— Почел бы за большую приятность, но никак не могу: мне нужно заехать отсюда в смирительный дом… Очень большая поднялась дороговизна на все припасы… У меня в доме живет и теща, то есть мать моей жены, и дети; старший особенно подает большие надежды: очень
умный мальчишка, но средств для воспитания совершенно нет никаких…
Неточные совпадения
Мальчишка, думая поймать угря,
Схватил Змею и, во́ззрившись, от страха
Стал бледен, как его рубаха.
Змея, на Мальчика спокойно посмотря,
«Послушай», говорит: «коль ты
умней не будешь,
То дерзость не всегда легко тебе пройдёт.
На сей раз бог простит; но берегись вперёд,
И знай, с кем шутишь...
— Позвольте; помните ли вы, как Веревкин начинал процесс против опеки?.. Он тогда меня совсем одолел… Ведь
умная бестия и какое нахальство! Готов вас за горло схватить. Вот Половодов и воспользовался именно этим моментом и совсем сбил меня с толку. Просто запугал, как
мальчишку… Ах, я дурак, дурак! Видите ли, приезжал сюда один немец, Шпигель… Может быть, вы его видели? Он еще родственником как-то приходится Веревкину… Как его, позвольте, позвольте, звали?.. Карл… Фридрих…
И насколько я теперь
умнее того
мальчишки, который припадал ухом к телеграфным столбам или гордился… чем же?
Выгнав зазнавшегося
мальчишку, Карачунский долго не мог успокоиться. Да, он вышел из себя, чего никогда не случалось, и это его злило больше всего. И с кем не выдержал характера — с
мальчишкой, молокососом. Положим, что тот сам вызвал его на это, но чужие глупости еще не делают нас
умнее. Глупо и еще раз глупо.
Оленина удивило обращение
мальчишек с старым охотником, а еще более поразило выразительное,
умное лицо и сила сложения человека, которого называли дядей Ерошкой.
— Ни минуты, ни секундочки! Пусть они,
умные да талантливые, делают по-своему, а мы, бесталанные, двинем по низу, того-этого! Я мужик, а ты
мальчишка, ну и ладно, ну и пойдем по-мужичьему да по-ребячьему! Мать ты моя, земля ты моя родная, страдалица моя вековечная — земно кланяюсь тебе, подлец, сын твой — подлец!
Большие серые шапки, надвигаясь им на глаза, придавали ужасно печальный вид красивым личикам и
умным глазенкам, с тоскою и вместе с детским любопытством смотревшим на новый город и на толпы мещанских
мальчишек, бежавших вприпрыжку за телегами.
Этого не спросил, спросил — другое. Первым его вопросом, первым вопросом моей исповеди было: «Ты чертыхаешься?» Не поняв и сильно уязвленная в своем самолюбии признанно
умной девочки, я, не без заносчивости: «Да, всегда». — «Ай-ай-ай, как стыдно! — сказал батюшка, соболезнующе качая головой. — А еще дочь таких хороших богобоязненных родителей. Ведь это только
мальчишки — на улице…»