Неточные совпадения
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе
говорил и
говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни
фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
Народ, доктор и
фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог
говорить ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
— Невежественно
говоришь, вот что! — басом ответил
фельдшер.
— Не испугаете, не испугаете, —
говорил сумасшедший, всё время плюя по направлению
фельдшера.
«Немножко непохож», —
говорил фельдшер, глядя на этот бюст.
— Люблю смотреть, как их наказывают! —
говорит радостно военный
фельдшер, очень довольный, что насытился отвратительным зрелищем. — Люблю! Это такие негодяи, мерзавцы… вешать их!
— А например, исправник двести раков съел и
говорит: «не могу завтра на вскрытие ехать»;
фельдшер в больнице бабу уморил ни за што ни про што; двух рекрут на наш счет вернули; с эскадронным командиром разбранился; в Хилкове бешеный волк человек пятнадцать на лугу искусал, а тут немец Абрамзон с женою мимо моих окон проехал, — беда да и только.
Берсенев остался на ночь. Хозяин и хозяйка оказались добрыми и даже расторопными людьми, как только нашелся человек, который стал им
говорить, что надо было делать. Явился
фельдшер — и начались медицинские истязания.
И мать жива. Ничего страшного, по счастью, не случилось. Вот я сам ощупываю пульс. Да, он ровный и четкий, и
фельдшер тихонько трясет женщину за плечо и
говорит...
Не успел я коснуться подушки, как передо мной в сонной мгле всплыло лицо Анны Прохоровой, семнадцати лет, из деревни Торопово. Анне Прохоровой нужно было рвать зуб. Проплыл бесшумно
фельдшер Демьян Лукич с блестящими щипцами в руках. Я вспомнил, как он
говорит «таковой» вместо «такой» — из любви к высокому стилю, усмехнулся и заснул.
— Да, личность выдающаяся, — подтвердил
фельдшер. — Крестьяне его прямо обожали. Подход знал к ним. На операцию ложиться к Липонтию — пожалуйста! Они его вместо Леопольд Леопольдович Липонтий Липонтьевичем звали. Верили ему. Ну, и разговаривать с ними умел. Нуте-с, приезжает к нему как-то приятель его, Федор Косой из Дульцева, на прием. Так и так,
говорит, Липонтий Липонтьич, заложило мне грудь, ну, не продохнуть. И, кроме того, как будто в глотке царапает…
О больнице и
говорить не приходится. В ней было хирургическое отделение, терапевтическое, заразное, акушерское. В больнице была операционная, в ней сиял автоклав, серебрились краны, столы раскрывали свои хитрые лапы, зубья, винты. В больнице был старший врач, три ординатора (кроме меня),
фельдшера, акушерки, сиделки, аптека и лаборатория. Лаборатория, подумать только! С цейсовским микроскопом, прекрасным запасом красок.
— Нет; поп подбавил: когда графиня его позвала сочинять, что нигилисты в дом врываются и чтобы скорее становой приезжал, поп что-то приписал, будто я не признаю: «почему сие важно в-пятых?»
Фельдшер это узнал и
говорит мне: что это такое — «почему сие важно в-пятых?»
После небольшого неизбежного карточного скандала, вследствие которого один из батюшек совсем было собрался уезжать,
говоря, что нога его больше не будет под этой кровлей, и даже покушался отыскивать в сенях свою шубу и шапку, в чем, однако, ему помешали, шиловская попадья позвала ужинать. Мужчины сели на одном конце стола, дамы — на другом.
Фельдшер поместился рядом с Астреиным.
Фельдшер уже начинает
говорить грубости. У него вырываются слова вроде: ерунда, глупость, чушь, чепуха. В разговоре он откидывает назад голову, отчего волосы разлетаются в стороны, и то и дело тычет резко и прямо перед собою вытянутой рукой. Учитель же
говорит жалобно, дрожащим обиженным голоском, и ребром ладони, робко выставленной из-под мышки, точно рубит воздух на одном месте.
Фельдшер двинулся первым, а учитель шел следом за ним, вдоль ряда сидевших барышень;
фельдшер кланялся, шаркал ногой, стукал каблуком о каблук, встряхивал волосами и
говорил, выворачивая левую ладонь по направлению учителя...
