Неточные совпадения
С таким же немым, окаменелым ужасом, как бабушка, как новгородская Марфа, как те царицы и княгини —
уходит она прочь, глядя неподвижно на
небо, и, не оглянувшись на столп огня и дыма, идет сильными шагами, неся выхваченного из пламени ребенка, ведя дряхлую мать и взглядом и ногой толкая вперед малодушного мужа, когда он, упав, грызя землю, смотрит назад и проклинает пламя…
Вообще зима как-то не к лицу здешним местам, как не к лицу нашей родине лето.
Небо голубое,
с тропическим колоритом, так и млеет над головой; зелень свежа; многие цветы ни за что не соглашаются завянуть. И всего продолжается холод один какой-нибудь месяц, много — шесть недель. Зима не успевает воцариться и, ничего не сделав,
уходит.
Вы глядите: та глубокая, чистая лазурь возбуждает на устах ваших улыбку, невинную, как она сама, как облака по
небу, и как будто вместе
с ними медлительной вереницей проходят по душе счастливые воспоминания, и все вам кажется, что взор ваш
уходит дальше и дальше, и тянет вас самих за собой в ту спокойную, сияющую бездну, и невозможно оторваться от этой вышины, от этой глубины…
Обаятельно лежать вверх лицом, следя, как разгораются звезды, бесконечно углубляя
небо; эта глубина,
уходя всё выше, открывая новые звезды, легко поднимает тебя
с земли, и — так странно — не то вся земля умалилась до тебя, не то сам ты чудесно разросся, развернулся и плавишься, сливаясь со всем, что вокруг.
Давно Лаврецкий не слышал ничего подобного: сладкая, страстная мелодия
с первого звука охватывала сердце; она вся сияла, вся томилась вдохновением, счастьем, красотою, она росла и таяла; она касалась всего, что есть на земле дорогого, тайного, святого; она дышала бессмертной грустью и
уходила умирать в
небеса.
А в
небо уходили два гигантских пролета,
с которых спускались канаты невиданной толщины.
— Молли! Вот как! — сказала она,
уходя с Паркером. Праведное
небо! Знал ли я тогда, что вижу свою будущую жену? Такую беспомощную, немного повыше стула?!
Вдруг она вырвалась из их толпы, и море — бесконечное, могучее — развернулось перед ними,
уходя в синюю даль, где из вод его вздымались в
небо горы облаков — лилово-сизых,
с желтыми пуховыми каймами по краям, зеленоватых, цвета морской воды, и тех скучных, свинцовых туч, что бросают от себя такие тоскливые, тяжелые тени.
Но вот женщина и мальчик
с сапогами
ушли, и уже никого не было видно. Солнце легло спать и укрылось багряной золотой парчой, и длинные облака, красные и лиловые, сторожили его покой, протянувшись по
небу. Где-то далеко, неизвестно где, кричала выпь, точно корова, запертая в сарае, заунывно и глухо.
На земле жилось нелегко, и поэтому я очень любил
небо. Бывало, летом, ночами, я
уходил в поле, ложился на землю вверх лицом, и казалось мне, что от каждой звезды до меня — до сердца моего — спускается золотой луч, связанный множеством их со вселенной, я плаваю вместе
с землей между звезд, как между струн огромной арфы, а тихий шум ночной жизни земли пел для меня песню о великом счастье жить. Эти благотворные часы слияния души
с миром чудесно очищали сердце от злых впечатлений будничного бытия.
Прошло еще сколько-то времени. Месяц совсем
ушел уже
с неба, и последние отблески угасли на самых высоких деревьях. Все на земле и на
небе, казалось, заснуло самым крепким сном, нигде не слышно было ни одного звука, только еврей тихо плакал, приговаривая...
Ушел! — и деньги взял, и сына взял,
Оставил
с мрачною угрозой!.. о творец!
О бог Ерусалима! — я терпел —
Но я отец! — Дочь лишена рассудка,
Сын на краю позорныя могилы,
Имение потеряно… о боже! боже!
