Неточные совпадения
Но, несмотря на то, что его любовь была известна всему городу — все более или менее верно догадывались об его отношениях к Карениной, — большинство молодых людей завидовали ему именно в том, что было самое
тяжелое в его любви, — в высоком положении Каренина и потому в выставленности этой связи для
света.
Старый, запущенный палаццо с высокими лепными плафонами и фресками на стенах, с мозаичными полами, с
тяжелыми желтыми штофными гардинами на высоких окнах, вазами на консолях и каминах, с резными дверями и с мрачными залами, увешанными картинами, — палаццо этот, после того как они переехали в него, самою своею внешностью поддерживал во Вронском приятное заблуждение, что он не столько русский помещик, егермейстер без службы, сколько просвещенный любитель и покровитель искусств, и сам — скромный художник, отрекшийся от
света, связей, честолюбия для любимой женщины.
Он приехал к Брянскому, пробыл у него пять минут и поскакал назад. Эта быстрая езда успокоила его. Всё
тяжелое, что было в его отношениях к Анне, вся неопределенность, оставшаяся после их разговора, всё выскочило из его головы; он с наслаждением и волнением думал теперь о скачке, о том, что он всё-таки поспеет, и изредка ожидание счастья свидания нынешней ночи вспыхивало ярким
светом в его воображении.
Только в эту минуту я понял, отчего происходил тот сильный
тяжелый запах, который, смешиваясь с запахом ладана, наполнял комнату; и мысль, что то лицо, которое за несколько дней было исполнено красоты и нежности, лицо той, которую я любил больше всего на
свете, могло возбуждать ужас, как будто в первый раз открыла мне горькую истину и наполнила душу отчаянием.
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в
тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на
свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Свет померк скоро, но мука осталась, и Зосимов, наблюдавший и изучавший своего пациента со всем молодым жаром только что начинающего полечивать доктора, с удивлением заметил в нем, с приходом родных, вместо радости как бы
тяжелую скрытую решимость перенесть час-другой пытки, которой нельзя уж избегнуть.
Скупо бросив несколько десятков
тяжелых капель, туча прошла, гром стал тише, отдаленней, ярко взглянула в окно луна, и
свет ее как бы толкнул все вокруг, пошевелилась мебель, покачнулась стена.
Суета
света касалась ее слегка, и она спешила в свой уголок сбыть с души какое-нибудь
тяжелое, непривычное впечатление, и снова уходила то в мелкие заботы домашней жизни, по целым дням не покидала детской, несла обязанности матери-няньки, то погружалась с Андреем в чтение, в толки о «серьезном и скучном», или читали поэтов, поговаривали о поездке в Италию.
Если оказывалась книга в богатом переплете лежащею на диване, на стуле, — Надежда Васильевна ставила ее на полку; если западал слишком вольный луч солнца и играл на хрустале, на зеркале, на серебре, — Анна Васильевна находила, что глазам больно, молча указывала человеку пальцем на портьеру, и
тяжелая, негнущаяся шелковая завеса мерно падала с петли и закрывала
свет.
Поступив к нему, я тотчас заметил, что в уме старика гнездилось одно
тяжелое убеждение — и этого никак нельзя было не заметить, — что все-де как-то странно стали смотреть на него в
свете, что все будто стали относиться к нему не так, как прежде, к здоровому; это впечатление не покидало его даже в самых веселых светских собраниях.
И теперь еще, при конце плавания, я помню то
тяжелое впечатление, от которого сжалось сердце, когда я в первый раз вглядывался в принадлежности судна, заглянул в трюм, в темные закоулки, как мышиные норки, куда едва доходит бледный луч
света чрез толстое в ладонь стекло.
С первого раза невыгодно действует на воображение все, что потом привычному глазу кажется удобством: недостаток
света, простора, люки, куда люди как будто проваливаются, пригвожденные к стенам комоды и диваны, привязанные к полу столы и стулья,
тяжелые орудия, ядра и картечи, правильными кучами на кранцах, как на подносах, расставленные у орудий; груды снастей, висящих, лежащих, двигающихся и неподвижных, койки вместо постелей, отсутствие всего лишнего; порядок и стройность вместо красивого беспорядка и некрасивой распущенности, как в людях, так и в убранстве этого плавучего жилища.