Однажды, перебирая одной рукой аптекарские разновески на столе, а другой, по обыкновению, разрезая воздух на мелкие кусочки, Астреин стоял возле
фельдшера и
говорил...
Теперь даже и
фельдшеру казалось временами, что зиме не будет и конца, и эта мысль оковывала ужасом его трезвый, чуждый всякой мечтательности, поповский ум. Он становился все раздражительнее и часто
говорил грубости земскому доктору, когда тот наезжал на фельдшерский пункт.
— А вы не спорьте! —
говорит фельдшер смеясь.
Главный доктор в заведении был добрейший человек в мире, но, без сомнения, более поврежденный, нежели половина больных его (он надевал, например, на себя один шейный и два петличных ордена для того, чтобы пройти по палатам безумных; он давал чувствовать
фельдшерам, что ему приятно, когда они
говорят «ваше превосходительство», а чином был статский советник, и разные другие шалости ясно доказывали поражение больших полушарий мозга); больные ненавидели его оттого, что он сам, стоя на одной почве с ними, вступал всегда в соревнование.
—
Говори, где лошадь, а то я из тебя душу вышибу! — крикнул
фельдшер.
Фельдшеру было досадно, что Калашников и смуглый Мерик
говорили между собой и не обращали на него никакого внимания, точно его и в комнате не было.
— Пусти, а то он уедет на моей лошади! — сказал
фельдшер. — Пусти, чёрт! — крикнул он и, ударив ее со злобой по плечу, изо всей силы навалился грудью, чтобы оттолкнуть ее от двери, но она крепко уцепилась за засов и была точно железная. — Пусти! — крикнул он, замучившись. — Уедет,
говорю!
Я
говорил окружавшим: «Поставьте больному клизму, положите припарку» и боялся, чтоб меня не вздумали спросить: «А как это нужно сделать?» Таких «мелочей» нам не показывали: ведь это — дело
фельдшеров, сиделок, а врач должен только отдать соответственное приказание.
Только некоторые унтер-офицеры да
фельдшер решаются на такой расход. И один из унтер-офицеров пресерьезно
говорит быстроглазой, востроносой молодой прачке, отдавая ей белье...
Дождавшись утра, он взял у соседа лошадь и повез Марфу в больницу. Тут больных было немного, и потому пришлось ему ждать недолго, часа три. К его великому удовольствию, в этот раз принимал больных не доктор, который сам был болен, а
фельдшер Максим Николаич, старик, про которого все в городе
говорили, что хотя он и пьющий и дерется, но понимает больше, чем доктор.
«Пузо»… так только в псевдонародных рассказах мужики
говорят, — подумал я с накипавшим враждебным чувством к Игнату, — Половина второго… Скоро можно будет разбудить
фельдшера».
— Это тогда, когда вы
говорили в коридоре с
фельдшером?
— Хорошие штаны! —
говорит городовой, помогая
фельдшеру раздеть больного. — Должно, рублей шесть стоят. И жилетка ловкая… Ежели по штанам судить, то из благородных…
— Есть одна колено, его только и показывает! — махнув рукою,
говорит ротный
фельдшер и отходит прочь.
Этот сердечный порыв сменился, однако ж, убеждениями рассудка. Помощь доктора и, как
говорила Евгения Сергеевна, посылка с ним
фельдшера будут полезнее для больного во время пути. Она только затруднит путешествие, да и кто помешает ей за ним ходить, когда его привезут в город.
Раненый не мог
говорить и только перевел полный благодарности взгляд с генерала на
фельдшера.
— Не могу же я разорваться, —
говорил доктор; — приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. —
Фельдшер что-то еще спросил у него.
Послали за
фельдшером Варламом Ивановичем, чтобы он шел как можно скорее — подать какую-нибудь помощь, или — как нынче красиво
говорят — «констатировать смерть».
Фельдшер пришел, посмотрел и объявил, что никакая помощь уже невозможна, — что все пять женщин несомненно умерли.
Старший доктор обернулся к
фельдшеру и
говорит...