Зачем же все эти тетрадки, на которые изведешь пропасть бумаги, времени и чернил? Зачем
учебные книги? Зачем же, наконец, шесть-семь лет затворничества, все строгости, взыскания, сиденье и томленье над уроками, запрет бегать, шалить, веселиться, когда еще не все кончено?
Дети года через три стыдятся своих игрушек, — пусть их, им хочется быть большими, они так быстро растут, меняются, они это видят по курточке и по страницам
учебных книг; а, кажется, совершеннолетним можно бы было понять, что «ребячество» с двумя-тремя годами юности — самая полная, самая изящная, самая наша часть жизни, да и чуть ли не самая важная, она незаметно определяет все будущее.
— Постойте! Дайте досказать. Не приравнивайте вы меня, пожалуйста, к нашим охранителям дореформенного типа. Я говорю только, что мы, с нашей мозговой дрессировкой, ни к черту не годны там, где нужно дело делать. На первом на себе я убедился. И проклинаю — слышите, проклинаю! — все те
учебные книги и книжонки, которые зубрил или штудировал гимназером и студентом.
Неточные совпадения
На нашей были всех сортов
книги —
учебные и неучебные: одни стояли, другие лежали.
Так совершил свое
учебное поприще Обломов. То число, в которое он выслушал последнюю лекцию, и было геркулесовыми столпами его учености. Начальник заведения подписью своею на аттестате, как прежде учитель ногтем на
книге, провел черту, за которую герой наш не считал уже нужным простирать свои ученые стремления.
Роясь в учебниках, я отыскал «Чтение из четырех евангелистов»; а так как
книга эта была в числе
учебных руководств и знакомство с ней требовалось для экзаменов, то я принялся и за нее наравне с другими учебниками.
Но я про то хочу сказать, что книги-то
учебные — дело еще малое…
Деренков, сухорукий человечек, с добрым лицом в светлой бородке и умными глазами, обладал лучшей в городе библиотекой запрещенных и редких
книг, ими пользовались студенты многочисленных
учебных заведений Казани и различные революционно настроенные люди.
Помолившись за раннею обедней и напившись чаю у Виктора, друзья шли в свое инженерное училище, в офицерские классы, где оставались положенное время, а потом уходили домой, скромно трапезовали и все остальное время дня проводили за
учебными занятиями, а покончив с ними, читали богословские и религиозные
книги, опять-таки отдавая перед многими из них предпочтение сочинениям митрополита Михаила.
—
Книги старинные, Марко Данилыч, а в старину, сами вы не хуже меня знаете, мирских
книг не печатали, и в заводах их тогда не бывало, — отвечал Чубалов. — «Уложение» царя Алексея Михайловича да «Учение и хитрость ратного строя», вот и все мирские-то, ежели не считать
учебных азбук, то есть букварей, грамматик да «Лексикона» Памвы Берынды. Памва-то Берында киевской печати в том собранье, что торгую, есть; есть и Грамматики Лаврентия Зизания и Мелетия Смотрицкого.
Первая видимо предназначалась для кабинета и классной, так как в одном углу стоял школьный пюпитр и шкаф с
книгами, по стенам была развешены географические карты и
учебные картины, а вторая — для спальни.