Неточные совпадения
Тарас уже видел то по движенью и шуму в городе и расторопно хлопотал, строил, раздавал приказы и наказы, уставил в три таборы курени, обнесши их возами в виде крепостей, — род битвы, в которой бывали непобедимы запорожцы; двум куреням повелел забраться в засаду:
убил часть поля острыми кольями, изломанным
оружием, обломками копьев, чтобы при случае нагнать туда неприятельскую конницу.
К тому же сознание, что у меня, во мне, как бы я ни казался смешон и унижен, лежит то сокровище силы, которое заставит их всех когда-нибудь изменить обо мне мнение, это сознание — уже с самых почти детских униженных лет моих — составляло тогда единственный источник жизни моей, мой свет и мое достоинство, мое
оружие и мое утешение, иначе я бы, может быть,
убил себя еще ребенком.
И не
убить, о нет, вломился он к нему; если б имел преднамеренно этот умысел, то озаботился бы по крайней мере заранее хоть
оружием, а медный пест он схватил инстинктивно, сам не зная зачем.
Тут мне приходит в голову одна самая обыкновенная мысль: ну что, если б этот пестик лежал не на виду, не на полке, с которой схватил его подсудимый, а был прибран в шкаф? — ведь подсудимому не мелькнул бы он тогда в глаза, и он бы убежал без
оружия, с пустыми руками, и вот, может быть, никого бы тогда и не
убил.
А вот именно потому и сделали, что нам горько стало, что мы человека
убили, старого слугу, а потому в досаде, с проклятием и отбросили пестик, как
оружие убийства, иначе быть не могло, для чего же его было бросать с такого размаху?
Вместе с тем меня поразил Дерсу своими словами. Напрасно стрелять грех! Какая правильная и простая мысль! Почему же европейцы часто злоупотребляют
оружием и сплошь и рядом
убивают животных так, ради выстрела, ради забавы?
Это было так неожиданно, так глупо, что я расхохотался. И тотчас же туго закрученная пружина во мне — лопнула, рука ослабела, шток громыхнул на пол. Тут я на собственном опыте увидел, что смех — самое страшное
оружие: смехом можно
убить все — даже убийство.
— А под Цельмесом мы с ханом столкнулись с тремя мюридами: два ушли, а третьего я
убил из пистолета. Когда я подошел к нему, чтоб снять
оружие, он был жив еще. Он поглядел на меня. «Ты, говорит,
убил меня. Мне хорошо. А ты мусульманин, и молод и силен, прими хазават. Бог велит».
Я знаю про себя, что мне не нужно отделение себя от других народов, и потому я не могу признавать своей исключительной принадлежности к какому-либо народу и государству и подданства какому-либо правительству; знаю про себя, что мне не нужны все те правительственные учреждения, которые устраиваются внутри государств, и потому я не могу, лишая людей, нуждающихся в моем труде, отдавать его в виде подати на ненужные мне и, сколько я знаю, вредные учреждения; я знаю про себя, что мне не нужны ни управления, ни суды, производимые насилием, и потому я не могу участвовать ни в том, ни в другом; я знаю про себя, что мнене нужно ни нападать на другие народы,
убивая их, ни защищаться от них с
оружием в руках, и потому я не могу участвовать в войнах и приготовлениях к ним.
Мы все братья, а я получаю жалованье за то, что готовлюсь к убийству, учусь
убивать или делаю
оружие, порох, крепости.
Автор видит весь ужас войны; видит, что причина ее в том, что правительства, обманывая людей, заставляют их идти
убивать и умирать без всякой для них нужды; видит и то, что люди, которые составляют войска, могли бы обратить
оружие против правительств и потребовать у них отчета.
Если три, четыре века тому назад, когда люди гордились своим военным искусством, вооружением, когда
убивать людей считалось доблестью, были такие люди, то ведь теперь таких людей нет, а все люди нашего времени не употребляют и не носят
оружия, и все, исповедуя правила человеколюбия, сострадания к ближним, желают того же, что и мы, — только возможности спокойной и мирной жизни.
Строятся крепости, арсеналы и корабли, производят беспрестанно
оружия, которые в самое короткое время заменяются другими, потому что наука, которая должна бы была быть направлена всегда на благо человечества, содействует, к сожалению, делу разрушения, придумывает новые и новые средства
убивать большие количества людей в наиболее короткое время.
— Он запер дверь. Произошла сцена, которую я постараюсь забыть. Я не испугалась, но была так зла, что сама могла бы
убить его, если бы у меня было
оружие. Он обхватил меня и, кажется, пытался поцеловать. Когда я вырвалась и подбежала к окну, я увидела, как могу избавиться от него. Под окном проходила лестница, и я спрыгнула на площадку. Как хорошо, что вы тоже пришли туда!
— Может быть, мы обрушимся на него еще ночью, — говорил ее сын, — если ночь будет достаточно темна! Неудобно
убивать, когда солнце смотрит в глаза и блеск
оружия ослепляет их — всегда при этом много неверных ударов, — говорил он, рассматривая свой меч.
— И после этого вы можете меня спрашивать!.. Когда вы, прослужив сорок лет с честию, отдав вполне свой долг отечеству, готовы снова приняться за
оружие, то может ли молодой человек, как я, оставаться простым зрителем этой отчаянной и, может быть, последней борьбы русских с целой Европою? Нет, Федор Андреевич, если б я навсегда должен был отказаться от Полины, то и тогда пошел бы служить; а постарался бы только, чтоб меня
убили на первом сражении.
Я упомянул в своих «Записках ружейного охотника» о том, что по первому снегу, довольно глубокому, добычливые охотники в Оренбургской губернии заганивают, верхом на лошадях, лис и волков и
убивают их без помощи собак и огнестрельного
оружия.
Мы все братья, а я получаю жалованье за то, что готовлюсь к убийству, учусь
убивать, или делаю
оружие, порох, пли строю крепости.
Алексей. Да. Стрелял в человека, только случайно его не
убил — и за что? В конце концов, пожалуй, и хорошо, что ты не умеешь стрелять: ты мой старший брат, и я вообще многим тебе обязан, но я прямо скажу — таким людям, как ты, нельзя давать в руки
оружия. Прости.
Хунхузы, да и мирные жители (отличить их друг от друга нельзя) подкрадываются к нашим постам или нападают на развозящих летучую почту и, гоняясь лишь за
оружием,
убивают их, раненых истязают, над трупами надругаются.
—
Убить ее! — повторили голоса. Один готовился уж пустить в бедняжку смертоносное
оружие.
Мы
убиваем наших ближних не только тогда, когда приканчиваем их физическую жизнь огнестрельным или холодным
оружием.
В четвертом веке Лактанций говорит то же: «Не должно быть никакого исключения в заповеди божией, что
убить человека всегда грех, — говорит он. — Носить
оружие не дозволено, ибо их
оружие — только истина».