Неточные совпадения
В минуты унынья,
о Родина-мать!
Я мыслью вперед улетаю,
Еще суждено тебе
много страдать,
Но ты не погибнешь, я
знаю.
Он теперь, говоря с братом
о неприятной весьма для него вещи,
зная, что глаза
многих могут быть устремлены на них, имел вид улыбающийся, как будто он
о чем-нибудь неважном шутил с братом.
Мать Вронского,
узнав о его связи, сначала была довольна — и потому, что ничто, по ее понятиям, не давало последней отделки блестящему молодому человеку, как связь в высшем свете, и потому, что столь понравившаяся ей Каренина, так
много говорившая
о своем сыне, была всё-таки такая же, как и все красивые и порядочные женщины, по понятиям графини Вронской.
Это откашливанье она
знала. Это был признак его сильного недовольства, не на нее, а на самого себя. Он действительно был недоволен, но не тем, что денег вышло
много, а что ему напоминают то,
о чем он,
зная, что в этом что-то неладно, желает забыть.
Левин же и другие, хотя и
многое могли сказать
о смерти, очевидно, не
знали, потому что боялись смерти и решительно не
знали, что надо делать, когда люди умирают.
— Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал ваше имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала
много шума… Княгиня стала рассказывать
о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя
знал, что она говорит вздор.
— Все… только говорите правду… только скорее… Видите ли, я
много думала, стараясь объяснить, оправдать ваше поведение; может быть, вы боитесь препятствий со стороны моих родных… это ничего; когда они
узнают… (ее голос задрожал) я их упрошу. Или ваше собственное положение… но
знайте, что я всем могу пожертвовать для того, которого люблю…
О, отвечайте скорее, сжальтесь… Вы меня не презираете, не правда ли?
Бывшие ученики его, умники и остряки, в которых ему мерещилась беспрестанно непокорность и заносчивое поведение,
узнавши об жалком его положении, собрали тут же для него деньги, продав даже
многое нужное; один только Павлуша Чичиков отговорился неимением и дал какой-то пятак серебра, который тут же товарищи ему бросили, сказавши: «Эх ты, жила!» Закрыл лицо руками бедный учитель, когда услышал
о таком поступке бывших учеников своих; слезы градом полились из погасавших очей, как у бессильного дитяти.
Я полагаю, что
многие из предстоящих
знают,
о каком деле я говорю.
—
О, вы еще не
знаете его, — отвечал Манилов, — у него чрезвычайно
много остроумия. Вот меньшой, Алкид, тот не так быстр, а этот сейчас, если что-нибудь встретит, букашку, козявку, так уж у него вдруг глазенки и забегают; побежит за ней следом и тотчас обратит внимание. Я его прочу по дипломатической части. Фемистоклюс, — продолжал он, снова обратясь к нему, — хочешь быть посланником?
Ее тревожит сновиденье.
Не
зная, как его понять,
Мечтанья страшного значенье
Татьяна хочет отыскать.
Татьяна в оглавленье кратком
Находит азбучным порядком
Слова: бор, буря, ведьма, ель,
Еж, мрак, мосток, медведь, метель
И прочая. Ее сомнений
Мартын Задека не решит;
Но сон зловещий ей сулит
Печальных
много приключений.
Дней несколько она потом
Всё беспокоилась
о том.
— А он очень, очень, очень, очень будет рад с тобой познакомиться! Я
много говорил ему
о тебе, в разное время… И вчера говорил. Идем!.. Так ты
знал старуху? То-то!.. Ве-ли-ко-лепно это все обернулось!.. Ах да… Софья Ивановна…
«И
многие из иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали
о брате их. Марфа, услыша, что идет Иисус, пошла навстречу ему; Мария же сидела дома. Тогда Марфа сказала Иисусу: господи! если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Но и теперь
знаю, что чего ты попросишь у бога, даст тебе бог».
