Неточные совпадения
Говорила она с акцентом, сближая слова тяжело и медленно. Ее лицо побледнело, от этого черные глаза ушли еще глубже, и
у нее дрожал подбородок. Голос
у нее был бесцветен, как
у человека с
больными легкими, и от этого слова казались еще тяжелей. Шемякин, сидя в углу
рядом с Таисьей, взглянув на Розу, поморщился, пошевелил усами и что-то шепнул в ухо Таисье, она сердито нахмурилась, подняла руку, поправляя волосы над ухом.
Доктор осторожно подвел Привалова к креслу, которое стояло
у самой кровати
больного,
рядом с ночным столиком, заставленным аптечными банками и флаконами.
Особенно меня поразила история каменщика Ардальона — старшего и лучшего работника в артели Петра. Этот сорокалетний мужик, чернобородый и веселый, тоже невольно возбуждал вопрос: почему не он — хозяин, а — Петр? Водку он пил редко и почти никогда не напивался допьяна; работу свою знал прекрасно, работал с любовью, кирпичи летали в руках
у него, точно красные голуби.
Рядом с ним
больной и постный Петр казался совершенно лишним человеком в артели; он говорил о работе...
Потом сын стоял
рядом с Пушкарём
у постели отца;
больной дёргал его за руку и, сверкая зелёным глазом, силился сказать какие-то слова.
С большим трудом повернув голову направо и налево, отчего
у меня зашумело в ушах, я увидел слабо освещенную длинную палату с двумя
рядами постелей, на которых лежали закутанные фигуры
больных, какого-то рыцаря в медных доспехах, стоявшего между больших окон с опущенными белыми шторами и оказавшегося просто огромным медным умывальником, образ Спасителя в углу с слабо теплившейся лампадкою, две колоссальные кафельные печи.
Выслушав
больную, он стал тщательно и подробно расспрашивать ее о состоянии ее здоровья до настоящей болезни, о начале заболевания, о всех отправлениях
больной в течение болезни; и уж от одного этого умелого расспроса картина получилась совершенно другая, чем
у меня: перед нами развернулся не
ряд бессвязных симптомов, а совокупная жизнь
больного организма во всех его отличиях от здорового.
Тот понял и сейчас же распорядился, чтобы была подана коляска. Глафиру Васильевну вывели, усадили среди подушек, укутали ей ноги пледом и повезли, куда попало, по освещенной луной Москве.
Рядом с нею сидела горничная из гостиницы, а на передней лавочке — Горданов. Они ездили долго, пока
больная почувствовала усталость и позыв ко сну; тогда они вернулись, и Глафира тотчас же легла в постель. Девушка легла
у нее в ногах на диванчике.
У папы была большая электрическая машина для лечения
больных: огромный ясеневый комод, на верхней его крышке, под стеклом, блестящие медные ручки, шишечки, стрелки, циферблаты, молоточки; внутри же комода, на полках, —
ряды стеклянных сосудов необыкновенного вида; они были соединены между собою спиральными проволоками, обросли как будто белым инеем, а внутри темнели синью медного купороса. Мы знали, что эти банки «накачивают электричество».
Трехвостов, вместо благодарного ответа, молча поцеловал
у Прасковьи Михайловны руку, на которую упала слеза, как она всегда падала — из
больных глаз его. И опять влез он в своего медведя, и опять занял им пошевни во всю ширину их, и опять мальчик в новом нагольном тулупчике бойко вскочил на сиденье,
рядом с кучером.