Неточные совпадения
— О, нет! — как будто с трудом
понимая, — сказал Вронский. — Если вам всё равно, то будемте ходить. В вагонах такая духота. Письмо? Нет, благодарю вас; для того чтоб умереть, не нужно рекомендаций. Нешто к
Туркам… — сказал он, улыбнувшись одним ртом. Глаза продолжали иметь сердито-страдающее выражение.
— Немцы считаются самым ученым народом в мире. Изобретательные — ватерклозет выдумали. Христиане. И вот они объявили нам войну. За что? Никто этого не знает. Мы, русские, воюем только для защиты людей. У нас только Петр Первый воевал с христианами для расширения земли, но этот царь был врагом бога, и народ
понимал его как антихриста. Наши цари всегда воевали с язычниками, с магометанами — татарами,
турками…
— Зачем я тебя зову? — сказал с укоризной человек во фризовой шинели. — Экой ты, Моргач, чудной, братец: тебя зовут в кабак, а ты еще спрашиваешь: зачем? А ждут тебя все люди добрые: Турок-Яшка, да Дикий-Барин, да рядчик с Жиздры. Яшка-то с рядчиком об заклад побились: осьмуху пива поставили — кто кого одолеет, лучше споет, то есть…
понимаешь?
— Нет, ты
пойми, что ты сделал! Ведь ты, легко сказать, с царской службы бежал! С царской! Что, ежели вы все разбежитесь, а тут вдруг француз или
турок… глядь-поглядь, а солдатушки-то у нас в бегах! С кем мы тогда навстречу лиходеям нашим пойдем?
Как политичный человек, Фрол подал закуску и отошел к другому концу стойки: он
понимал, что Кишкину о чем-то нужно переговорить с
Туркой.
— Да я… как гвоздь в стену заколотил: вот я какой человек. А что касаемо казенных работ, Андрон Евстратыч, так будь без сумления: хоша к самому министру веди — все как на ладонке покажем. Уж это верно… У меня двух слов не бывает. И других сговорю. Кажется, глупый народ, всего боится и своей пользы не
понимает, а я всех подобью: и Луженого, и Лучка, и
Турку. Ах, какое ты слово сказал… Вот наш-то змей Родивон узнает, то-то на стену полезет.
Идет полк с музыкой — земля под ним дрожит и трясется, идет и бьет повсюду врагов отечества:
турок, немцев, поляков, шведов, венгерцев и других инородцев. И все может
понять и сделать русский солдат: укрепление соорудить, мост построить, мельницу возвести, пекарню или баню смастерить.
— А независимость Сербии? Зверства
турок? Первые добровольцы? И теперь не
понимаешь? Ха-ха!.. Так я тебе скажу: это мое спасение, мой последний ход… Ты видишь, вон там сидит на скамейке дама и злится, а человек, на которого она злится, возьмет да и уйдет добровольцем освобождать братьев славян от турецкого зверства. Ведь это, голубчик, целая идеища… Я даже во сне вижу этих
турок. Во мне просыпается наша славянская стихийная тяга на Восток…
Градобоев. Как брали? Чудак! Руками. У
турки храбрость большая, а дух у него короткий, и присяги он не
понимает, как надобно ее соблюдать. И на часах ежели он стоит, его сейчас за ногу цепью прикуют к пушке, или там к чему, а то уйдет. Вот когда у них вылазка из крепости, тогда его берегись, тут они опивум по стакану принимают.
— Твой бог и мой бог все равно, — сказал Кербалай, не
поняв его. — Бог у всех один, а только люди разные. Которые русские, которые
турки или которые английски — всяких людей много, а бог один.
Что для флота и для торговли нам нужно было море, это
понимали даже
турки, так твердо и неуступчиво в переговорах с нами отстаивавшие исключительно для себя черноморское плавание.
Он
понял, что погиб, обернулся лицом к неприятелю, вырвал ружьё у
турка и на них — ура!
Муаллим-Наджи [Муаллим-Наджи (Омер Хулюш, 1850–1893) — турецкий писатель, литературовед и историограф.],
турок, литератор, еще в 80-х годах писал Анджело Губернатису [Губернатис Анджела де (1840–1913) — итальянский ученый, издатель, политический деятель.]: «Мы не научимся
понимать друг друга, пока между вами и нами будет стоять стена религиозного фанатизма».
— Ты что-то путаешь, папа. При чем тут оказались немцы? Наконец, если хочешь, немцы тоже стреляли в немцев, французы во французов, и так далее. Отчего же русским не стрелять в русских? Как государственный деятель ты должен
понимать, что в государстве прежде всего порядок, и кто бы ни нарушал его, безразлично. Нарушь его я, — и ты должен был бы стрелять в меня, как в
турка.
Тут он увидал разницу между неверными
турками и своими единоверными нижегородцами и сразу
понял, что ему от этих не отвертеться; сразу же, в удовлетворение его долгов кредиторам, был продан с торгов его дом, который был так ничтожен, что пошел всего за 45 рублей. После этого Баранщиков был на время выпущен из тюрьмы, но теперь семья его лишилась даже приюта, которого у нее не отнимали, пока отец странствовал, ел кашу, служил в янычарах и, опротивев одной жене, подумывал взять себе еще одну, новую.