; но, впрочем, увидев больного действительно в опасном положении, он забыл все и исключительно предался заботам врача; обложив в нескольких местах громадную
фигуру Аггея Никитича горчичниками, он съездил в аптеку, привез оттуда нужные лекарства и, таким образом, просидел вместе с поручиком у больного до самого утра, когда тот начал несколько посвободнее дышать и, по-видимому, заснул довольно спокойным сном.
Его огромная
фигура точно еще выросла, опьяненный радостью, он нелепо метался по комнате, потирая руки и, бросая на образа умиленные взгляды, крестился, широко размахивая рукой… Наконец пошел к
жене.
Не заметив, как подошла
жена, он испуганно вскочил, когда пред ним, точно из земли, поднялась белая
фигура, но знакомый голос успокоил его несколько...
Фигура у Агашкова была самая подкупающая: благообразный «низменный» старичок с самой апостольской физиономией — окладистая бородка с проседью, кроткие серые глаза, тихий симпатичный голос и вообще что-то такое благочестивое и хорошее во всей
фигуре, кроме длинных рук, которыми Агашков гнул подковы и вколотил в гроб уже двух
жен.
В двойном, давно не бритом, сизом, напоминавшем репейник подбородке, в выпученных глазах, в одышке и во всей неуклюжей, неряшливой
фигуре, голосе, смехе и в речах трудно было узнать того стройного, интересного краснобая, к которому когда-то уездные мужья ревновали своих
жен.
Она, ни слова не ответив ему, взяла шляпку из рук жандармского офицера, опять поспешившего ей подать ее, торопливо пошла в прежние двери, из полурастворившейся половинки которой виднелась молодцеватая
фигура Бжестовского. Он поспешил подать
жене салоп, и оба они скрылись. Квартальный тоже последовал за ними.
Однажды, в понедельник, утром, когда Орловы пили чай, на пороге их невесёлого жилища явилась внушительная
фигура полицейского. Орлов вскочил и, пытаясь восстановить в своей похмельной голове события последних дней, молчаливо уставился на гостя мутными глазами, полный самых скверных ожиданий.
Жена его смотрела пугливо и укоризненно.
Глядя на всю его сухую
фигуру, не верилось, чтобы у этого человека была
жена, чтобы он мог плакать о ребенке.
Мелькнула перед ним и
фигура того старика с геморроидальным лицом, в ветхом, чем-то подпоясанном, ватном халатишке, отлучившегося было еще до пожара в лавочку за сухарями и табаком своему жильцу и пробивавшегося теперь, с молочником и с четверкой в руках, сквозь толпу, до дома, где горели у него
жена, дочка и тридцать с полтиною денег в углу под периной.
— Непременно, — отвечает Висленев и, выпросив у Александры Ивановны третью кадриль, тихонько, робко и неловко спустил руку к юбке ее платья и начал отщипывать цветок. Александра Ивановна, слава Богу, не слышит, она даже подозвала к себе мужа я шепчет ему что-то на ухо. Тот уходит. Но проклятая проволока искусственного цветка крепка неимоверно. Висленев уже без церемонии теребит его наудалую, но нет… Между тем генерал возвращается к
жене, и скоро надо опять начинать
фигуру, а цветок все не поддается.
Больше ничего не может сказать Саша. Он выходит из кабинета и опять садится на стул у двери. Сейчас он охотно бы ушел совсем, но его душит ненависть и ему ужасно хочется остаться, чтобы оборвать полковника, сказать ему какую-нибудь дерзость. Он сидит и придумывает, что бы такое сильное и веское сказать ненавистному дяде, а в это время в дверях гостиной, окутанная сумерками, показывается женская
фигура. Это
жена полковника. Она манит к себе Сашу и, ломая руки, плача, говорит...
Жуковский прибежал ко мне в гостиницу (я останавливался в Hotel du Russie), и у нас сразу завязалась одна из тех бесконечных бесед, на какие способны только русские. Пролетело два, три, четыре часа. Отворяется дверь салона, и показывается женская
фигура: это была
жена милейшего Владимира Ивановича, все такого же молодого, пылкого и неистощимого в рассказах и длинных отступлениях.
Отпустив Временского, Федор Петрович почувствовал облегчение и даже удовольствие: перед ним уже не торчала согбенная
фигура шипящего педагога, и приятно было сознавать, что, предложив Временскому свободную вакансию, он поступил справедливо и по совести, как добрый, вполне порядочный человек. Но это хорошее настроение продолжалось недолго. Когда он вернулся домой и сел обедать, его
жена, Настасья Ивановна, вдруг вспомнила...
Жена его, Евдокия Петровна, была младшей сестрой Ирины Петровны Хлебниковой, но сходства между ними было очень мало, она не была так кротка, как Ирина Петровна, наоборот, вся ее
фигура дышала гордостью и сознанием собственного достоинства. Она была полной владелицей своего дома и своего супруга.
Из этих воспоминаний в сложности можно было создать яркую картину последних минувших десяти лет, главными центральными
фигурами которой являлись граф Алексей Андреевич Аракчеев, его
жена графиня Наталья Федоровна и домоправительница графа — Настасья Федоровна Минкина, тоже прозванная «графинею».
Фигура даже не обернувшейся при его входе
жены казалась ему воплощением его совести.
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце,
жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения,
фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Всё в его
фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою, оживленною
женой.