Неточные совпадения
Неисповедимый
ужас выступил на всех
лицах, охватил все сердца.
Степан Аркадьич вздохнул, отер
лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах, какой
ужас! И как тривиально она кричала, — говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может быть, девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из комнаты.
«Да вот и эта дама и другие тоже очень взволнованы; это очень натурально», сказал себе Алексей Александрович. Он хотел не смотреть на нее, но взгляд его невольно притягивался к ней. Он опять вглядывался в это
лицо, стараясь не читать того, что так ясно было на нем написано, и против воли своей с
ужасом читал на нем то, чего он не хотел знать.
Она представила, как он копошился в мешке.
Ужас был на ее
лице. И Вронский, вспоминая свой сон, чувствовал такой же
ужас, наполнявший его душу.
— Что вы хотите этим сказать? — вскрикнула она, с
ужасом вглядываясь в явное выражение ненависти, которое было во всем
лице и в особенности в жестоких грозных глазах.
И в это же время, как бы одолев препятствия, ветер посыпал снег с крыш вагонов, затрепал каким-то железным оторванным листом, и впереди плачевно и мрачно заревел густой свисток паровоза. Весь
ужас метели показался ей еще более прекрасен теперь. Он сказал то самое, чего желала ее душа, но чего она боялась рассудком. Она ничего не отвечала, и на
лице ее он видел борьбу.
Все громко выражали свое неодобрение, все повторяли сказанную кем-то фразу: «недостает только цирка с львами», и
ужас чувствовался всеми, так что, когда Вронский упал и Анна громко ахнула, в этом не было ничего необыкновенного. Но вслед затем в
лице Анны произошла перемена, которая была уже положительно неприлична. Она совершенно потерялась. Она стала биться, как пойманная птица: то хотела встать и итти куда-то, то обращалась к Бетси.
И, несмотря на всё свое волнение, Анна улыбнулась, заметив наивное выражение любопытства, удивления и
ужаса на
лице Долли.
Кондуктор и входившие не заметили под вуалью
ужаса на ее
лице.
Но вдруг она остановилась. Выражение ее
лица мгновенно изменилось.
Ужас и волнение вдруг заменились выражением тихого, серьезного и блаженного внимания. Он не мог понять значения этой перемены. Она слышала в себе движение новой жизни.
Но в это самое время вышла княгиня. На
лице ее изобразился
ужас, когда она увидела их одних и их расстроенные
лица. Левин поклонился ей и ничего не сказал. Кити молчала, не поднимая глаз. «Слава Богу, отказала», — подумала мать, и
лицо ее просияло обычной улыбкой, с которою она встречала по четвергам гостей. Она села и начала расспрашивать Левина о его жизни в деревне. Он сел опять, ожидая приезда гостей, чтоб уехать незаметно.
Я вздрогнул от
ужаса, когда убедился, что это была она; но отчего закрытые глаза так впали? отчего эта страшная бледность и на одной щеке черноватое пятно под прозрачной кожей? отчего выражение всего
лица так строго и холодно? отчего губы так бледны и склад их так прекрасен, так величествен и выражает такое неземное спокойствие, что холодная дрожь пробегает по моей спине и волосам, когда я вглядываюсь в него?..
Только в эту минуту я понял, отчего происходил тот сильный тяжелый запах, который, смешиваясь с запахом ладана, наполнял комнату; и мысль, что то
лицо, которое за несколько дней было исполнено красоты и нежности,
лицо той, которую я любил больше всего на свете, могло возбуждать
ужас, как будто в первый раз открыла мне горькую истину и наполнила душу отчаянием.
Он ничего не мог выговорить. Он совсем, совсем не так предполагал объявить и сам не понимал того, что теперь с ним делалось. Она тихо подошла к нему, села на постель подле и ждала, не сводя с него глаз. Сердце ее стучало и замирало. Стало невыносимо: он обернул к ней мертво-бледное
лицо свое; губы его бессильно кривились, усиливаясь что-то выговорить.
Ужас прошел по сердцу Сони.
— Батюшка, потише! Ведь услышат, придут! Ну что тогда мы им скажем, подумайте! — прошептал в
ужасе Порфирий Петрович, приближая свое
лицо к самому
лицу Раскольникова.
Прошло минут пять. Он все ходил взад и вперед, молча и не взглядывая на нее. Наконец, подошел к ней, глаза его сверкали. Он взял ее обеими руками за плечи и прямо посмотрел в ее плачущее
лицо. Взгляд его был сухой, воспаленный, острый, губы его сильно вздрагивали… Вдруг он весь быстро наклонился и, припав к полу, поцеловал ее ногу. Соня в
ужасе от него отшатнулась, как от сумасшедшего. И действительно, он смотрел, как совсем сумасшедший.