Тут Разумихин принялся развивать свой проект и
много толковал
о том, как почти все наши книгопродавцы и издатели мало
знают толку в своем товаре, а потому обыкновенно и плохие издатели, между тем как порядочные издания вообще окупаются и дают процент, иногда значительный.
Я тотчас мое место наметил, подсел к матери и начинаю
о том, что я тоже приезжий, что какие всё тут невежи, что они не умеют отличать истинных достоинств и питать достодолжного уважения; дал
знать, что у меня денег
много; пригласил довезти в своей карете; довез домой, познакомился (в какой-то каморке от жильцов стоят, только что приехали).
— Разумеется, так! — ответил Раскольников. «А что-то ты завтра скажешь?» — подумал он про себя. Странное дело, до сих пор еще ни разу не приходило ему в голову: «что подумает Разумихин, когда
узнает?» Подумав это, Раскольников пристально поглядел на него. Теперешним же отчетом Разумихина
о посещении Порфирия он очень немного был заинтересован: так
много убыло с тех пор и прибавилось!..
Напротив, у ней у самой оказалась целая история
о внезапном отъезде сына; она со слезами рассказывала, как он приходил к ней прощаться; давала при этом
знать намеками, что только ей одной известны
многие весьма важные и таинственные обстоятельства и что у Роди
много весьма сильных врагов, так что ему надо даже скрываться.
Знаете: у Марфы Петровны в деревне меня до смерти измучили воспоминания
о всех этих таинственных местах и местечках, в которых кто
знает, тот
много может найти.
— Да чего ты так… Что встревожился? Познакомиться с тобой пожелал; сам пожелал, потому что
много мы с ним
о тебе переговорили… Иначе от кого ж бы я про тебя столько
узнал? Славный, брат, он малый, чудеснейший… в своем роде, разумеется. Теперь приятели; чуть не ежедневно видимся. Ведь я в эту часть переехал. Ты не
знаешь еще? Только что переехал. У Лавизы с ним раза два побывали. Лавизу-то помнишь, Лавизу Ивановну?
По крайней мере, припоминая впоследствии и силясь уяснить себе припоминаемое, он
многое узнал о себе самом, уже руководясь сведениями, полученными от посторонних.
Нет, Дунечка, все вижу и
знаю,
о чем ты со мной
много — то говорить собираешься;
знаю и то,
о чем ты всю ночь продумала, ходя по комнате, и
о чем молилась перед Казанскою божией матерью, которая у мамаши в спальне стоит.
Паратов. Отец моей невесты — важный чиновный господин, старик строгий: он слышать не может
о цыганах,
о кутежах и
о прочем; даже не любит, кто
много курит табаку. Тут уж надевай фрак и parlez franзais! [Говорите по-французски! (франц.)] Вот я теперь и практикуюсь с Робинзоном. Только он, для важности, что ли, уж не
знаю, зовет меня «ля Серж», а не просто «Серж». Умора!
— Кто ж его
знает! — ответил Базаров, — всего вероятнее, что ничего не думает. — Русский мужик — это тот самый таинственный незнакомец,
о котором некогда так
много толковала госпожа Ратклифф. [Госпожа Ратклиф (Редклифф) — английская писательница (1764–1823). Для ее произведений характерны описания фантастических ужасов и таинственных происшествий.] Кто его поймет? Он сам себя не понимает.
— А вот извольте выслушать. В начале вашего пребывания в доме моего брата, когда я еще не отказывал себе в удовольствии беседовать с вами, мне случалось слышать ваши суждения
о многих предметах; но, сколько мне помнится, ни между нами, ни в моем присутствии речь никогда не заходила
о поединках,
о дуэли вообще. Позвольте
узнать, какое ваше мнение об этом предмете?
