— Ах, какая скука! Набоженство все! Не то, матушка, сквернит, что в уста входит, а что из-за уст; то ли есть, другое ли — один исход; вот что из уст выходит — надобно наблюдать… пересуды да о ближнем. Ну, лучше ты обедала бы дома в такие дни, а то тут еще
турок придет — ему пилав надобно, у меня не герберг [постоялый двор, трактир (от нем. Herberge).] a la carte. [Здесь: с податей по карте (фр.).]
Неточные совпадения
Пищиков сам носил письма к этому
турку, уговаривал его
приходить на свидание и вообще помогал обеим сторонам.
Сие исполнил он, написав оду на победу, одержанную российскими войсками над
турками и татарами, и на взятие Хотина, которую из Марбурга он
прислал в Академию наук.
И не перебей я у него этот букет, кто знает, жил бы человек до сих пор, был бы счастлив, имел бы успехи, и в голову б не
пришло ему под
турку идти.
Мы не успели послать им подкрепления, а через три дня
пришли наши на смену, и там оказалось 18 трупов наших пластунов, над ними
турки жестоко надругались.
Это наши удальцы с огорчением узнали только тогда, когда нам за действительно боевые отличия
прислали на пластунскую команду вместо Георгиевских крестов серебряные медали на георгиевских лентах с надписью «За храбрость», с портретом государя, на что особенно обиделся наш удалой джигит Инал Асланов, седой горец, магометанин, с начала войны лихо дравшийся с
турками.
Приди она вовремя — боя бы не было, не погибли бы полторы тысячи храбрецов, а у
турок много больше.
Феодосия обманула наши ожидания. Когда мы
пришли, там было около четырёхсот человек, чаявших, как и мы, работы и тоже принуждённых удовлетвориться ролью зрителей постройки мола. Работали
турки, греки, грузины, смоленцы, полтавцы. Всюду — и в городе, и вокруг него — бродили группами серые, удручённые фигуры «голодающих» и рыскали волчьей рысью азовские и таврические босяки.
Потерял сапог-то валяный,
Надо новый покупать?»
Им обозники военные
Попадались иногда:
«Погляди-тко,
турки пленные,
Эка пестрая орда!»
Ванька искоса поглядывал
На турецких усачей
И в свиное ухо складывал
Полы свиточки своей:
«Эй вы, нехристи, табашники,
Карачун
приходит вам...
— Курьерша одна моя знакомая, — начала она, утираючи слезы, — жила в Лопатине доме, на Невском, и пристал к ней этот пленный
турка Испулатка. Она за него меня и просит: «Домна Платоновна! определи, — говорит, — хоть ты его, черта, к какому-нибудь месту!» — «Куда ж, — думаю, —
турку определить? Кроме как куда-нибудь арапом, никуда его не определишь» — и нашла я ему арапскую должность. Нашла, и
прихожу, и говорю: «Так и так, — говорю, — иди и определяйся».
Так кончать или подать? Чего? Избавления? Смерти? Ждать, пока
придут турки и начнут сдирать кожу с моих раненых ног? Лучше уж самому…
Вот мы какие молодцы! Так мы войну и кончим, — придется немцу с конфузом удирать. Только вот горе, — я просто в отчаяние
приходил: всех
турок перебьют! Когда вырасту большой, — мне ничего не останется!
Придут неприятели: немцы,
турки, дикари, и, если вы не будете воевать, они перебьют вас.
Как могло случиться, что крестьянин Григорий Кареев, получивший тяжелые раны при взрыве судна, продолжал длинное путешествие морями и сушей и удальцы из-за него нигде не останавливались, а когда они уже много спустя плыли из Испании, после того, как у них там отобрали полоненных
турок, то этот Григорий Кареев стал болеть от ран, полученных в начале их одиссеи; а когда они
пришли в Рим, то Кареев у них так разболелся, что они дальше не могли плыть и простояли тут ради Кареева целые два месяца, и тогда только «вынули из него копье»?