Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места.
У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично…
Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А
я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь
мне роскошь: травлю зайцев на землях и
у того и
у другого.
Анна Андреевна. Пойдем, Машенька!
я тебе скажу, что
я заметила
у гостя такое, что нам вдвоем только можно сказать.
Э, не перебивайте, Петр Иванович, пожалуйста, не перебивайте; вы не расскажете, ей-богу не расскажете: вы пришепетываете,
у вас,
я знаю, один зуб во рту со свистом…
Городничий.
Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть
у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы
мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь
я вас…
у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Хлестаков. Сделайте милость, Артемий Филиппович, со
мной странный случай: в дороге совершенно издержался. Нет ли
у вас денег взаймы — рублей четыреста?
Хлестаков. Вздор — отдохнуть. Извольте,
я готов отдохнуть. Завтрак
у вас, господа, хорош…
Я доволен,
я доволен. (С декламацией.)Лабардан! лабардан! (Входит в боковую комнату, за ним городничий.)
Вздохнул Савелий… — Внученька!
А внученька! — «Что, дедушка?»
— По-прежнему взгляни! —
Взглянула
я по-прежнему.
Савельюшка засматривал
Мне в очи; спину старую
Пытался разогнуть.
Совсем стал белый дедушка.
Я обняла старинушку,
И долго
у креста
Сидели мы и плакали.
Я деду горе новое
Поведала свое…
Трудись! Кому вы вздумали
Читать такую проповедь!
Я не крестьянин-лапотник —
Я Божиею милостью
Российский дворянин!
Россия — не неметчина,
Нам чувства деликатные,
Нам гордость внушена!
Сословья благородные
У нас труду не учатся.
У нас чиновник плохонький,
И тот полов не выметет,
Не станет печь топить…
Скажу
я вам, не хвастая,
Живу почти безвыездно
В деревне сорок лет,
А от ржаного колоса
Не отличу ячменного.
А
мне поют: «Трудись...
«Оставь
мне, Господи,
Болезнь мою почетную,
По ней
я дворянин!»
Не вашей подлой хворостью,
Не хрипотой, не грыжею —
Болезнью благородною,
Какая только водится
У первых лиц в империи,
Я болен, мужичье!
Такая рожь богатая
В тот год
у нас родилася,
Мы землю не ленясь
Удобрили, ухолили, —
Трудненько было пахарю,
Да весело жнее!
Снопами нагружала
яТелегу со стропилами
И пела, молодцы.
(Телега нагружается
Всегда с веселой песнею,
А сани с горькой думою:
Телега хлеб домой везет,
А сани — на базар!)
Вдруг стоны
я услышала:
Ползком ползет Савелий-дед,
Бледнешенек как смерть:
«Прости, прости, Матренушка! —
И повалился в ноженьки. —
Мой грех — недоглядел...
По осени
у старого
Какая-то глубокая
На шее рана сделалась,
Он трудно умирал:
Сто дней не ел; хирел да сох,
Сам над собой подтрунивал:
— Не правда ли, Матренушка,
На комара корёжского
Костлявый
я похож?
Я пошла на речку быструю,
Избрала
я место тихое
У ракитова куста.
Села
я на серый камушек,
Подперла рукой головушку,
Зарыдала, сирота!
Громко
я звала родителя:
Ты приди, заступник батюшка!
Посмотри на дочь любимую…
Понапрасну
я звала.
Нет великой оборонушки!
Рано гостья бесподсудная,
Бесплемянная, безродная,
Смерть родного унесла!
Вздрогнула
я, одумалась.
— Нет, — говорю, —
я Демушку
Любила, берегла… —
«А зельем не поила ты?
А мышьяку не сыпала?»
— Нет! сохрани Господь!.. —
И тут
я покорилася,
Я в ноги поклонилася:
— Будь жалостлив, будь добр!
Вели без поругания
Честному погребению
Ребеночка предать!
Я мать ему!.. — Упросишь ли?
В груди
у них нет душеньки,
В глазах
у них нет совести,
На шее — нет креста!
Чуть дело не разладилось.
Да Климка Лавин выручил:
«А вы бурмистром сделайте
Меня!