— Осталось неизвестно, кто убил госпожу Зотову? Плохо работает ваша полиция. Наш Скотланд-ярд
узнал бы,
о да! Замечательная была русская женщина, — одобрил он. — Несколько… как это говорится? — обре-ме-не-на знаниями, которые не имеют практического значения, но все-таки обладала сильным практическим умом. Это я замечаю у
многих: русские как будто стыдятся практики и прячут ее, орнаментируют религией, философией, этикой…
— Он
много верного
знает, Томилин. Например —
о гуманизме. У людей нет никакого основания быть добрыми, никакого, кроме страха. А жена его — бессмысленно добра… как пьяная. Хоть он уже научил ее не верить в бога. В сорок-то шесть лет.
Отказаться от встреч с Иноковым Клим не решался, потому что этот мало приятный парень, так же как брат Дмитрий,
много знал и мог толково рассказать
о кустарных промыслах, рыбоводстве, химической промышленности, судоходном деле. Это было полезно Самгину, но речи Инокова всегда несколько понижали его благодушное и умиленное настроение.
— Нервничают, — снова сказал Дронов, усмехаясь, и поднял стакан вина к толстым губам своим. — А
знаешь,
о возможности революции
многие догадываются! Факт. Ногайцев даже в Норвегию ездил, дом купил там на всякий случай. Ты — как считаешь: возможна?
Варвара сидела у борта, держась руками за перила, упираясь на руки подбородком, голова ее дрожала мелкой дрожью, непокрытые волосы шевелились. Клим стоял рядом с нею, вполголоса вспоминая стихи
о море, говорить громко было неловко, хотя все пассажиры давно уже пошли спать. Стихов он
знал не
много, они скоро иссякли, пришлось говорить прозой.
И еще раз убеждался в том, как
много люди выдумывают, как они, обманывая себя и других, прикрашивают жизнь. Когда Любаша, ухитрившаяся побывать в нескольких городах провинции, тоже начинала говорить
о росте революционного настроения среди учащейся молодежи, об успехе пропаганды марксизма, попытках организации рабочих кружков, он уже
знал, что все это преувеличено по крайней мере на две трети. Он был уверен, что все человеческие выдумки взвешены в нем, как пыль в луче солнца.
— Нужно забыть
о себе. Этого хотят
многие, я думаю. Не такие, конечно, как Яков Акимович. Он… я не
знаю, как это сказать… он бросил себя в жертву идее сразу и навсегда…
— Может быть, конечно, что это у нас от всесильной тоски по справедливости, ведь,
знаете, даже воры
о справедливости мечтают, да и все вообще в тоске по какой-нибудь другой жизни, отчего у нас и пьянство и распутство. Однако же, уверяю вас, Варвара Кирилловна,
многие притворяются, сукиновы дети! Ведь я же
знаю. Например — преступники…
— Она будет очень счастлива в известном, женском смысле понятия
о счастье. Будет
много любить; потом, когда устанет, полюбит собак, котов, той любовью, как любит меня. Такая сытая, русская. А вот я не чувствую себя русской, я — петербургская. Москва меня обезличивает. Я вообще мало
знаю и не понимаю Россию. Мне кажется — это страна людей, которые не нужны никому и сами себе не нужны. А вот француз, англичанин — они нужны всему миру. И — немец, хотя я не люблю немцев.
— Был в университете Шанявского, — масса народа! Ужасно
много! Но — все не то,
знаете, не
о том они говорят!
Этого я
знал хорошо и слышал
о нем
много, хотя он меня совсем не
знал.
— Не об одном этом, милый, не
знал бы, что тебе сказать: тут
о многом пришлось бы молчать.
Потом, уже спустя
много лет, я
узнал, что она тогда, оставшись без Версилова, уехавшего вдруг за границу, прибыла в Москву на свои жалкие средства самовольно, почти украдкой от тех, которым поручено было тогда
о ней попечение, и это единственно чтоб со мной повидаться.
— А я и сама не
знаю, только
много чего-то. Наверно, развязка «вечной истории». Он не приходил, а они имеют какие-то
о нем сведения. Тебе не расскажут, не беспокойся, а ты не расспрашивай, коли умен; но мама убита. Я тоже ни
о чем не расспрашивала. Прощай.
