Неточные совпадения
Половину
следующего дня она была тиха, молчалива и послушна, как ни мучил ее наш лекарь припарками и микстурой. «Помилуйте, — говорил я ему, — ведь вы сами сказали, что она
умрет непременно, так зачем тут все ваши препараты?» — «Все-таки лучше, Максим Максимыч, — отвечал он, — чтоб совесть была покойна». Хороша совесть!
К вечеру он впал в совершенное беспамятство, а на
следующий день
умер.
Петр Александрович Миусов, человек насчет денег и буржуазной честности весьма щекотливый, раз, впоследствии, приглядевшись к Алексею, произнес о нем
следующий афоризм: «Вот, может быть, единственный человек в мире, которого оставьте вы вдруг одного и без денег на площади незнакомого в миллион жителей города, и он ни за что не погибнет и не
умрет с голоду и холоду, потому что его мигом накормят, мигом пристроят, а если не пристроят, то он сам мигом пристроится, и это не будет стоить ему никаких усилий и никакого унижения, а пристроившему никакой тягости, а, может быть, напротив, почтут за удовольствие».
— Погоди, — ответил Скальский. — На
следующее утро иду в корпус. Спрашиваю швейцара: как мне увидеть сына? «Ступайте, говорит, ваше благородие в мертвецкую»… Потом… рассказали:
умер ровно в одиннадцать ночи… — И значит — это его я не пустил в комнату. Душа прилетала прощаться…
В ту же ночь с ним сделался сильный жар, позвали доктора… а к
следующему вечеру он
умер, кажется, «от горла»…
Так, в 1880 г. в Корсаковском приходе «жаба» началась в октябре и кончилась в апреле
следующего года, похитив всего 10 детей; эпидемия дифтерита в 1888 г. началась в Рыковском приходе осенью и продолжалась всю зиму, затем перешла в Александровский и Дуйский приходы и погасла здесь в ноябре 1889 г., то есть держалась целый год;
умерло 20 детей.
«Сие последнее известие основано им на предании, полученном в 1748 году от яикского войскового атамана Ильи Меркурьева, которого отец, Григорий, был также войсковым атаманом, жил сто лет,
умер в 1741 году и слышал в молодости от столетней же бабки своей, что она, будучи лет двадцати от роду, знала очень старую татарку, по имени Гугниху, рассказывавшую ей
следующее: «Во время Тамерлана один донской казак, по имени Василий Гугна, с 30 человеками товарищей из казаков же и одним татарином, удалился с Дона для грабежей на восток, сделал лодки, пустился на оных в Каспийское море, дошел до устья Урала и, найдя окрестности оного необитаемыми, поселился в них.
Уже в конце октября у Нины Федоровны ясно определился рецидив. Она быстро худела и изменялась в лице. Несмотря на сильные боли, она воображала, что уже выздоравливает, и каждое утро одевалась, как здоровая, и потом целый день лежала в постели одетая. И под конец она стала очень разговорчива. Лежит на спине и рассказывает что-нибудь тихо, через силу, тяжело дыша.
Умерла она внезапно и при
следующих обстоятельствах.
«Будущее лето я поеду за границу, а потом, вероятно, и в Петербург, но только не работать, а пожуировать». Барон непременно предполагал на
следующую зиму перетащить Анну Юрьевну в Петербург, так как боялся, что он даже нынешнюю зиму
умрет со скуки в праматери русской истории.
Плохо обернулось дело: еще человека убил своей рукой Сашка Жегулев; и второе — погиб в перестрелке,
умер страшной смертью кроткий Петруша. Произошло это
следующим образом.
На
следующее утро Давыд встал как ни в чем не бывало, а недолго спустя, в один и тот же день, совершились два важных события: утром старик Латкин
умер, а к вечеру приехал в Рязань дядя Егор, Давыдов отец.
Оттого для них невозможно увлечение сентеницями, подобными, например,
следующим: «pereat mundus et fiat justitia»; «лучше
умереть, нежели солгать хоть раз в жизни»; «лучше убить свое сердце, чем изменить хоть однажды долгу супружескому, или сыновнему, или гражданскому», и т. д.
Акуля более всего напрягала внимание, когда речь заходила о том, каким образом
умерла у них в селе Мавра, жена бывшего пьяницы-пономаря, — повествование, без которого не проходила ни одна засидка и которое тем более возбуждало любопытство сиротки, что сама она не раз видела пономариху в поле и встречалась прежде с нею часто на улице. Кончину Мавры объясняли
следующим образом.
Умер Лаврентий Петрович в
следующую ночь, в пять часов утра. С вечера он крепко уснул, проснулся с сознанием, что он
умирает и что ему нужно что-то сделать: позвать на помощь, крикнуть или перекреститься, — и потерял сознание. Высоко поднялась и опустилась грудь, дрогнули и разошлись ноги, свисла с подушки отяжелевшая голова, и размашисто скатился с груди массивный кулак. Отец дьякон услышал сквозь сон скрип постели и, не открывая глаз, спросил...
Через неделю жена его, прогнанная любовником, вернулась к нему, чтобы отравиться и
умереть у порога его квартиры…Когда Артур, похоронив жену, воротился с кладбища домой, его встретил лакей с письмом. Письмо было от сестры Сильвии и содержало в себе
следующее...
Умирая, он сказал Оле
следующее: «Смотри, не выйди замуж за какого-нибудь дурака!
Тотчас же слуги по приказанию короля сняли с него оковы, и он почувствовал себя снова свободным, свободным на одну ночь для того, чтобы
умереть в
следующее же утро!
— Слушайте… Высадите меня на
следующей станции… Более терпеть я не в состоянии. Я… я
умираю…
Некоторые уверяли, что, будто, холера ходит в глухую полночь по улицам в виде страшной женщины, одетой в саван, которая если к чьему дому подходила, то там на
следующий день непременно кто-нибудь
умирал из семейства.
В самой Москве были приняты
следующие гигиенические меры: в черте города было запрещено хоронить и приказано умерших отвозить на вновь устроенные кладбища, число которых возросло до десяти, кроме того, велено погребать в том платье, в котором больные
умерли. Фабричным с суконных фабрик было приказано явиться в карантин, неявившихся велено бить плетьми. Сформирован был батальон сторожей из городских обывателей и наряжен в особые костюмы.
Вите было шесть лет, когда «дурак-горбун»
умер. Случилось это при
следующих обстоятельствах. Когда «дурак», действительно, или мнимо надоедал старому барину, Сергей Платонович приказывал его сечь.
Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В
следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором
умер граф Безухов.