Неточные совпадения
Левин не был так счастлив: он
ударил первого бекаса слишком близко и промахнулся; повел зa ним, когда он уже стал подниматься, но в это время вылетел еще один из-под ног и развлек его, и он сделал
другой промах.
Какое же может быть излишество в следовании учению, в котором велено подставить
другую щёку, когда
ударят по одной, и отдать рубашку, когда снимают кафтан?
— Да, но я выставляю
другой принцип, обнимающий принцип свободы, — сказал Алексей Александрович,
ударяя на слове «обнимающий» и надевая опять pince-nez, чтобы вновь прочесть слушателю то место, где это самое было сказано.
Григорий Александрович
ударил себя в лоб кулаком и выскочил в
другую комнату. Я зашел к нему; он сложа руки прохаживался угрюмый взад и вперед.
Первый день я провел очень скучно; на
другой рано утром въезжает на двор повозка… А! Максим Максимыч!.. Мы встретились как старые приятели. Я предложил ему свою комнату. Он не церемонился, даже
ударил меня по плечу и скривил рот на манер улыбки. Такой чудак!..
Вдруг Жиран завыл и рванулся с такой силой, что я чуть было не упал. Я оглянулся. На опушке леса, приложив одно ухо и приподняв
другое, перепрыгивал заяц. Кровь
ударила мне в голову, и я все забыл в эту минуту: закричал что-то неистовым голосом, пустил собаку и бросился бежать. Но не успел я этого сделать, как уже стал раскаиваться: заяц присел, сделал прыжок и больше я его не видал.
В окна, обращенные на лес,
ударяла почти полная луна. Длинная белая фигура юродивого с одной стороны была освещена бледными, серебристыми лучами месяца, с
другой — черной тенью; вместе с тенями от рам падала на пол, стены и доставала до потолка. На дворе караульщик стучал в чугунную доску.
Ударили сбоку на передних, сбили их, отделили от задних, дали по гостинцу тому и
другому, а Голокопытенко хватил плашмя по спине Андрия, и в тот же час пустились бежать от них, сколько достало козацкой мочи.
Тарас видел еще издали, что беда будет всему Незамайковскому и Стебликивскому куреню, и вскрикнул зычно: «Выбирайтесь скорей из-за возов, и садись всякий на коня!» Но не поспели бы сделать то и
другое козаки, если бы Остап не
ударил в самую середину; выбил фитили у шести пушкарей, у четырех только не мог выбить: отогнали его назад ляхи.
Тут он изо всей силы
ударил раз и
другой, все обухом, и все по темени.
Он постоял над ней: «боится!» — подумал он, тихонько высвободил из петли топор и
ударил старуху по темени, раз и
другой.
Он даже усмехнулся на себя, как вдруг
другая тревожная мысль
ударила ему в голову.
Один из них без сюртука, с чрезвычайно курчавою головой и с красным, воспаленным лицом, стоял в ораторской позе, раздвинув ноги, чтоб удержать равновесие, и,
ударяя себя рукой в грудь, патетически укорял
другого в том, что тот нищий и что даже чина на себе не имеет, что он вытащил его из грязи и что когда хочет, тогда и может выгнать его, и что все это видит один только перст всевышнего.
Он снова шагал в мягком теплом сумраке и, вспомнив ночной кошмар, распределял пережитое между своими двойниками, — они как бы снова окружили его. Один из них наблюдал, как драгун старается
ударить шашкой Туробоева, но совершенно
другой человек был любовником Никоновой; третий, совершенно не похожий на первых двух, внимательно и с удовольствием слушал речи историка Козлова. Было и еще много двойников, и все они, в этот час, — одинаково чужие Климу Самгину. Их можно назвать насильниками.
Это было глупо, смешно и унизительно. Этого он не мог ожидать, даже не мог бы вообразить, что Дуняша или какая-то
другая женщина заговорит с ним в таком тоне. Оглушенный, точно его
ударили по голове чем-то мягким, но тяжелым, он попытался освободиться из ее крепких рук, но она, сопротивляясь, прижала его еще сильней и горячо шептала в ухо ему...
— Драма, — повторил поручик, раскачивая фляжку на ремне. — Тут — не драма, а — служба! Я театров не выношу. Цирк —
другое дело, там ловкость, сила. Вы думаете — я не понимаю, что такое — революционер? — неожиданно спросил он,
ударив кулаком по колену, и лицо его даже посинело от натуги. — Подите вы все к черту, довольно я вам служил, вот что значит революционер, — понимаете? За-ба-стовщик…
— Ненависть — я не признаю. Ненавидеть — нечего, некого. Озлиться можно на часок,
другой, а ненавидеть — да за что же? Кого? Все идет по закону естества. И — в гору идет. Мой отец бил мою мать палкой, а я вот… ни на одну женщину не замахивался даже… хотя, может, следовало бы и
ударить.
— Несколько непонятна политика нам, простецам. Как это: война расходы усиливает, а — доход сократили? И вообще, знаете, без вина — не та работа! Бывало, чуть люди устанут, посулишь им ведерко, они снова оживут. Ведь — победим, все убытки взыщем. Только бы скорее!
Ударить разок,
другой, да и потребовать: возместите протори-убытки, а то — еще раз стукнем.
Самгин попробовал встать, но рука Бердникова тяжело надавила на его плечо,
другую руку он поднял, как бы принимая присягу или собираясь
ударить Самгина по голове.
— Пермякова и Марковича я знал по магазинам, когда еще служил у Марины Петровны; гимназистки Китаева и Воронова учили меня, одна — алгебре,
другая — истории: они вошли в кружок одновременно со мной, они и меня пригласили, потому что боялись. Они были там два раза и не раздевались, Китаева даже
ударила Марковича по лицу и ногой в грудь, когда он стоял на коленях перед нею.
Так неподвижно лег длинный человек в поддевке, очень похожий на Дьякона, — лег, и откуда-то из-под воротника поддевки обильно полилась кровь, рисуя сбоку головы его красное пятно, — Самгин видел прозрачный парок над этим пятном; к забору подползал, волоча ногу,
другой человек, с зеленым шарфом на шее; маленькая женщина сидела на земле, стаскивая с ноги своей черный ботик, и вдруг, точно ее
ударили по затылку, ткнулась головой в колени свои, развела руками, свалилась набок.
Но его не услышали. Перебивая
друг друга, они толкали его. Макаров, сняв фуражку, дважды больно
ударил козырьком ее по колену Клима. Двуцветные, вихрастые волосы его вздыбились и придали горбоносому лицу не знакомое Климу, почти хищное выражение. Лида, дергая рукав шинели Клима, оскаливала зубы нехорошей усмешкой. У нее на щеках вспыхнули красные пятна, уши стали ярко-красными, руки дрожали. Клим еще никогда не видел ее такой злой.
— Разве умеет свои выгоды соблюсти? Корова, сущая корова: ее хоть
ударь, хоть обними — все ухмыляется, как лошадь на овес.
Другая бы… ой-ой! Да я глаз не спущу — понимаешь, чем это пахнет!
— Брось сковороду, пошла к барину! — сказал он Анисье, указав ей большим пальцем на дверь. Анисья передала сковороду Акулине, выдернула из-за пояса подол,
ударила ладонями по бедрам и, утерев указательным пальцем нос, пошла к барину. Она в пять минут успокоила Илью Ильича, сказав ему, что никто о свадьбе ничего не говорил: вот побожиться не грех и даже образ со стены снять, и что она в первый раз об этом слышит; говорили, напротив, совсем
другое, что барон, слышь, сватался за барышню…
— Здоровье плохо, Андрей, — сказал он, — одышка одолевает. Ячмени опять пошли, то на том, то на
другом глазу, и ноги стали отекать. А иногда заспишься ночью, вдруг точно
ударит кто-нибудь по голове или по спине, так что вскочишь…
По указанию календаря наступит в марте весна, побегут грязные ручьи с холмов, оттает земля и задымится теплым паром; скинет крестьянин полушубок, выйдет в одной рубашке на воздух и, прикрыв глаза рукой, долго любуется солнцем, с удовольствием пожимая плечами; потом он потянет опрокинутую вверх дном телегу то за одну, то за
другую оглоблю или осмотрит и
ударит ногой праздно лежащую под навесом соху, готовясь к обычным трудам.
Других болезней почти и не слыхать было в дому и деревне; разве кто-нибудь напорется на какой-нибудь кол в темноте, или свернется с сеновала, или с крыши свалится доска да
ударит по голове.
— Ты знаешь, нет ничего тайного, что не вышло бы наружу! — заговорила Татьяна Марковна, оправившись. — Сорок пять лет два человека только знали: он да Василиса, и я думала, что мы умрем все с тайной. А вот — она вышла наружу! Боже мой! — говорила как будто в помешательстве Татьяна Марковна, вставая, складывая руки и протягивая их к образу Спасителя, — если б я знала, что этот гром
ударит когда-нибудь в
другую… в мое дитя, — я бы тогда же на площади, перед собором, в толпе народа, исповедала свой грех!
Вскочила это она, кричит благим матом, дрожит: „Пустите, пустите!“ Бросилась к дверям, двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя, что приходила к нам,
ударила мою Олю два раза в щеку и вытолкнула в дверь: „Не стоишь, говорит, ты, шкура, в благородном доме быть!“ А
другая кричит ей на лестницу: „Ты сама к нам приходила проситься, благо есть нечего, а мы на такую харю и глядеть-то не стали!“ Всю ночь эту она в лихорадке пролежала, бредила, а наутро глаза сверкают у ней, встанет, ходит: „В суд, говорит, на нее, в суд!“ Я молчу: ну что, думаю, тут в суде возьмешь, чем докажешь?