Ужас ее вдруг сообщился и ему: точно такой же испуг показался и в его
лице, точно так же и он стал смотреть на нее, и почти даже с тою же детскою улыбкой.
Раскольников пошел к дверям, но она ухватилась за него и отчаянным взглядом смотрела ему в глаза.
Лицо ее исказилось от
ужаса.
Вскочил Евгений; вспомнил живо
Он прошлый
ужас; торопливо
Он встал; пошел бродить, и вдруг
Остановился, и вокруг
Тихонько стал водить очами
С боязнью дикой на
лице.
Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице. Их грозные
лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным, — все потрясло меня каким-то пиитическим [Пиитический (устар.) — поэтический.]
ужасом.
Когда его соборовали, когда святое миро коснулось его груди, один глаз его раскрылся, и, казалось, при виде священника в облачении, дымящегося кадила, свеч перед образом что-то похожее на содрогание
ужаса мгновенно отразилось на помертвелом
лице.
Иногда, большею частью внезапно, это недоумение переходило в холодный
ужас;
лицо ее принимало выражение мертвенное и дикое; она запиралась у себя в спальне, и горничная ее могла слышать, припав ухом к замку, ее глухие рыдания.
Заговорив громче, она впала в тон жалобный,
лицо ее подергивали судороги, и
ужас в темных глазах сгущался.
— Неузнаваем. Нашла по сапогам и перстню, помните? — Сердоликовый?
Ужас.
Лица — нет…
— Домой, — резко сказала Лидия.
Лицо у нее было серое, в глазах —
ужас и отвращение. Где-то в коридоре школы громко всхлипывала Алина и бормотал Лютов, воющие причитания двух баб доносились с площади. Клим Самгин догадался, что какая-то минута исчезла из его жизни, ничем не обременив сознание.
— Просто — до
ужаса… А говорят про него, что это — один из крупных большевиков… Вроде полковника у них. Муж сейчас приедет, — его ждут, я звонила ему, — сказала она ровным, бесцветным голосом, посмотрев на дверь в приемную мужа и, видимо, размышляя: закрыть дверь или не надо? Небольшого роста, но очень стройная, она казалась высокой, в красивом
лице ее было что-то детски неопределенное, синеватые глаза смотрели вопросительно.
— Гуманизм во всех его формах всегда был и есть не что иное, как выражение интеллектуалистами сознания бессилия своего пред
лицом народа. Точно так же, как унизительное проклятие пола мы пытаемся прикрыть сладкими стишками, мы хотим прикрыть трагизм нашего одиночества евангелиями от Фурье, Кропоткина, Маркса и других апостолов бессилия и
ужаса пред жизнью.
Было очень шумно, дымно, невдалеке за столом возбужденный еврей с карикатурно преувеличенным носом непрерывно шевелил всеми десятью пальцами рук пред
лицом бородатого русского, курившего сигару, еврей тихо, с
ужасом на
лице говорил что-то и качался на стуле, встряхивал кудрявой головою.
— Что я наделал! — шептал он с
ужасом, взяв ее руку и стараясь оторвать от
лица.
Испуг, сострадание,
ужас, раскаяние с каждым словом являлись на
лице Обломова.
Она с
ужасом представляла себе, что выразится у него на
лице, как он взглянет на нее, что скажет, что будет думать потом? Она вдруг покажется ему такой ничтожной, слабой, мелкой. Нет, нет, ни за что!
Райский бросился вслед за ней и из-за угла видел, как она медленно возвращалась по полю к дому. Она останавливалась и озиралась назад, как будто прощалась с крестьянскими избами. Райский подошел к ней, но заговорить не смел. Его поразило новое выражение ее
лица. Место покорного
ужаса заступило, по-видимому, безотрадное сознание. Она не замечала его и как будто смотрела в глаза своей «беде».
Он не слушал ее, с
ужасом вглядываясь в ее
лицо, недавно еще смеющееся. И что стало теперь с ней!
Вера бросилась к окнам и жадно вглядывалась в это странствие бабушки с ношей «беды». Она успела мельком уловить выражение на ее
лице и упала в
ужасе сама на пол, потом встала, бегая от окна к окну, складывая вместе руки и простирая их, как в мольбе, вслед бабушке.
— Да, сказала бы, бабушке на ушко, и потом спрятала бы голову под подушку на целый день. А здесь… одни — Боже мой! — досказала она, кидая взгляд
ужаса на небо. — Я боюсь теперь показаться в комнату; какое у меня
лицо — бабушка сейчас заметит.