Я удовольствую
И старика, и вас.
Бог приберет Последыша
Скоренько, а
у вотчины
Останутся луга.
Так будем мы начальствовать,
Такие мы строжайшие
Порядки заведем,
Что надорвет животики
Вся вотчина… Увидите...
— Филипп на Благовещенье
Ушел, а на Казанскую
Я сына родила.
Как писаный был Демушка!
Краса взята
у солнышка,
У снегу белизна,
У маку губы алые,
Бровь черная
у соболя,
У соболя сибирского,
У сокола глаза!
Весь гнев с души красавец мой
Согнал улыбкой ангельской,
Как солнышко весеннее
Сгоняет снег с полей…
Не стала
я тревожиться,
Что ни велят — работаю,
Как ни бранят — молчу.
И та святая старица
Рассказывала
мне:
«Ключи от счастья женского,
От нашей вольной волюшки
Заброшены, потеряны
У Бога самого!
Стародум. О сударыня! До моих ушей уже дошло, что он теперь только и отучиться изволил.
Я слышал об его учителях и вижу наперед, какому грамотею ему быть надобно, учася
у Кутейкина, и какому математику, учася
у Цыфиркина. (К Правдину.) Любопытен бы
я был послушать, чему немец-то его выучил.
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах,
я дура бессчетная! Да так ли бы надобно было встретить отца родного, на которого вся надежда, который
у нас один, как порох в глазе. Батюшка! Прости
меня.
Я дура. Образумиться не могу. Где муж? Где сын? Как в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Г-жа Простакова (к Еремеевне). Ты во всю ночь не смей вздремать
у Софьиных дверей. Лишь она проснется, беги ко
мне.
Скотинин. Как! Племяннику перебивать
у дяди! Да
я его на первой встрече, как черта, изломаю. Ну, будь
я свиной сын, если
я не буду ее мужем или Митрофан уродом.
— Видно, как-никак, а быть
мне у бригадира в полюбовницах! — говорила она, обливаясь слезами.
— Вам, старички-братики, и книги в руки! — либерально прибавил он, — какое количество по душе назначите,
я наперед согласен! Потому теперь
у нас время такое: всякому свое, лишь бы поронцы были!
Выше
я упомянул, что
у градоначальников, кроме прав, имеются еще и обязанности."Обязанности!" — о, сколь горькое это для многих градоначальников слово!
— И будучи
я приведен от тех его слов в соблазн, — продолжал Карапузов, — кротким манером сказал ему:"Как же, мол, это так, ваше благородие? ужели, мол, что человек, что скотина — все едино? и за что, мол, вы так нас порочите, что и места другого, кроме как
у чертовой матери, для нас не нашли?
— Но в христианских обществах и
у нас, сколько
я знаю, развод допущен, — сказал Степан Аркадьич. — Развод допущен и нашею церковью. И мы видим….
«Она еще тут! — подумала она. — Что
я скажу ей, Боже мой! что
я наделала, что
я говорила! За что
я обидела ее? Что
мне делать? Что
я скажу ей?» думала Кити и остановилась
у двери.
— Как он смеет говорить, что
я велел украсть
у него брюки! Он их пропил,
я думаю.
Мне плевать на него с его княжеством. Он не смей говорить, это свинство!
Кити покраснела. Она думала, что она одна поняла, зачем он приезжал и отчего не вошел. «Он был
у нас, — думала она, — и не застал и подумал,
я здесь; но не вошел, оттого что думал — поздно, и Анна здесь».
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте
мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого говорите, что не простит, что вы не знаете его. Никто не знал. Одна
я, и то
мне тяжело стало. Его глаза, надо знать,
у Сережи точно такие же, и
я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь
я знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
— Ну, и Бог с тобой, — сказала она
у двери кабинета, где уже были приготовлены ему абажур на свече и графин воды
у кресла. — А
я напишу в Москву.
— Ну, полно! — сказал он. — Когда бывало, чтобы кто-нибудь что-нибудь продал и ему бы не сказали сейчас же после продажи: «это гораздо дороже стоит»? А покуда продают, никто не дает… Нет,
я вижу
у тебя есть зуб против этого несчастного Рябинина.
