Неточные совпадения
Мало того, начались
убийства, и на самом городском выгоне поднято было туловище неизвестного
человека, в котором, по фалдочкам, хотя и признали лейб-кампанца, но ни капитан-исправник, ни прочие члены временного отделения, как ни бились, не могли отыскать отделенной от туловища головы.
Он не мог согласиться с тем, что десятки
людей, в числе которых и брат его, имели право на основании того, что им рассказали сотни приходивших в столицы краснобаев-добровольцев, говорить, что они с газетами выражают волю и мысль народа, и такую мысль, которая выражается в мщении и
убийстве.
30° по Реомюру = 37,5° по Цельсию.] спертый воздух, куча
людей, рассказ об
убийстве лица, у которого был накануне, и все это — на голодное брюхо!
Обстоятельство нечаянного
убийства Лизаветы даже послужило примером, подкрепляющим последнее предположение:
человек совершает два
убийства и в то же время забывает, что дверь стоит отпертая!
Люди, заинтересованные в громких уголовных процессах, как, например, процесс Тальма́,
убийство генеральши Болдыревой в Пензе, процесс братьев Святских в Полтаве, — проиграли.
«Оживлены
убийством», — вспомнил он слова Митрофанова —
человека «здравого смысла», — слова, сказанные сыщиком по поводу радости, с которой Москва встретила смерть министра Плеве. И снова задумался о Лидии.
Самгин мог бы сравнить себя с фонарем на площади: из улиц торопливо выходят, выбегают
люди; попадая в круг его света, они покричат немножко, затем исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже не приносят ничего нового, интересного, а только оживляют в памяти знакомое, вычитанное из книг, подслушанное в жизни. Но
убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет говорить о нем.
— Итак, Россия, отечество наше, будет праздновать триста лет власти
людей, о которых в высшей степени трудно сказать что-либо похвальное. Наш конституционный царь начал свое царствование Ходынкой, продолжил Кровавым воскресеньем 9-го Января пятого года и недавними
убийствами рабочих Ленских приисков.
Затем он снова задумался о петербургском выстреле; что это: единоличное выступление озлобленного
человека, или народники, действительно, решили перейти «от слов к делу»? Он зевнул с мыслью, что террор, недопустимый морально, не может иметь и практического значения, как это обнаружилось двадцать лет тому назад. И, конечно,
убийство министра возмутит всех здравомыслящих
людей.
Покуривая, он снова стал читать план и нашел, что — нет, нельзя давать слишком много улик против Безбедова, но необходимо, чтоб он знал какие-то Маринины тайны, этим знанием и будет оправдано
убийство Безбедова как свидетеля, способного указать
людей, которым Марина мешала жить.
Эти думы обладали свойством мимолетности, они, проходя сквозь сознание, не возбуждали в нем идеи ответственности за жизнь, основанную на угнетении
людей, на
убийстве их.
В другой раз он попал на дело, удивившее его своей анекдотической дикостью. На скамье подсудимых сидели четверо мужиков среднего возраста и носатая старуха с маленькими глазами, провалившимися глубоко в тряпичное лицо.
Люди эти обвинялись в
убийстве женщины, признанной ими ведьмой.
Через несколько дней Самгин убедился, что в Москве нет
людей здравомыслящих, ибо возмущенных
убийством министра он не встретил. Студенты расхаживали по улицам с видом победителей. Только в кружке Прейса к событию отнеслись тревожно; Змиев, возбужденный до дрожи в руках, кричал...
Самгин слушал его невнимательно, думая: конечно, хорошо бы увидеть Бердникова на скамье подсудимых в качестве подстрекателя к
убийству! Думал о гостях, как легко подчиняются они толчкам жизни, влиянию фактов, идей. Насколько он выше и независимее, чем они и вообще —
люди, воспринимающие идеи, факты ненормально, болезненно.
Но он пережил минуту острейшего напряженного ожидания
убийства, а теперь в нем вдруг вспыхнуло чувство, похожее на благодарность, на уважение к
людям, которые могли убить, но не убили; это чувство смущало своею новизной, и, боясь какой-то ошибки, Самгин хотел понизить его.
Убийство Тагильского потрясло и взволновало его как почти моментальное и устрашающее превращение живого, здорового
человека в труп, но смерть сына трактирщика и содержателя публичного дома не возбуждала жалости к нему или каких-либо «добрых чувств». Клим Иванович хорошо помнил неприятнейшие часы бесед Тагильского в связи с
убийством Марины.
