Неточные совпадения
Со страхом оборотился он: боже ты мой, какая ночь! ни звезд, ни месяца; вокруг провалы; под
ногами круча без дна; над головою свесилась гора и вот-вот, кажись, так и хочет оборваться на него! И чудится
деду, что из-за нее мигает какая-то харя:
у!
у! нос — как мех в кузнице; ноздри — хоть по ведру воды влей в каждую! губы, ей-богу, как две колоды! красные очи выкатились наверх, и еще и язык высунула и дразнит!
Я был тогда малый подвижной. Старость проклятая! теперь уже не пойду так; вместо всех выкрутасов
ноги только спотыкаются. Долго глядел
дед на нас, сидя с чумаками. Я замечаю, что
у него
ноги не постоят на месте: так, как будто их что-нибудь дергает.
Целый день
дед, бабушка и моя мать ездили по городу, отыскивая сбежавшего, и только к вечеру нашли Сашу
у монастыря, в трактире Чиркова, где он увеселял публику пляской. Привезли его домой и даже не били, смущенные упрямым молчанием мальчика, а он лежал со мною на полатях, задрав
ноги, шаркая подошвами по потолку, и тихонько говорил...
Когда я снова выскочил во двор,
дед стоял
у калитки, сняв картуз, и крестился, глядя в небо. Лицо
у него было сердитое, ощетинившееся, и одна
нога дрожала.
Дед бросился к ней, сшиб ее с
ног, выхватил меня и понес к лавке. Я бился в руках
у него, дергал рыжую бороду, укусил ему палец. Он орал, тискал меня и наконец бросил на лавку, разбив мне лицо. Помню дикий его крик...
Но
дед не слышал. Далее шел Емельян. Этот был покрыт большой рогожей с головы до
ног и имел теперь форму треугольника. Вася, ничем не покрытый, шагал так же деревянно, как всегда, высоко поднимая
ноги и не сгибая колен. При блеске молнии казалось, что обоз не двигался и подводчики застыли, что
у Васи онемела поднятая
нога…
Подгоняемый своей догадкой, он через несколько секунд был в подвале, бесшумно, как мышонок, подкрался к щели в двери и вновь прильнул к ней.
Дед был ещё жив, — хрипел… тело его валялось на полу
у ног двух чёрных фигур.
Ожидая паром, они оба легли в тень от берегового обрыва и долго молча смотрелина быстрые и мутные волны Кубани
у их
ног. Лёнька задремал, а
дед Архип, чувствуя тупую, давящую боль в груди, не мог уснуть. На тёмно-коричневом фоне земли их отрёпанные и скорченные фигуры едва выделялись двумя жалкими комками, один — побольше, другой — поменьше, утомлённые, загорелые и пыльные физиономии были совсем под цвет бурым лохмотьям.
— Ну!.. — вдруг вспыхнуло что-то в Лёньке. — Молчи уж ты! Умер бы, умер бы… А не умираешь вот… Воруешь!.. — взвизгнул Лёнька и вдруг, весь дрожа, вскочил на
ноги. — Вор ты старый!.. У-у! — И, сжав маленький, сухой кулачок, он потряс им перед носом внезапно замолкшего
деда и снова грузно опустился на землю, продолжая сквозь зубы: —
У дити украл… Ах, хорошо!.. Старый, а туда же… Не будет тебе на том свете прощенья за это!..
Тогда
дед Архип, незнакомый с этим явлением, потирал свои глаза и тоскливо думал про себя, что эта жара да степь отнимают
у него и зрение, как отняли остатки силы в
ногах.
Борцов. Не молюсь я,
дед! Не слезы это! Сок! Сдавило мою душу и сок течет. (Садится
у ног Саввы.) Сок! Впрочем, не понять вам! Не понять,
дед, твоему темному разуму. Темные вы люди!