Неточные совпадения
— Видите ли что? — сказал Хлобуев. — Запрашивать с вас дорого не буду, да и не люблю: это было бы с моей стороны и бессовестно. Я от вас не
скрою также и того, что в деревне моей из ста душ, числящихся по ревизии, и пятидесяти нет налицо: прочие или померли от эпидемической болезни, или отлучились беспаспортно, так что вы почитайте их как бы умершими. Поэтому-то я и прошу с вас всего только тридцать
тысяч.
— Меня?!. Ха-ха!.. Привела меня сюда… ну, одним словом, я прилетел сюда на
крыльях любви, а выражаясь прозой, приехал с Иваном Яковличем. Да-с. Папахен здесь и сразу курсы поправил. Третью ночь играет и на второй десяток
тысяч перевалило.
Тут были стаи грузной кряквы, которую легко можно было узнать по свистящему шуму, издаваемому ее
крыльями, и совсем над водой
тысячами летели чирки и другие мелкие утки.
— Нет, слушайте… — говорю я. — Представьте, что вы на древнем аэроплане, альтиметр пять
тысяч метров, сломалось
крыло, вы турманом вниз, и по дороге высчитываете: «Завтра — от двенадцати до двух… от двух до шести… в 6 обед…» Ну не смешно ли? А ведь мы сейчас — именно так!
Необозримые леса, по местам истребленные жестокими пожарами и пересекаемые быстрыми и многоводными лесными речками, тянутся по обеим сторонам дороги,
скрывая в своих неприступных недрах
тысячи зверей и птиц, оглашающих воздух самыми разнообразными голосами; дорога, бегущая узеньким и прихотливым извивом среди обгорелых пней и старых деревьев, наклоняющих свои косматые ветви так низко, что они беспрестанно цепляются за экипаж, напоминает те старинные просеки, которые устроены как бы исключительно для насущных нужд лесников, а не для езды; пар, встающий от тучной, нетронутой земли, сообщает мягкую, нежную влажность воздуху, насыщенному смолистым запахом сосен и елей и милыми, свежими благоуханиями многоразличных лесных злаков…
— Да за те же пожертвования, которые, не
скрою от вас, может быть, в течение всей моей службы достигнут
тысяч до ста, что, конечно, нисколько не разорит вас, а между тем они мне и вам дадут генеральство.
Четыре-то
тысячи душ — их ведь не
скроешь!
Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из рабочего народа, живут так, поглощая каждый ежедневно для своих удовольствий сотни и
тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных к работе угрозами убийств, видят лишения и страдания этих рабочих, их детей, стариков, жен, больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и не только не уменьшают свою роскошь, не
скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем, не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они, не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых одеждах, на богатых экипажах едут в нарочно для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные люди на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к людям, которую они все отрицают всею своею жизнью.
— Нет-с, это совсем не так странно, как может показаться с первого взгляда. Во-первых, вам предстоит публичный и — не могу
скрыть — очень и очень скандальный процесс. При открытых дверях-с. Во-вторых, вы, конечно, без труда согласитесь понять, что пожертвовать десятками
тысяч для вас все-таки выгоднее, нежели рисковать сотнями, а быть может — кто будет так смел, чтобы прозреть в будущее! — и потерей всего вашего состояния!
Происходя из ничтожных сенатских писцов, Грохов ездил в настоящее время на рысаках и имел, говорят, огромные деньги, что, впрочем, он тщательно
скрывал, так что когда его видали иногда покупающим на бирже
тысяч на сто — на полтораста бумаг и при этом спрашивали: «Что, это ваши деньги, Григорий Мартынович?» — он с сердцем отвечал: «Нет-с, порученные».
Нил. За хлеб-соль вашу я платил трудом и впредь платить буду, а воле вашей подчиняться не могу. Вы вон хотели женить меня на дуре Седовой, потому только, что за нею десять
тысяч приданого. На что мне ее нужно? А Полю я люблю… Давно люблю и ни от кого это не
скрывал. Всегда я жил открыто и всегда буду так жить. Укорять меня не в чем, обижаться на меня не за что.
