Неточные совпадения
— Лидию кадеты до того напугали, что она даже лес хотела продать, а вчера уже советовалась со мной, не купить ли ей Отрадное Турчаниновых? Скучно даме. Отрадное — хорошая усадьба! У меня — закладная
на нее… Старик Турчанинов
умер в Ницце, наследник его где-то заблудился… — Вздохнула и, замолчав, поджала
губы так, точно собиралась свистнуть. Потом, утверждая какое-то решение, сказала...
Мы нашли бедного Максима
на земле. Человек десять мужиков стояло около него. Мы слезли с лошадей. Он почти не стонал, изредка раскрывал и расширял глаза, словно с удивлением глядел кругом и покусывал посиневшие
губы… Подбородок у него дрожал, волосы прилипли ко лбу, грудь поднималась неровно: он
умирал. Легкая тень молодой липы тихо скользила по его лицу.
В спальне возвышалась узкая кровать под пологом из стародавней, весьма добротной полосатой материи; горка полинялых подушек и стеганое жидкое одеяльце лежали
на кровати, а у изголовья висел образ Введение во храм Пресвятой Богородицы, тот самый образ, к которому старая девица,
умирая одна и всеми забытая, в последний раз приложилась уже хладеющими
губами.
— Не надо, — тихо процедил сквозь зубы Помада и попробовал приподняться
на локоть, но тотчас же закусил
губы и остался в прежнем положении. — Не могу, — сказал он и через две минуты с усилием добавил: — вот где мы встретились с вами, Райнер! Ну, я при вас
умру.
Не помню, как и что следовало одно за другим, но помню, что в этот вечер я ужасно любил дерптского студента и Фроста, учил наизусть немецкую песню и обоих их целовал в сладкие
губы; помню тоже, что в этот вечер я ненавидел дерптского студента и хотел пустить в него стулом, но удержался; помню, что, кроме того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал и в день обеда у Яра, у меня в этот вечер так болела и кружилась голова, что я ужасно боялся
умереть сию же минуту; помню тоже, что мы зачем-то все сели
на пол, махали руками, подражая движению веслами, пели «Вниз по матушке по Волге» и что я в это время думал о том, что этого вовсе не нужно было делать; помню еще, что я, лежа
на полу, цепляясь нога за ногу, боролся по-цыгански, кому-то свихнул шею и подумал, что этого не случилось бы, ежели бы он не был пьян; помню еще, что ужинали и пили что-то другое, что я выходил
на двор освежиться, и моей голове было холодно, и что, уезжая, я заметил, что было ужасно темно, что подножка пролетки сделалась покатая и скользкая и за Кузьму нельзя было держаться, потому что он сделался слаб и качался, как тряпка; но помню главное: что в продолжение всего этого вечера я беспрестанно чувствовал, что я очень глупо делаю, притворяясь, будто бы мне очень весело, будто бы я люблю очень много пить и будто бы я и не думал быть пьяным, и беспрестанно чувствовал, что и другие очень глупо делают, притворяясь в том же.
Матвей взглянул
на неё и вдруг со страшной ясностью понял, что она
умрёт, об этом говорило её лицо, не по-человечески бледное, ввалившиеся глаза и синие, точно оклеенные чем-то,
губы.
Толстый крючок неудобен, потому что мелкая насадка (небольшой червь, кобылка, маленькая рыба и проч.) теряет
на нем свой натуральный вид и сейчас
умирает, и особенно потому, что крючок тонкий скорее пронзит
губу.
Теперь я смотрел
на женщину и видел, что это — человек, перешибленный пополам. Надежда закралась в нее, потом тотчас
умирала. Она еще раз всплакнула и ушла темной тенью. С тех пор меч повис над женщиной. Каждую субботу беззвучно появлялась в амбулатории у меня. Она очень осунулась, резче выступили скулы, глаза запали и окружились тенями. Сосредоточенная дума оттянула углы ее
губ книзу. Она привычным жестом разматывала платок, затем мы уходили втроем в палату. Осматривали ее.
Часто жадно ловил он руками какую-то тень, часто слышались ему шелест близких, легких шагов около постели его и сладкий, как музыка, шепот чьих-то ласковых, нежных речей; чье-то влажное, порывистое дыхание скользило по лицу его, и любовью потрясалось все его существо; чьи-то горючие слезы жгли его воспаленные щеки, и вдруг чей-то поцелуй, долгий, нежный, впивался в его
губы; тогда жизнь его изнывала в неугасимой муке; казалось, все бытие, весь мир останавливался,
умирал на целые века кругом него, и долгая, тысячелетняя ночь простиралась над всем…
Нет, я себя вовсе не чувствовал бедным в эту минуту. Но мне казалось, что, если бы она
на прощанье коснулась
губами моего лба, я бы
умер от счастья!
Но Семену не хотелось продолжать скучного разговора о Марье. И он тихонько засвистал, подняв кверху рыжую бороду и обводя ищущими глазами светлое небо,
на котором не
умер еще день, но уже скоро должны были загореться серебряные звезды. Замолчал и Меркулов и долго сидел так, сердито жуя
губами. Потом лицо его просветлело, и он сказал...
На ваши мудрые головы он своими руками надел золотые венцы, светло сияющие, как четыре великие солнца.
На ваших руках — святыня его прикосновений,
на ваших
губах — благоухание его поцелуев. О я, Неразумная! О я, несчастная!
Умереть бы мне у ваших ног, лобзая ступени, по которым к вам восходил Жених.
Часу в одиннадцатом кони мчались обратно. Пристяжная хромала, а коренной был покрыт пеной. Барыня сидела в углу коляски и с полузакрытыми глазами ежилась в своей тальме.
На губах ее играла довольная улыбка. Дышалось ей так легко, спокойно! Степан ехал и думал, что он
умирает. В голове его было пусто, туманно, а в груди грызла тоска…
Он оглянулся
на жену. Лицо у нее было розовое от жара, необыкновенно ясное и радостное. Бронза, привыкший всегда видеть ее лицо бледным, робким и несчастным, теперь смутился. Похоже было
на то, как будто она в самом деле
умирала и была рада, что наконец уходит навеки из этой избы, от гробов, от Якова… И она глядела в потолок и шевелила
губами, и выражение у нее было счастливое, точно она видела смерть, свою избавительницу, и шепталась с ней.
Игнат неподвижно лежал
на спине, закинув голову. Между черными, запекшимися
губами белели зубы. Тусклые глаза, не моргая, смотрели из глубоких впадин. Иногда рвотные движения дергали его грудь, но Игнат уже не выплевывал… Он начинал дышать все слабее и короче. Вдруг зашевелил ногами, горло несколько раз поднялось под самый подбородок, Игнат вытянулся и замер; по его лицу быстро пробежала неуловимая тень… Он
умер.
Некоторые старожилы помнили его уже семидесятилетним стариком. По их рассказам, лицо он имел выразительное;
на нем ясно отражались и его ум и его железная воля; лоб у него был широкий; брови тонкие, сдвинутые к широкому носу;
губы тонкие; темно-русые с сильною проседью волосы он носил под гребенку. Он
умер 19 декабря 1799 года, 73 лет, и похоронен у престола заводской кладбищенской церкви. Над могилой его поставлен двухсаженный каменный столб, увенчанный шаром и крестом.
—
Умер, — отвечал Пирожков, и улыбка застыла у него
на губах.
— Ничего! «
Умереть в окопах — это значит одержать победу»… У-у, с-сукин сын!.. — Катаранов смахивал слезы, а его тонкие
губы злобно кривились и растягивались. — Вы еще мало видели в бою нашего солдата. Какие молодцы!
На смерть идут, как
на работу, спокойно и без дрожи… Русский человек умеет
умирать, но, — господа! Дайте же, за что
умереть!..