Я в свое окошечко видел блуждающий
свет фонарей, слышал, точно подземный грохот, стук травимой цепи и глухое,
тяжелое падение другого якоря.
В роскошной спальне Зоси Ляховской теперь господствовал
тяжелый для глаз полумрак; окна были задрапированы
тяжелыми складками зеленой материи, едва пропускавшими в комнату слабый
свет.
Я не прерывал его. Тогда он рассказал мне, что прошлой ночью он видел
тяжелый сон: он видел старую, развалившуюся юрту и в ней свою семью в страшной бедности. Жена и дети зябли от холода и были голодны. Они просили его принести им дрова и прислать теплой одежды, обуви, какой-нибудь еды и спичек. То, что он сжигал, он посылал в загробный мир своим родным, которые, по представлению Дерсу, на том
свете жили так же, как и на этом.
Часов в 8 утра солнечные лучи прорвались сквозь тучи и стали играть в облаках тумана, освещая их своим золотистым
светом. Глядя на эту картину, я мысленно перенесся в глубокое прошлое, когда над горячей поверхностью земли носились еще
тяжелые испарения.
Увеличившийся шум и хохот заставили очнуться наших мертвецов, Солопия и его супругу, которые, полные прошедшего испуга, долго глядели в ужасе неподвижными глазами на смуглые лица цыган: озаряясь
светом, неверно и трепетно горевшим, они казались диким сонмищем гномов, окруженных
тяжелым подземным паром, в мраке непробудной ночи.
— Слушай, жена моя! — сказал Данило, — не оставляй сына, когда меня не будет. Не будет тебе от Бога счастия, если ты кинешь его, ни в том, ни в этом
свете. Тяжело будет гнить моим костям в сырой земле; а еще
тяжелее будет душе моей.
— А мы-то! — проговорил он с
тяжелым вздохом и только махнул рукой. — Одним словом, родимая мамынька, зачем ты только на
свет родила раба божия Флегонта? Как же нам-то жить, Галактион Михеич? Ведь этак и впрямь слопают, со всем потрохом.
Говоря о боге, рае, ангелах, она становилась маленькой и кроткой, лицо ее молодело, влажные глаза струили особенно теплый
свет. Я брал в руки
тяжелые атласные косы, обертывал ими шею себе и, не двигаясь, чутко слушал бесконечные, никогда не надоедавшие рассказы.
Юная мать смолкла, и только по временам какое-то
тяжелое страдание, которое не могло прорваться наружу движениями или словами, выдавливало из ее глаз крупные слезы. Они просачивались сквозь густые ресницы и тихо катились по бледным, как мрамор, щекам. Быть может, сердце матери почуяло, что вместе с новорожденным ребенком явилось на
свет темное, неисходное горе, которое нависло над колыбелью, чтобы сопровождать новую жизнь до самой могилы.
— Любовное письмо? Мое письмо — любовное! Это письмо самое почтительное, это письмо из сердца моего вылилось в самую
тяжелую минуту моей жизни! Я вспомнил тогда о вас, как о каком-то
свете… я…
Здесь, кроме камер с дырами, выходившими на
свет божий, шел целый лабиринт, в который луч солнечного
света не западал с тех пор, как последний кирпич заключил собою
тяжелые своды этих подземных нор.
— Пусть
свет, люди
тяжелыми уроками научат тому; чего она не хочет понимать, — продолжала чрез некоторое время Ольга Сергеевна.
Да, чем дальше подвигаюсь я в описании этой поры моей жизни, тем
тяжелее и труднее становится оно для меня. Редко, редко между воспоминаниями за это время нахожу я минуты истинного теплого чувства, так ярко и постоянно освещавшего начало моей жизни. Мне невольно хочется пробежать скорее пустыню отрочества и достигнуть той счастливой поры, когда снова истинно нежное, благородное чувство дружбы ярким
светом озарило конец этого возраста и положило начало новой, исполненной прелести и поэзии, поре юности.
