Сениста лежал на спине, до подбородка укрытый серым больничным одеялом, и упорно смотрел на Сазонку; ему хотелось чтобы Сазонка подольше не
уходил из больницы и чтобы своим ответным взглядом он еще раз подтвердил обещание не оставлять его в жертву одиночеству, болезни и страху.
При виде сиделок и жизнерадостной акушерки, которая от нетерпения переминалась с ноги на ногу и даже вспыхнула от удовольствия, когда увидела главного героя предстоящего процесса, сердитому доктору захотелось налететь на них ястребом и ошеломить: «Кто вам позволил
уходить из больницы?
Неточные совпадения
— Долго ли до греха? — говорили отец и мать. — Ученье-то не
уйдет, а здоровья не купишь; здоровье дороже всего в жизни. Вишь, он
из ученья как
из больницы воротится: жирок весь пропадает, жиденький такой… да и шалун: все бы ему бегать!
— Слушай, голубчик: что ты такое тогда сморозил, когда я
уходил от тебя
из больницы, что если я промолчу о том, что ты мастер представляться в падучей, то и ты-де не объявишь всего следователю о нашем разговоре с тобой у ворот? Что это такое всего? Что ты мог тогда разуметь? Угрожал ты мне, что ли? Что я в союз, что ли, в какой с тобою вступал, боюсь тебя, что ли?
Феня
ушла в Сибирь за партией арестантов, в которой отправляли Кожина: его присудили в каторжные работы. В той же партии
ушел и Ястребов. Когда партия арестантов выступала
из города, ей навстречу попалась похоронная процессия: в простом сосновом гробу везли
из городской
больницы Ермошкину жену Дарью, а за дрогами шагал сам Ермошка.
И через полтора месяца он
ушел у меня
из больницы живой.
Вскоре приехал батюшка
из чернорабочей
больницы с дьячком, потом сестры
из общины, дети
из приюта, и пение слышалось почти непрерывно. Пели, закусывали и
уходили.
Он нарочно сказал «прощевай! а не «прощай! потому что так выходило душевнее, но теперь ему показалось этого мало. Нужно было сделать что-то еще более душевное и хорошее, такое, после которого Сенисте весело было бы лежать в
больнице, а ему легко было бы
уйти. И он неловко топтался на месте, смешной в своем детском смущении, когда Сениста опять вывел его
из затруднения.
— Я ее сделаю совсем по-новому, совсем по-новому, как нигде еще нет, — рассказывал он всем, с кем перезнакомился в Старом Городе; но проходили дни, месяцы;
ушел год, а к устройству
больницы не делалось ни одного шага, и доныне в ней по-прежнему живет тот же сторож, занимающийся вязанием
из клоповника веников, да та же захожая старуха, просыпающаяся только для того, чтобы впасть в обморок и заснуть снова.