Райский вздохнул свободнее, но, взглянув из-за кустов на ее
лицо, когда она тихо шла тою же широкой походкой назад, — он еще больше замер от
ужаса.
Он осторожно отворил и вошел с
ужасом на
лице, тихим шагом, каким может входить человек с намерением совершить убийство. Он едва ступал на цыпочках, трясясь, бледный, боясь ежеминутно упасть от душившего его волнения.
Но когда настал час — «пришли римляне и взяли», она постигла, откуда пал неотразимый удар, встала, сняв свой венец, и молча, без ропота, без малодушных слез, которыми омывали иерусалимские стены мужья, разбивая о камни головы, только с окаменелым
ужасом покорности в глазах пошла среди павшего царства, в великом безобразии одежд, туда, куда вела ее рука Иеговы, и так же — как эта бабушка теперь — несла святыню страдания на
лице, будто гордясь и силою удара, постигшего ее, и своею силою нести его.
— Это что еще! Как в каторгу? — вскочил я, в
ужасе смотря на него.
Лицо его выражало глубочайшую, мрачную, безысходную горесть.
— Epouvantable! [Ужасно!] — сказала она про жару. — Я не переношу этого. Се climat me tue. [Этот климат меня убивает.] — И, поговорив об
ужасах русского климата и пригласив Нехлюдова приехать к ним, она дала знак носильщикам. — Так непременно приезжайте, — прибавила она, на ходу оборачивая свое длинное
лицо к Нехлюдову.
«Неужели узнала?» с
ужасом подумал Нехлюдов, чувствуя, как кровь приливала ему к
лицу; но Маслова, не выделяя его от других, тотчас же отвернулась и опять с испуганным выражением уставилась на товарища прокурора.
Потом много раз Нехлюдов с стыдом вспоминал весь свой разговор с ней; вспоминал ее не столько лживые, сколько поддельные под него слова и то
лицо — будто бы умиленного внимания, с которым она слушала его, когда он рассказывал ей про
ужасы острога и про свои впечатления в деревне.
Она, как бы от электрического удара, вздрогнула всем телом, и
ужас изобразился на ее
лице.
Выражение
ужаса не оставило ее
лица и тогда, когда, приложив обе ладони, как шоры, к глазам, она узнала его.
Он был именно такого свойства ревнивец, что в разлуке с любимою женщиной тотчас же навыдумывал бог знает каких
ужасов о том, что с нею делается и как она ему там «изменяет», но, прибежав к ней опять, потрясенный, убитый, уверенный уже безвозвратно, что она успела-таки ему изменить, с первого же взгляда на ее
лицо, на смеющееся, веселое и ласковое
лицо этой женщины, — тотчас же возрождался духом, тотчас же терял всякое подозрение и с радостным стыдом бранил себя сам за ревность.
Двух минут не прошло, как уже вся толпа отхлынула в разные стороны — и на земле, перед дверью кабака, оказалось небольшое, худощавое, черномазое существо в нанковом кафтане, растрепанное и истерзанное… Бледное
лицо, закатившиеся глаза, раскрытый рот… Что это? замирание
ужаса или уже самая смерть?
Князь, не теряя присутствия духа, вынул из бокового кармана дорожный пистолет и выстрелил в маскированного разбойника. Княгиня вскрикнула и с
ужасом закрыла
лицо обеими руками. Дубровский был ранен в плечо, кровь показалась. Князь, не теряя ни минуты, вынул другой пистолет, но ему не дали времени выстрелить, дверцы растворились, и несколько сильных рук вытащили его из кареты и вырвали у него пистолет. Над ним засверкали ножи.
Минутами разговор обрывается; по его
лицу, как тучи по морю, пробегают какие-то мысли —
ужас ли то перед судьбами, лежащими на его плечах, перед тем народным помазанием, от которого он уже не может отказаться? Сомнение ли после того, как он видел столько измен, столько падений, столько слабых людей? Искушение ли величия? Последнего не думаю, — его личность давно исчезла в его деле…
Увеличившийся шум и хохот заставили очнуться наших мертвецов, Солопия и его супругу, которые, полные прошедшего испуга, долго глядели в
ужасе неподвижными глазами на смуглые
лица цыган: озаряясь светом, неверно и трепетно горевшим, они казались диким сонмищем гномов, окруженных тяжелым подземным паром, в мраке непробудной ночи.
Голова стал бледен как полотно; винокур почувствовал холод, и волосы его, казалось, хотели улететь на небо;
ужас изобразился в
лице писаря; десятские приросли к земле и не в состоянии были сомкнуть дружно разинутых ртов своих: перед ними стояла свояченица.