Эта страшная кара перешла и на детей заграничных, которые явились на
свет с
тяжелыми хроническими болезнями и медленно вымирали от разных нервных страданий, запоя и чахотки.
Он размахивал перед лицом матери руками, рисуя свой план, все у него выходило просто, ясно, ловко. Она знала его
тяжелым, неуклюжим. Глаза Николая прежде смотрели на все с угрюмой злобой и недоверием, а теперь точно прорезались заново, светились ровным, теплым
светом, убеждая и волнуя мать…
Блеск и
свет этого края неба был резко противоположен лиловой
тяжелой туче, которая залегла перед нами над молодым березняком, видневшимся на горизонте.
Александров и сам не знал, какие слова он скажет, но шел вперед. В это время ущербленный и точно заспанный месяц продрался и выкатился сквозь
тяжелые громоздкие облака, осветив их сугробы грязно-белым и густо-фиолетовым
светом. В десяти шагах перед собою Александров смутно увидел в тумане неестественно длинную и худую фигуру Покорни, который, вместо того чтобы дожидаться, пятился назад и говорил преувеличенно громко и торопливо...
Эта большая Белая зала, хотя и ветхой уже постройки, была в самом деле великолепна: огромных размеров, в два
света, с расписанным по-старинному и отделанным под золото потолком, с хорами, с зеркальными простенками, с красною по белому драпировкою, с мраморными статуями (какими ни на есть, но всё же статуями), с старинною,
тяжелою, наполеоновского времени мебелью, белою с золотом и обитою красным бархатом.
Тихими ночами мне больше нравилось ходить по городу, из улицы в улицу, забираясь в самые глухие углы. Бывало, идешь — точно на крыльях несешься; один, как луна в небе; перед тобою ползет твоя тень, гасит искры
света на снегу, смешно тычется в тумбы, в заборы. Посредине улицы шагает ночной сторож, с трещоткой в руках, в
тяжелом тулупе, рядом с ним — трясется собака.
Ему казалось, что он вылезает на
свет из
тяжёлого облака, шубой одевавшего и тело и душу. Прислушиваясь к бунту внутри себя, он твёрдо взошёл по лестнице трактира и, пройдя через пёстрый зал на балкон, сел за стол, широко распахнув полы сюртука.
Все было тихо внутри; дневной
свет, проникая с трудом сквозь узкие, едва заметные окна, боролся с вечным сумраком, который царствовал под низкими и
тяжелыми сводами этого древнего храма, пережившего многие столетия.
Гудок застал инженера Боброва за чаем. В последние дни Андрей Ильич особенно сильно страдал бессонницей. Вечером, ложась в постель с
тяжелой головой и поминутно вздрагивая, точно от внезапных толчков, он все-таки забывался довольно скоро беспокойным, нервным сном, но просыпался задолго до
света, совсем разбитый, обессиленный и раздраженный.
Снег валил густыми, липкими хлопьями; гонимые порывистым, влажным ветром, они падали на землю, превращаясь местами в лужи, местами подымаясь мокрыми сугробами; клочки серых,
тяжелых туч быстро бежали по небу, обливая окрестность сумрачным
светом; печально смотрели обнаженные кусты; где-где дрожал одинокий листок, свернувшийся в трубочку; еще печальнее вилась снежная дорога, пересеченная кое-где широкими пятнами почерневшей вязкой почвы; там синела холодною полосою Ока, дальше все застилалось снежными хлопьями, которые волновались как складки савана, готового упасть и окутать землю…
— «Наша матушка Расия всему
свету га-ла-ва!» — запел вдруг диким голосом Кирюха, поперхнулся и умолк. Степное эхо подхватило его голос, понесло, и казалось, по степи на
тяжелых колесах покатила сама глупость.