Видно, Лизавете Васильевне было очень жаль этих денег: она не в состоянии была выдержать себя и заплакала; она не
скрыла и от брата своего горя — рассказала, что имение их в Саратовской губернии продано и что от него осталось только пять
тысяч рублей, из которых прекрасный муженек ее успел уже проиграть больше половины; теперь у них осталось только ее состояние, то есть тридцать душ.
— Что ж такое, что я, может быть, и прибавил, или, лучше сказать, что, любя тебя,
скрыл, что имение мое расстроено. Катерина Архиповна сама меня обманула чрез Антона Федотыча; он у меня при посторонних людях говорил, что у тебя триста душ, тридцать
тысяч, а где они?
—
Тысячи причин! — всхлипнула Ольга Ивановна. — Самая главная причина, что вы уже тяготитесь мной. Да! — сказала она и зарыдала. — Если говорить правду, то вы стыдитесь нашей любви. Вы все стараетесь, чтобы художники не заметили, хотя этого
скрыть нельзя и им все давно уже известно.
Он сыт, чрезвычайно здоров и богат; раз даже выиграл сорок
тысяч, но
скрыл это от своих знакомых.
— Нет!
Тысячу раз нет! Я не хочу лгать тебе, дедушка… Я приехала погадать у тетки Лейлы… а тебя встретила ненароком. Но раз встретила, я уже не могу
скрывать того, что волнует мне душу. Ты понимаешь меня, дедушка-наиб?
— Молода? Ничего, пусть знает! Для чего
скрывать от нее то, чего ей следует остерегаться? Итак, я продолжаю…Умей, Илька, со вкусом одеваться, вовремя показывать из-под платья свою хорошенькую ножку, лукавить, кокетничать…За каждый поцелуй ты возьмешь minimum
тысячу франков…При твоей теперешней обстановке тебе едва ли много дадут; но если бы ты сидела в ложе или в карете, то…
Ему уже нечего будет сокрушаться и говорить: „здравствуй, беспомощная старость, догорай, бесполезная жизнь!“ Но нечего бояться этого и мне, — нет, мой план гениален; мой расчет верен, и будь только за что зацепиться и на чем расправить
крылья, я не этою мещанскою обстановкой стану себя тешить, — я стану считать рубли не сотнями
тысяч, а миллионами… миллионами… и я пойду, вознесусь, попру… и…»
«„Завтра князь горийский найдет в своем саду труп своей дочери!!“ — переливалось на
тысячу ладов в моих ушах. — Завтра меня не будет! Ангел смерти прошел так близко, что его
крыло едва не задело меня… Завтра оно меня накроет… Завтра я буду трупом… Мой бедный отец останется одиноким… И на горийском кладбище поднимется еще новый холмик… Живая я ушла с моей родины, мертвую судьба возвращает меня ей. Темный Ангел близко!..»
Остальное связать со своим именем. Завещать двести
тысяч — цифра эффектная — на какое-нибудь заведение, например хоть на профессиональную школу… Никто у нас не учит девушек полезным вещам. Все науки, да литература, да контрапункт, да идеи разные… Вот и ее, Марью Орестовну, заставь
скроить платье, нарисовать узор, что-нибудь склеить или устроить, дать рисунок мастеру, — ничего она не может сделать. А в такой школе всему этому будут учить.
И те и другие лжеучители, несмотря на то, что учения и тех и других основаны на одном и том же грубом непонимании основного противоречия человеческой жизни, всегда враждовали и враждуют между собой. Оба учения эти царствуют в нашем мире и, враждуя друг с другом, наполняют мир своими спорами, — этими самыми спорами
скрывая от людей те определения жизни, открывающие путь к истинному благу людей, которые уже за
тысячи лет даны человечеству.
В воздухе стоит странная смесь звуков: чудовищный треск, хлопанье пламени, похожее на хлопанье
тысячи птичьих
крыльев, человеческие голоса, блеянье, мычанье, скрып колес.
— Не жалей! Не
скрою: познакомлю… Ну, и рассмешила же она нас вчера, рассказывая, как она за
тысячу рублей разыграла недавно роль сестры одного господина и исходатайствовала ему у какого-то «старого дуралея» место.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом.
Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась
скрыть их.
На стук пчеловода в стенку больного улья, вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков
тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем
крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья.