На Сяо-Кеме, в полутора километрах от моря, жил старообрядец Иван Бортников с семьей. Надо было видеть, какой испуг произвело на них наше появление! Схватив детей, женщины
убежали в избу и заперлись на засовы. Когда мы проходили мимо, они испуганно выглядывали в окна и тотчас прятались, как только встречались с кем-нибудь глазами. Пройдя еще с полкилометра, мы стали биваком на берегу реки, в старой липовой роще.
Неточные совпадения
— Васька, куда, постреленок,
убежал? — закричала выбежавшая из
избы в грязной, серой, как бы засыпанной золой рубахе баба и с испуганным лицом бросилась вперед Нехлюдова, подхватила ребенка и унесла
в избу, точно она боялась, что Нехлюдов сделает что-нибудь над ее дитей.
В Корсаковском посту живет ссыльнокаторжный Алтухов, старик лет 60 или больше, который
убегает таким образом: берет кусок хлеба, запирает свою
избу и, отойдя от поста не больше как на полверсты, садится на гору и смотрит на тайгу, на море и на небо; посидев так дня три, он возвращается домой, берет провизию и опять идет на гору…
— С погодою не сладишь; по пословице: тише едешь — дале будешь, — вылез я из кибитки и
убежал в первую
избу.
У ворот
избы Тараса действительно сидел Кишкин, а рядом с ним Окся. Старик что-то расшутился и довольно галантно подталкивал свою даму локтем
в бок. Окся сначала ухмылялась, показывая два ряда белых зубов, а потом, когда Кишкин попал локтем
в непоказанное место, с быстротой обезьяны наотмашь ударила его кулаком
в живот. Старик громко вскрикнул от этой любезности, схватившись за живот обеими руками, а развеселившаяся Окся треснула его еще раз по затылку и
убежала.
…Ночь, ярко светит луна,
убегая от парохода влево,
в луга. Старенький рыжий пароход, с белой полосой на трубе, не торопясь и неровно шлепает плицами по серебряной воде, навстречу ему тихонько плывут темные берега, положив на воду тени, над ними красно светятся окна
изб,
в селе поют, — девки водят хоровод, и припев «ай-люли» звучит, как аллилуйя…
Между тем, не только виноватая, но и все другие сестры и даже брат их с молодою женою и маленьким сыном
убежали из дома и спрятались
в рощу, окружавшую дом; даже там ночевали; только молодая невестка воротилась с сыном, боясь простудить его, и провела ночь
в людской
избе.
Дорогою все она рвалась, и ее рассыльный вез, привязавши к телеге, а у дверей знакомой
избы уперлась руками
в притолки, вырвалась из рук и
убежала.
И пока я спал, мы с Селиваном были
в самом приятном согласии: у нас с ним открывались
в лесу разные секретные норки, где у нас было напрятано много хлеба, масла и теплых детских тулупчиков, которые мы доставали, бегом носили к известным нам
избам по деревням, клали на слуховое окно, стучали, чтобы кто-нибудь выглянул, и сами
убегали.
Прибежали ямщики,
Подивились тоже;
Видят — дело не с руки,
Что-то тут негоже!
Собрался честной народ,
Все село
в тревоге:
«Генерал
в санях ревет,
Как медведь
в берлоге!»
Трус бежит, а кто смелей,
Те — потехе ради —
Жмутся около саней;
А смотритель сзади.
Струсил, издали кричит:
«
В избу не хотите ль?»
Мишка вновь как зарычит…
Убежал смотритель!
Оробел и
убежал,
И со всею свитой…
Однажды,
в холодный и солнечный день, утром, когда обе девочки встали, — хворая хозяйка начала набивать хворостом печь, а озорница
убежала «свою
избу проведать» и долго не возвращалась; но потом хворая слышит, что кто-то отворил дверь, которая вела с надворья
в сени, и сейчас же
в сенях послышалось блеяние ягненка.
—
В сборной
избе, под караулом, — отвечал Ермак. — На волю выпустить —
убежит, бесов сын. На запоре надо держать…