Другой ударил топором ниже головы: животное присмирело и поползло медленнее.
Но смеяться на море безнаказанно нельзя: кто-нибудь тут же пойдет по каюте, его повлечет наклонно по полу; он не успеет наклониться — и, смотришь, приобрел шишку на голове;
другого плечом
ударило о косяк двери, и он начинает бранить бог знает кого.
Мы с любопытством смотрели на все: я искал глазами Китая, и шкипер искал кого-то с нами вместе. «Берег очень близко, не пора ли поворачивать?» — с живостью кто-то сказал из наших. Шкипер схватился за руль, крикнул — мы быстро нагнулись, паруса перенесли на
другую сторону, но шкуна не поворачивала; ветер
ударил сильно — она все стоит: мы были на мели. «Отдай шкоты!» — закричали офицеры нашим матросам. Отдали, и шкуна, располагавшая лечь на бок, выпрямилась, но с мели уже не сходила.
Матрос нанес
другой удар: она сильно рванулась вперед; он
ударил в третий раз: она рванулась еще, но слабее.
Одну кто-то из наших
ударил веткой, хвост оторвался и пополз в одну сторону, а ящерица в
другую.
Тут бы на дно, а он перекинет на
другой бок, поднимет и поставит на минуту прямо, потом
ударит сверху и погрузит судно в хлябь.
Четвертая заповедь (Мф. V, 38 — 42) состояла в том, что человек не только не должен воздавать око за око, но должен подставлять
другую щеку, когда
ударят по одной, должен прощать обиды и с смирением нести их и никому не отказывать в том, чего хотят от него люди.
— Скажите им, что по закону Христа надо сделать прямо обратное: если тебя
ударили по одной щеке, подставь
другую, — сказал англичанин, жестом как-будто подставляя свою щеку.
Рыжая как будто только этого и ждала и неожиданно быстрым движеньем вцепилась одной рукой в волосы Кораблевой, а
другой хотела
ударить ее в лицо, но Кораблева ухватила эту руку.
Но в это самое время
ударил третий звонок, и поезд медленно тронулся, сначала назад, а потом один за
другим стали подвигаться вперед толчками сдвигаемые вагоны.
— Значит, она там! Ее спрятали там! Прочь, подлец! — Он рванул было Григория, но тот оттолкнул его. Вне себя от ярости, Дмитрий размахнулся и изо всей силы
ударил Григория. Старик рухнулся как подкошенный, а Дмитрий, перескочив через него, вломился в дверь. Смердяков оставался в зале, на
другом конце, бледный и дрожащий, тесно прижимаясь к Федору Павловичу.
Сам отвергнет… не послужит проклятому новшеству… не станет ихним дурачествам подражать, — тотчас же подхватили
другие голоса, и до чего бы это дошло, трудно и представить себе, но как раз
ударил в ту минуту колокол, призывая к службе.
Грянула гроза,
ударила чума, заразился и заражен доселе, и знаю, что уж все кончено, что ничего
другого и никогда не будет.
Ну так на одно, видите ли, не хватило предосторожности, потерялся человек, испугался и убежал, оставив на полу улику, а как вот минуты две спустя
ударил и убил
другого человека, то тут сейчас же является самое бессердечное и расчетливое чувство предосторожности к нашим услугам.
— Никак нет-с. На
другой же день, наутро, до больницы еще,
ударила настоящая, и столь сильная, что уже много лет таковой не бывало. Два дня был в совершенном беспамятстве.
Привели мне лошадь на дом. На
другой же день она оказалась запаленной и хромой. Вздумал я было ее заложить: пятится моя лошадь назад, а
ударишь ее кнутом — заартачится, побрыкает, да и ляжет. Я тотчас отправился к г-ну Чернобаю. Спрашиваю...
На
другой день утром
ударил крепкий мороз.
Чайки по очереди снимались с воды, перелетали
друг через
друга и опять садились рядом, при этом старались одна
другую ударить клювом или отнять пойманную добычу.
Один старался
другого ударить сверху, с налета, но последний ловко увертывался от него.
Муравьев говорил арестантам «ты» и ругался площадными словами. Раз он до того разъярился, что подошел к Цехановичу и хотел его взять за грудь, а может, и
ударить — встретил взгляд скованного арестанта, сконфузился и продолжал
другим тоном.
«Христос-то батюшка, — говорит, — что сказал? ежели тебя в ланиту
ударят, — подставь
другую!» Не вытерпел я, вошел да как гаркну: вот я тебя разом, шельмец, по обеим ланитам вздую, чтоб ты уже и не подставлял!..