Тишина и невозмутимое спокойствие царствуют и в нравах
людей в том краю. Ни грабежей, ни
убийств, никаких страшных случайностей не бывало там; ни сильные страсти, ни отважные предприятия не волновали их.
Он осторожно отворил и вошел с ужасом на лице, тихим шагом, каким может входить
человек с намерением совершить
убийство. Он едва ступал на цыпочках, трясясь, бледный, боясь ежеминутно упасть от душившего его волнения.
— Слушайте, — пробормотал я совершенно неудержимо, но дружески и ужасно любя его, — слушайте: когда Джемс Ротшильд, покойник, парижский, вот что тысячу семьсот миллионов франков оставил (он кивнул головой), еще в молодости, когда случайно узнал, за несколько часов раньше всех, об
убийстве герцога Беррийского, то тотчас поскорее дал знать кому следует и одной только этой штукой, в один миг, нажил несколько миллионов, — вот как
люди делают!
Потом, когда он предположил, что присяжные уже достаточно прониклись этими истинами, он стал развивать другую истину о том, что
убийством называется такое действие, от которого происходит смерть
человека, что отравление поэтому тоже есть
убийство.
Нехлюдов слушал его хриплый старческий голос, смотрел на эти окостеневшие члены, на потухшие глаза из-под седых бровей, на эти старческие бритые отвисшие скулы, подпертые военным воротником, на этот белый крест, которым гордился этот
человек, особенно потому, что получил его за исключительно жестокое и многодушное
убийство, и понимал, что возражать, объяснять ему значение его слов — бесполезно.
Но когда к этому развращению вообще военной службы, с своей честью мундира, знамени, своим разрешением насилия и
убийства, присоединяется еще и развращение богатства и близости общения с царской фамилией, как это происходит в среде избранных гвардейских полков, в которых служат только богатые и знатные офицеры, то это развращение доходит у
людей, подпавших ему, до состояния полного сумасшествия эгоизма.
Это был среднего роста и самого обыкновенного крестьянского вида
человек лет тридцати, ссылавшийся в каторгу за покушение на грабеж и
убийство.
И потому он считал преступлением уничтожать живое: был против войны, казней и всякого
убийства не только
людей, но и животных.
Если под революцией понимать совершаемые в известный исторический день насилия,
убийства, кровопролития, если понимать под ней отмену всех свобод, концентрационные лагеря и пр., то желать революции нельзя и нельзя ждать от нее явления нового
человека, можно только при известных условиях видеть в ней роковую необходимость и желать ее смягчения.
Очень характерно, что более всех боятся войны и
убийства на войне — позитивисты, для которых самое главное, чтобы
человеку жилось хорошо на земле, и для которых жизнь исчерпывается эмпирической данностью.
А вот именно потому и сделали, что нам горько стало, что мы
человека убили, старого слугу, а потому в досаде, с проклятием и отбросили пестик, как оружие
убийства, иначе быть не могло, для чего же его было бросать с такого размаху?
«Буду просить у всех
людей, а не дадут
люди, убью отца и возьму у него под тюфяком, в пакете с розовою ленточкой, только бы уехал Иван» — полная-де программа
убийства, как же не он?
Будь простое
убийство, и вы при ничтожности, при бездоказательности, при фантастичности фактов, если рассматривать каждый из них в отдельности, а не в совокупности, — отвергли бы обвинение, по крайней мере усумнились бы губить судьбу
человека по одному лишь предубеждению против него, которое, увы, он так заслужил!
Тогда я понял, что он меня боится. Он никак не мог допустить, что я мог быть один, и думал, что поблизости много
людей. Я знал, что если я выстрелю из винтовки, то пуля пройдет сквозь дерево, за которым спрятался бродяга, и убьет его. Но я тотчас же поймал себя на другой мысли: он уходил, он боится, и если я выстрелю, то совершу
убийство. Я отошел еще немного и оглянулся. Чуть-чуть между деревьями мелькала его синяя одежда. У меня отлегло от сердца.
Во время таганрогской поездки Александра в именье Аракчеева, в Грузине, дворовые
люди убили любовницу графа; это
убийство подало повод к тому следствию, о котором с ужасом до сих пор, то есть через семнадцать лет, говорят чиновники и жители Новгорода.
