Совместно с этими родичами начал Густав свою военную карьеру и первоначально продолжал ее с горем пополам. Последнее происходило оттого, что Польша, управляемая в то время королем Августом II и Речью Посполитой, была вообще не благоустроеннее Курляндии, беспрерывно возмущалась сеймами, которые, по свидетельству Бандтке, были не что иное, как «скопище крамольников», не
уживалась со своими диссидентами, утратила правду в судах, наконец, не воевала ни с кем, что лишало Густава возможности отличиться.
Неточные совпадения
Недавно только отведена для усмиренных кафров целая область, под именем Британской Кафрарии, о чем сказано будет ниже, и предоставлено им право селиться и жить там, но под влиянием, то есть под надзором, английского колониального правительства. Область эта окружена
со всех сторон британскими владениями: как и долго ли
уживутся беспокойные племена под ферулой европейской цивилизации и оружия, сблизятся ли с своими победителями и просветителями — эти вопросы могут быть разрешены только временем.
Мы широки, широки, как вся наша матушка Россия, мы все вместим и
со всем
уживемся!
— Ma foi, mon officier [Право, господин офицер… (фр.).]… я слыхал о нем мало доброго. Сказывают, что он барин гордый и своенравный, жестокий в обращении
со своими домашними, что никто не может с ним
ужиться, что все трепещут при его имени, что с учителями (avec les outchitels) он не церемонится и уже двух засек до смерти.
— Кантонист — солдатский сын,
со дня рождения числившийся за военным ведомством и обучавшийся в низшей военной школе.] другой из черкесов, третий из раскольников, четвертый православный мужичок, семью, детей милых оставил на родине, пятый жид, шестой цыган, седьмой неизвестно кто, и все-то они должны
ужиться вместе во что бы ни стало, согласиться друг с другом, есть из одной чашки, спать на одних нарах.
И для меня теперь представлялось крайне любопытным, как
уживутся в одной квартире эти два существа — она, домовитая и хозяйственная,
со своими медными кастрюлями и с мечтами о хорошем поваре и лошадях, и он, часто говоривший своим приятелям, что в квартире порядочного, чистоплотного человека, как на военном корабле, не должно быть ничего лишнего — ни женщин, ни детей, ни тряпок, ни кухонной посуды…
Часто одни и те же причины ведут к трущобной жизни и к самоубийству. Человек загоняется в трущобы, потому что он не
уживается с условиями жизни. Прелести трущобы, завлекающие широкую необузданную натуру, — это воля, независимость, равноправность. Там — то преступление, то нужда и голод связывают между собой сильного
со слабым и взаимно уравнивают их. А все-таки трущоба — место не излюбленное, но неизбежное.
Эти здания, которые с первого взгляда вас только удивляют как всё великое,
со временем сделаются для вас бесценны, когда вы вспомните, что здесь развилось и выросло наше просвещение, и когда увидите, что оно в них
уживается легко и приятно.
Взял в руки яйцо и хотел сказать: «Христос воскрес!» — но чувствую, что вот ведь я уже и схитрил. Теперь я не его — я ему уж чужой стал… Я этого не хочу… не желаю от него увольняться. А зачем же я делаю как те, кому с ним тяжело было… который говорил: «Господи, выйди от меня: я человек грешный!» Без него — то, конечно, полегче… Без него, пожалуй,
со всеми
уживешься… ко всем подделаешься…
Оттого во всех наших повестях, — обличительных или художественных, все равно, — всегда есть много недоговоренного и — главное — всегда есть место двум вопросам: с одной стороны — чего же именно добиваются эти люди, никак не умеющие
ужиться в своей среде? а с другой стороны — от чего же именно зависит противоположность этой среды
со всяким порядочным стремлением и на чем в таком случае опирается ее сила?
Не
ужиться ему под одной кровлей
со стариками — воли, простору, богатой жизни ищет душа молодецкая…
— Я знаю, и мне для меня от вас пока ничего не нужно. Но план мой верен: вы знаете, что я служил в западном крае и, кажется, служил не дурно: я получал больше двух тысяч содержания, чего с меня, одинокого человека, было, конечно, весьма довольно;
ужиться я по моему характеру могу решительно
со всяким начальством, каких бы воззрений и систем оно ни держалось.
— Да, брат, на новую. Каждый месяц перебираюсь. Моя бабенция
со своим характером не может долго на одном месте
ужиться.
— Здравствуй, Иисус! Рад приветствовать Тебя в нашей тюрьме. Здесь нас трое: Ты, я и тот, что смотрит
со стены, и, надеюсь, мы трое
уживемся в мире и добром согласии. Тот молчит и смотрит. Ты молчишь, и глаза Твои закрыты — я буду говорить за троих: верный знак того, что согласие наше никогда не нарушится.