— Ну, хорошо, — сказал я, сунув письмо в карман. — Это дело пока теперь кончено. Крафт, послушайте. Марья Ивановна, которая, уверяю вас,
многое мне открыла, сказала мне, что вы, и только один вы, могли бы передать истину
о случившемся в Эмсе, полтора года назад, у Версилова с Ахмаковыми. Я вас ждал, как солнца, которое все у меня осветит. Вы не
знаете моего положения, Крафт. Умоляю вас сказать мне всю правду. Я именно хочу
знать, какой он человек, а теперь — теперь больше, чем когда-нибудь это надо!
— Давно. Я его никогда не видала, но в жизни моей он тоже играл роль. Мне
много передавал
о нем в свое время тот человек, которого я боюсь. Вы
знаете — какой человек.
Разговор не умолкал; стали
многое припоминать
о покойном,
много рассказала
о нем и Татьяна Павловна, чего я совершенно не
знал прежде.
Хотя Нехлюдов хорошо
знал и
много paз и за обедом видал старого Корчагина, нынче как-то особенно неприятно поразило его это красное лицо с чувственными смакующими губами над заложенной за жилет салфеткой и жирная шея, главное — вся эта упитанная генеральская фигура. Нехлюдов невольно вспомнил то, что
знал о жестокости этого человека, который, Бог
знает для чего, — так как он был богат и знатен, и ему не нужно было выслуживаться, — сек и даже вешал людей, когда был начальником края.
Третье дело,
о котором хотела говорить Вера Ефремовна, касалось Масловой. Она
знала, как всё зналось в остроге, историю Масловой и отношения к ней Нехлюдова и советовала хлопотать
о переводе ее к политическим или, по крайней мере, в сиделки в больницу, где теперь особенно
много больных и нужны работницы. Нехлюдов поблагодарил ее за совет и сказал, что постарается воспользоваться им.
— Ну, батенька, в это время успело
много воды утечь… Значит, ты и
о конкурсе ничего не
знаешь?.. Завидую твоему блаженному неведению… Так я тебе расскажу все: когда Ляховский отказался от опекунства, Половодов через кого-то устроил в Петербурге так, что твой второй брат признал себя несостоятельным по каким-то там платежам…
— Я буду вас ждать, — говорила Надежда Васильевна, когда провожала Привалова в переднюю. — Мы еще
о многом переговорим с вами… Да? Видели, в каком положении бедный Максим… У него какое-то мудреное нервное расстройство, и я часто сама не
узнаю его; совсем другой человек.
Ибо в каждый час и каждое мгновение тысячи людей покидают жизнь свою на сей земле и души их становятся пред Господом — и сколь
многие из них расстались с землею отъединенно, никому не ведомо, в грусти и тоске, что никто-то не пожалеет
о них и даже не
знает о них вовсе: жили ль они или нет.
О господа, повторяю вам с кровью сердца:
много я
узнал в эту ночь!
— Извольте-с, это дело должно объясниться и еще
много к тому времени впереди, но пока рассудите: у нас, может быть, десятки свидетельств
о том, что вы именно сами распространяли и даже кричали везде
о трех тысячах, истраченных вами,
о трех, а не
о полутора, да и теперь, при появлении вчерашних денег, тоже
многим успели дать
знать, что денег опять привезли с собою три тысячи…
На вопросы
о вчерашних деньгах она заявила, что не
знает, сколько их было, но слышала, как людям он
много раз говорил вчера, что привез с собой три тысячи.
Чистые в душе и сердце мальчики, почти еще дети, очень часто любят говорить в классах между собою и даже вслух про такие вещи, картины и образы,
о которых не всегда заговорят даже и солдаты, мало того, солдаты-то
многого не
знают и не понимают из того, что уже знакомо в этом роде столь юным еще детям нашего интеллигентного и высшего общества.