Он не острит отрицанием, не смешит дерзостью неверия, не манит чувственностью, не достает ни наивных девочек, ни вина, ни брильянтов, а спокойно влечет к
убийству, тянет к себе, к преступленью — той непонятной силой, которой зовет
человека в иные минуты стоячая вода, освещенная месяцем, — ничего не обещая в безотрадных, холодных, мерцающих объятиях своих, кроме смерти.
Чтобы несколько успокоить вызванное этим
убийством волнение, высшая администрация решила послать на место убитого судьи
человека, пользующегося общим уважением и умеренного. Выбор пал на моего отца.
Тургенев так выразил свое впечатление от казни Тропмана в Париже: «Никто не смотрел
человеком, который сознает, что присутствовал при совершении акта общественного правосудия; всякий старался сбросить с себя ответственность в этом
убийстве».
Люди не будут уже поедать друг друга, не будет таких
убийств, казней и разбоев, не будет такой тьмы и невежества, такой нужды и беспомощности перед природой.
Не кончено даже еще только что рассказанное мною дело об
убийстве аинских семейств: «Дело об
убийстве аинов решено военно-полевым судом, и 11
человек обвиняемых ссыльнокаторжных казнены смертною казнью, о решении же военно-полевого суда по отношению к остальным пяти подсудимым полицейскому управлению неизвестно.
В Корсаковском округе за
убийство айно было приговорено к смертной казни 11
человек.
Военная хитрость восхваляется как доказательство ума, направленного на истребление своих ближних;
убийство превозносится как лучшая доблесть
человека; удачный грабеж — отнятие лагеря, отбитие обоза и пр. — возвышает
человека в глазах его сограждан.
Но такова сила повального ослепления, неизбежно заражающего
людей в известных положениях, — что за
убийство и грабежи на войне не только не казнят никого, но еще восхваляют и награждают!
Недавно все говорили и писали об этом ужасном
убийстве шести
человек этим… молодым
человеком, и о странной речи защитника, где говорится, что при бедном состоянии преступника ему естественно должно было прийти в голову убить этих шесть
человек.
— Это напоминает, — засмеялся Евгений Павлович, долго стоявший и наблюдавший, — недавнюю знаменитую защиту адвоката, который, выставляя как извинение бедность своего клиента, убившего разом шесть
человек, чтоб ограбить их, вдруг заключил в этом роде: «Естественно, говорит, что моему клиенту по бедности пришло в голову совершить это
убийство шести
человек, да и кому же на его месте не пришло бы это в голову?» В этом роде что-то, только очень забавное.
Мина был из дворовых
людей Рязанской губернии и попал на каторгу за
убийство бурмистра.
Во время присоединения Кавказа владетель Баку Гуссейн-хан объявил Цицианову, что он сдает город без боя; но, когда Цицианов с двумя ординарцами приблизился к городу, он был предательски убит.], свидетель его коварного
убийства,
человек поля, боя и нужды!
— Товарищи! — раздался голос Павла. — Солдаты такие же
люди, как мы. Они не будут бить нас. За что бить? За то, что мы несем правду, нужную всем? Ведь эта правда и для них нужна. Пока они не понимают этого, но уже близко время, когда и они встанут рядом с нами, когда они пойдут не под знаменем грабежей и
убийств, а под нашим знаменем свободы. И для того, чтобы они поняли нашу правду скорее, мы должны идти вперед. Вперед, товарищи! Всегда — вперед!
Подумай — не себя оберегают
люди, защищаясь
убийством народа, искажая души
людей, не ради себя делают это, — ради имущества своего.
Дело об
убийстве табельщика странно заглохло. Два дня местная полиция спрашивала
людей по этому поводу и, допросив
человек десять, утратила интерес к
убийству.
— За кражу, за
убийство — судят присяжные, простые
люди, — крестьяне, мещане, — позвольте! А
людей, которые против начальства, судит начальство, — как так? Ежели ты меня обидишь, а я тебе дам в зубы, а ты меня за это судить будешь, — конечно, я окажусь виноват, а первый обидел кто — ты? Ты!
Гнуснейшее
убийство миллионов
людей,
убийство душ…
Это — то самое божественное правосудие, о каком мечтали каменнодомовые
люди, освещенные розовыми наивными лучами утра истории: их «Бог» — хулу на Святую Церковь — карал так же, как
убийство.
Оттого-то
люди и отвели для любви ночь, так же как для воровства и для
убийства…