— Не говори этого, Долли.
Я ничего не сделала и не могла сделать.
Я часто удивляюсь, зачем люди сговорились портить
меня. Что
я сделала и что могла сделать?
У тебя в сердце нашлось столько любви, чтобы простить…
— Да,
я слышал, — сказал Сергей Иванович, останавливаясь
у ее окна и заглядывая в него. Какая прекрасная черта с его стороны! — прибавил он, заметив, что Вронского в отделении не было.
— Не то что не может влюбиться, — улыбаясь сказал Левин, — но
у него нет той слабости, которая нужна…
Я всегда завидовал ему, и теперь даже, когда
я так счастлив, всё-таки завидую.
— Право,
я не знаю, что в нем можно осуждать. Направления его
я не знаю, но одно — он отличный малый, — отвечал Степан Аркадьич. —
Я сейчас был
у него, и, право, отличный малый. Мы позавтракали, и
я его научил делать, знаешь, это питье, вино с апельсинами. Это очень прохлаждает. И удивительно, что он не знал этого. Ему очень понравилось. Нет, право, он славный малый.
—
Я не нахожу, — уже серьезно возразил Свияжский, —
я только вижу то, что мы не умеем вести хозяйство и что, напротив, то хозяйство, которое мы вели при крепостном праве, не то что слишком высоко, а слишком низко.
У нас нет ни машин, ни рабочего скота хорошего, ни управления настоящего, ни считать мы не умеем. Спросите
у хозяина, — он не знает, что ему выгодно, что невыгодно.
— Покажите.
Я выучилась
у этих, как их зовут… банкиры…
у них прекрасные есть гравюры. Они нам показывали.
— Да кончено
у вас дело или нет? Если кончено, нечего торговаться, а если не кончено, — сказал Левин, —
я покупаю лес.
—
Я больше тебя знаю свет, — сказала она. —
Я знаю этих людей, как Стива, как они смотрят на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого не было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для них святыня. Как-то
у них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим.
Я этого не понимаю, но это так.
—
Я у Тверских засиделся, — отвечал Вронский.
— Как не думала? Если б
я была мужчина,
я бы не могла любить никого, после того как узнала вас.
Я только не понимаю, как он мог в угоду матери забыть вас и сделать вас несчастною;
у него не было сердца.
— Да… нет, постой. Послезавтра воскресенье,
мне надо быть
у maman, — сказал Вронский, смутившись, потому что, как только он произнес имя матери, он почувствовал на себе пристальный подозрительный взгляд. Смущение его подтвердило ей ее подозрения. Она вспыхнула и отстранилась от него. Теперь уже не учительница Шведской королевы, а княжна Сорокина, которая жила в подмосковной деревне вместе с графиней Вронской, представилась Анне.
— Обещание дано было прежде. И
я полагал, что вопрос о сыне решал дело. Кроме того,
я надеялся, что
у Анны Аркадьевны достанет великодушия… — с трудом, трясущимися губами, выговорил побледневший Алексей Александрович.
— Да,
я пишу вторую часть Двух Начал, — сказал Голенищев, вспыхнув от удовольствия при этом вопросе, — то есть, чтобы быть точным,
я не пишу еще, но подготовляю, собираю материалы. Она будет гораздо обширнее и захватит почти все вопросы.
У нас, в России, не хотят понять, что мы наследники Византии, — начал он длинное, горячее объяснение.
Когда он вошел в маленькую гостиную, где всегда пил чай, и уселся в своем кресле с книгою, а Агафья Михайловна принесла ему чаю и со своим обычным: «А
я сяду, батюшка», села на стул
у окна, он почувствовал что, как ни странно это было, он не расстался с своими мечтами и что он без них жить не может.
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то
я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер
у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.
Он рад случаю показать
мне, что
у него есть другие обязанности.
— Бетси говорила, что граф Вронский желал быть
у нас, чтобы проститься пред своим отъездом в Ташкент. — Она не смотрела на мужа и, очевидно, торопилась высказать всё, как это ни трудно было ей. —
Я сказала, что
я не могу принять его.