Неточные совпадения
— По-моему, это не революция, а простая уголовщина, вроде как бы любовника жены
убить. Нарядился
офицером и в качестве самозванца — трах! Это уж не государство, а… деревня. Где же безопасное государство, ежели все стрелять начнут?
— Это тоже хорошо. Когда ты будешь
офицером, я уж буду атаманом, и тебе нужно будет ловить меня, и кто-нибудь кого-нибудь
убьет, а то в плен схватит. Я тебя не стану
убивать.
А то, что местное население старается всячески повредить победоносному врагу, устроивает ему изменнические засады, бежит в леса, заранее опустошая и предавая огню все, что стоит на его пути, предательски
убивает солдат и
офицеров, словом сказать, совершает все, что дикость и варварство могут внушить ему… тогда как теперь…
— Эх, ба-тень-ка! — с презрением, сухо и недружелюбно сказал Слива несколько минут спустя, когда
офицеры расходились по домам. — Дернуло вас разговаривать. Стояли бы и молчали, если уж Бог
убил. Теперь вот мне из-за вас в приказе выговор. И на кой мне черт вас в роту прислали? Нужны вы мне, как собаке пятая нога. Вам бы сиську сосать, а не…
«Вот ежели бы он был хороший
офицер, он бы взял тогда, а теперь надо солдат посылать одних; а и посылать как? под этим страшным огнем могут
убить задаром», — думал Михайлов.
— Понимаю-с! — подхватил поручик. — Если вас он
убьет, я его вызову! Не смей он оскорблять чести русских
офицеров!
—
Убили, мне
офицер сказал… Что ж теперь будет?
Прием, сделанный ему Воронцовым, был гораздо лучше того, что он ожидал. Но чем лучше был этот прием, тем меньше доверял Хаджи-Мурат Воронцову и его
офицерам. Он боялся всего: и того, что его схватят, закуют и сошлют в Сибирь или просто
убьют, и потому был настороже.
Так, например, в настоящем случае люди едут на убийство и истязание голодных людей и признают, что в споре крестьян с помещиком — крестьяне правы (это говорили мне все начальствующие), знают, что крестьяне несчастны, бедны, голодны; помещик богат и не внушает сочувствия, и все эти люди все-таки едут
убивать крестьян для того, чтобы приобрести этим помещику 3000 рублей, только потому, что эти люди воображают себя в эту минуту не людьми, а — кто губернатором, кто чиновником, кто жандармским генералом, кто
офицером, кто солдатом, и считают для себя обязательными не вечные требования совести человека, а случайные, временные требования своих офицерских, солдатских положений.
— Да ты смейся! Вот
убей, тогда и поговори. Ну, живо! Смотри, вон и хозяин к тебе идет, — сказал Ерошка, глядевший в окно. — Вишь, убрался, новый зипун надел, чтобы ты видел, что он
офицер есть. Эх! народ, народ!
— Не стыдно ли тебе, Владимир Сергеевич, так дурачиться? Ну что за радость, если тебя
убьют, как простого солдата?
Офицер должен желать, чтоб его смерть была на что-нибудь полезна отечеству.
Писали, какая была ночь, как вечер быстро сменился тьмою, как осторожно наши шли обрывом взорванной скалы, как сшиблись в свалке и крикнул женский голос в толпе чеченцев; что на этот голос из-за наших рядов вынесся находившийся в экспедиции художник И… что он рубил своих за бусурманку, с которой был знаком и считался кунаком ее брату, и что храбрейший
офицер, какой-то N или Z ему в лицо стрелял в упор и если не
убил его, так как пистолет случайно был лишь с холостым зарядом, то, верно, ослепил.
Екатерина прибавила как другие языки (особливож совершенное знание Российского), так и все необходимые для государственного просвещения науки, которые, смягчая сердце, умножая понятия человека, нужны и для самого благовоспитанного
Офицера: ибо мы живем уже не в те мрачные, варварские времена, когда от воина требовалось только искусство
убивать людей; когда вид свирепый, голос грозный и дикая наружность считались некоторою принадлежностию сего состояния.
Елена. А вы?! Старшие
офицеры! Старшие
офицеры! Все домой пришли, а командира
убили?..
Они поехали. Татарин сообщил, что недавно в соседней русской деревне мужики
убили двух заночевавших
офицеров, а трупы подбросили на хутора к грекам… Из города послали чеченцев для экзекуции.
— У нас сейчас стирает девушка с деревни, рассказывала: в Насыпкое заночевали два
офицера, — их ночью
убили, раздели догола, и трупы увезли куда-то.
— От живота крепко мучился. Как стоим, бывало, ничего, а как тронемся, то криком кричит. Богом просил, чтоб оставили, да все жалко было. Ну, а как он стал нас уж крепко донимать, трех людей у нас
убил в орудии,
офицера убил, да и от батареи своей отбились мы как-то. Беда! совсем не думали орудия увезти. Грязь же была.
— Вы слышали? Мне сейчас рассказывали на вокзале
офицеры: говорят, вчера солдаты
убили в дороге полковника Лукашева. Они пьяные стали стрелять из вагонов в проходившее стадо, он начал их останавливать, они его застрелили.
Я не скажу, чтобы я не хотел иметь случай
убить японского
офицера, или генерала, я это сделал бы с удовольствием, исполняя этим свой долг солдата…
— Это я
убила его! — сказала она, подавая револьвер прибывшему полицейскому
офицеру.
В России давно не было таких бедственных происшествий; неистовый народ ожесточился до такой степени, что, забыв верность и присягу, данную государю, дерзнул варварским образом
убивать своих начальников, предавал их тиранскому мучению, и, наконец, намеревался истребить всех
офицеров, находившихся в поселениях, не щадя при этом их семейств.
На площадь, между тем, привели еще двух
офицеров: одного заведывающего полковыми мастерскими, а другого из немцев, но их уже не
убили, а отдали под арест к Панаеву, который успел убедить поселян, что все
офицеры, которых они подозревают, будут примерно наказаны самим государем, а если они
убьют их, то сами за это поплатятся.
Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор
убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося
офицера.
Его ввели на помост, и вслед за ним вошел
офицер. Барабаны замолкли, и
офицер прочел ненатуральным голосом, особенно слабо звучавшим среди широкого поля и после треска барабанов, тот глупый смертный приговор, который ему читали на суде: о лишении прав того, кого
убивают, и о близком и далеком будущем. «Зачем, зачем они делают все это? — думал Светлогуб. — Как жалко, что они еще не знают и что я уже не могу передать им всего, но они узнают. Все узнают».