Нет! Аврааму было легче самому
На Исаака нож поднять… чем мне!..
Рвись сердце! рвись! прошу тебя — и вы
Долой густые волосы, чтоб гром
Небес разил открытое чело!
За рекой над лесом медленно выплывал в синее
небо золотой полукруг луны, звёзды уступали дорогу ему,
уходя в высоту, стало видно острые вершины елей, кроны сосен. Испуганно, гулко крикнула ночная птица, серебристо звучала вода на плотине и ахали лягушки, неторопливо беседуя друг
с другом. Ночь дышала в окна пахучей сыростью, наполняла комнату тихим пением тёмных своих голосов.
Обреченный судьбой на постоянную праздность, я не делал решительно ничего. По целым часам я смотрел в свои окна на
небо, на птиц, на аллеи, читал все, что привозили мне
с почты, спал. Иногда я
уходил из дому и до позднего вечера бродил где-нибудь.
Чужая рука расстегивала единственную пуговицу, портки спадали, и мужицкая тощая задница бесстыдно выходила на свет. Пороли легко, единственно для острастки, и настроение было смешливое.
Уходя, солдаты затянули лихую песню, и те, что ближе были к телегам
с арестованными мужиками, подмаргивали им. Было это осенью, и тучи низко ползли над черным жнивьем. И все они
ушли в город, к свету, а деревня осталась все там же, под низким
небом, среди темных, размытых, глинистых полей
с коротким и редким жнивьем.
А бразильянец долго стоял и смотрел на дерево, и ему становилось всё грустнее и грустнее. Вспомнил он свою родину, ее солнце и
небо, ее роскошные леса
с чудными зверями и птицами, ее пустыни, ее чудные южные ночи. И вспомнил еще, что нигде не бывал он счастлив, кроме родного края, а он объехал весь свет. Он коснулся рукою пальмы, как будто бы прощаясь
с нею, и
ушел из сада, а на другой день уже ехал на пароходе домой.
Мы молчим
с минуту. Потом я прощаюсь и
ухожу. Мне идти далеко, через все местечко, версты три. Глубокая тишина, калоши мои скрипят по свежему снегу громко, на всю вселенную. На
небе ни облачка, и страшные звезды необычайно ярко шевелятся и дрожат в своей бездонной высоте. Я гляжу вверх, думаю о горбатом телеграфисте. Тонкая, нежная печаль обволакивает мое сердце, и мне кажется, что звезды вдруг начинают расплываться в большие серебряные пятна.
Миша. Слушаю-с. (Возводя глаза к
небу). А я вам заслужу, Дарья Ивановна! (
Уходит в переднюю.)
Лишь за три часа до полуночи спряталось солнышко в черной полосе темного леса. Вплоть до полунóчи и зá полночь светлынь на
небе стояла — то белою ночью заря
с зарей сходились. Трифон Лохматый
с Феклой Абрамовной чем Бог послал потрапезовали, но только вдвоем, ровно новобрачные: сыновья в людях, дочери по грибы
ушли,
с полдён в лесу застряли.
Замеченный Аграфеной Петровной, быстро вскочил Самоквасов
с завалины и еще быстрее пошел, но не в домик Марьи Гавриловны, где уже раздавались веселые голоса проснувшихся гостей, а за скитскую околицу. Сойдя в Каменный Вражек,
ушел он в перелесок. Там в тени кустов раскинулся на сочной благовонной траве и долго, глаз не сводя, смотрел на глубокое синее
небо, что в безмятежном покое лучезарным сводом высилось над землею. Его мысли вились вокруг Фленушки да Дуни Смолокуровой.
С поляны коршун поднялся,
Высоко к
небу он взвился;
Все выше, дале вьется он —
И вот
ушел за небосклон.