В этой яме, стиснутой полугнилыми стенами, накрытой
тяжёлым, низким потолком, всегда чувствовался недостаток воздуха,
света, но в ней было весело и каждый вечер рождалось много хороших чувств и наивных, юных мыслей.
Темно и холодно. За стёклами окна колеблются мутные отблески
света; исчезают, снова являются. Слышен тихий шорох, ветер мечет дождь,
тяжёлые капли стучат в окно.
Он снова остановился против освещённого окна и молча посмотрел на него. На чёрном кривом лице дома окно, точно большой глаз, бросало во тьму спокойный луч
света,
свет был подобен маленькому острову среди тёмной
тяжёлой воды.
В этой большой спальне было так хорошо, что вид больного не произвел на меня
тяжелого впечатления. Лишь присмотревшись к его как бы озаренному тусклым
светом лицу, я почувствовал скверное настроение минуты.
Загремел
тяжелый замок у судной тюрьмы, и узников вывели на
свет божий. Они едва держались на ногах от истомы и долгого сидения. Белоус и Аблай были прикованы к середине железного прута, а Брехун и Арефа по концам. Воевода посмотрел на колодников и покачал головой, — дескать, хороши голуби.
О-ие кумушки говорили, что молъ Крылушкин или не молъ, а ему не отмолить своего греха перед женою, которую он до поры сжил со
света своей душой ревнивою да рукой
тяжелою; но народушка не обращал внимания на эти толки.
Загремел
тяжелый запор,
свет лампочки заходил и закачался внизу, повеяло холодом. Потом Аксинья доложила...
А если произведение создано не без
тяжелого труда, на нем будут «пятна масляной лампады», при
свете которой работал художник.
В это время из кухонной двери вырвалась яркая полоса
света и легла на траву длинным неясным лучом; на пороге показалась Аксинья. Она чутко прислушалась и вернулась, дверь осталась полуотворенной, и в свободном пространстве освещенной внутри кухни мелькнул знакомый для меня силуэт. Это была Наська… Она сидела у стола, положив голову на руки;
тяжелое раздумье легло на красивое девичье лицо черной тенью и сделало его еще лучше.
Душа во мне замирала при мысли, что может возникнуть какой-нибудь неуместный разговор об особе, защищать которую я не мог, не ставя ее в ничем не заслуженный неблагоприятный
свет. Поэтому под гром марша я шел мимо далекой аллеи, даже не поворачивая головы в ту сторону. Это не мешало мне вглядываться, скосив влево глаза, и — у страха глаза велики — мне показалось в темном входе в аллею белое пятно.
Тяжелое это было прощанье…
Я ушел к себе, на чердак, сел у окна. Над полями вспыхивали зарницы, обнимая половину небес; казалось, что луна испуганно вздрагивает, когда по небу разольется прозрачный, красноватый
свет. Надрывно лаяли и выли собаки, и, если б не этот вой, можно было бы вообразить себя живущим на необитаемом острове. Рокотал отдаленный гром, в окно вливался
тяжелый поток душного тепла.
С тех пор все переменилось: науки никто не гонит, общественное сознание доросло до уважения к науке, до желания ее, и справедливо стало протестовать против монополии ученых; но ревнивая каста хочет удержать
свет за собою, окружает науку лесом схоластики, варварской терминологии,
тяжелым и отталкивающим языком.
Нет-то злей, постылее
Злой сиротской доли,
Злее горя лютого,
Тяжелей неволи.
Всем на
свете праздничек,
Тебе не веселье!..
Буйной ли головушке
Без вина похмелье!
Молодость не радует,
Красота не тешит;
Не зазноба-девушка —
Горе кудри чешет.
Но
тяжелее и шире всех дум была во мне, помню, некая глухая тишина, ленивый и глубокий, как мутный омут, покой, и в нём, в густой его глубине, тяжко и трудно плавают немые мысли, подобные боязливым рыбам, извиваются и не могут вынырнуть из душной глубины к
свету, наверх.