Познакомился Ашанин и
с патерами. Вернее, они сами пожелали
с ним познакомиться, и однажды поздно вечером, когда он мечтательно любовался звездами, сидя в лонгшезе на палубе, они подошли к нему и заговорили. Разговор на этот раз был малозначащий. Говорили о прелести плавания, о красоте
неба, — при этом один из патеров выказал серьезные астрономические познания, — о Кохинхине и ее обитателях и затем
ушли, выразив удовольствие, что так приятно провели время в обществе русского офицера.
Морской берег ночью! Темные силуэты скал слабо проектируются на фоне звездного
неба. Прибрежные утесы, деревья на них, большие камни около самой воды — все приняло одну неопределенную темную окраску. Вода черная, как смоль, кажется глубокой бездной. Горизонт исчез — в нескольких шагах от лодки море сливается
с небом. Звезды разом отражаются в воде, колеблются,
уходят вглубь и как будто снова всплывают на поверхность. В воздухе вспыхивают едва уловимые зарницы. При такой обстановке все кажется таинственным.
Милице, стоявшей y окна, была хорошо видна вся эта картина. Стоял ясный, безоблачный, июльский полдень. Солнце улыбалось светлой, радостной улыбкой. Празднично-нарядное
небо ласково голубело
с далеких высот. Тети Родайки не было дома. Она
ушла за покупками на рынок и никто не мешал Милице делать свои наблюдения из окна.
В четверг служил он обедню в соборе, было омовение ног. Когда в церкви кончилась служба и народ расходился по домам, то было солнечно, тепло, весело, шумела в канавах вода, а за городом доносилось
с полей непрерывное пение жаворонков, нежное, призывающее к покою. Деревья уже проснулись и улыбались приветливо, и над ними, бог знает куда,
уходило бездонное, необъятное голубое
небо.
Зима, злая, темная, длинная, была еще так недавно, весна пришла вдруг, но для Марьи Васильевны, которая сидела теперь в телеге, не представляли ничего нового и интересного ни тепло, ни томные, согретые дыханием весны прозрачные леса, ни черные стаи, летавшие в поле над громадными лужами, похожими на озера, ни это
небо, чудное, бездонное, куда, кажется,
ушел бы
с такою радостью.
Палтусов остановился у перил моста через Александровский сад и засмотрелся на него. Это позволило ему
уйти от тревог сегодняшнего дня. Внизу темнели голые аллеи сада, мигали фонари. Сбоку на горе
уходил в
небо бельведер Румянцевского музея
с его стройными павильонами, точно повисший в воздухе над обрывом. Чуть слышно доносилась езда по оголяющейся мостовой…
Над двором на
небе плыла уже луна; она быстро бежала в одну сторону, а облака под нею в другую; облака
уходили дальше, а она всё была видна над двором. Матвей Саввич помолился на церковь и, пожелав доброй ночи, лег на земле около повозки. Кузька тоже помолился, лег в повозку и укрылся сюртучком; чтобы удобнее было, он намял себе в сене ямочку и согнулся так, что локти его касались коленей. Со двора видно было, как Дюдя у себя внизу зажег свечку, надел очки и стал в углу
с книжкой. Он долго читал и кланялся.
Дьякон
ушел и увел
с собою Анастасия. Как всегда бывает накануне Светлого дня, на улице было темно, но все
небо сверкало яркими, лучистыми звездами. В тихом, неподвижном воздухе пахло весной и праздником.
С точки зрения закона существует развод. От мнения и пересудов света можно уехать за границу, можно, наконец, пренебречь этими мнениями и пересудами, но куда
уйдешь от внутреннего сознания совершенного преступления, под каким
небом найдешь от него убежище?
Епископ
ушел и не послал за Зеноном, а знатные гости продолжали пировать, пока в темном
небе начали бледнеть звезды и посеребренный луною угол пропал, слившись в один полумрак
с остальными частями верхнего карниза.
С двух сторон шли железные решетки и оставляли широкий выход из сквера; направо, вдоль Большой Царицынской, тянулись красивые клинические здания, белая четырехэтажная школа
уходила высоко в
небо острой крышей.