Неточные совпадения
«Девочка — и та изуродована и кривляется», подумала Анна. Чтобы не видать никого, она быстро встала и села к противоположному окну
в пустом вагоне. Испачканный уродливый мужик
в фуражке, из-под которой
торчали спутанные волосы, прошел мимо этого окна, нагибаясь к колесам вагона. «Что-то знакомое
в этом безобразном мужике», подумала Анна. И вспомнив свой сон, она, дрожа от страха, отошла к противоположной
двери. Кондуктор отворял
дверь, впуская мужа с женой.
Кох остался, пошевелил еще раз тихонько звонком, и тот звякнул один удар; потом тихо, как бы размышляя и осматривая, стал шевелить ручку
двери, притягивая и опуская ее, чтоб убедиться еще раз, что она на одном запоре. Потом пыхтя нагнулся и стал смотреть
в замочную скважину; но
в ней изнутри
торчал ключ и, стало быть, ничего не могло быть видно.
Они, трое, все реже посещали Томилина. Его обыкновенно заставали за книгой, читал он — опираясь локтями о стол, зажав ладонями уши. Иногда — лежал на койке, согнув ноги, держа книгу на коленях,
в зубах его
торчал карандаш. На стук
в дверь он никогда не отвечал, хотя бы стучали три, четыре раза.
Устав стоять, он обернулся, —
в комнате было темно;
в углу у дивана горела маленькая лампа-ночник, постель на одном диване была пуста, а на белой подушке другой постели
торчала черная борода Захария. Самгин почувствовал себя обиженным, — неужели для него не нашлось отдельной комнаты? Схватив ручку шпингалета, он шумно открыл
дверь на террасу, — там,
в темноте, кто-то пошевелился, крякнув.
Пошли не
в ногу, торжественный мотив марша звучал нестройно, его заглушали рукоплескания и крики зрителей, они
торчали в окнах домов, точно
в ложах театра, смотрели из
дверей, из ворот. Самгин покорно и спокойно шагал
в хвосте демонстрации, потому что она направлялась
в сторону его улицы. Эта пестрая толпа молодых людей была
в его глазах так же несерьезна, как манифестация союзников. Но он невольно вздрогнул, когда красный язык знамени исчез за углом улицы и там его встретил свист, вой, рев.
Я заинтересовался и бросился
в дом Ромейко,
в дверь с площади.
В квартире второго этажа, среди толпы,
в луже крови лежал человек лицом вниз,
в одной рубахе, обутый
в лакированные сапоги с голенищами гармоникой. Из спины, под левой лопаткой,
торчал нож, всаженный вплотную. Я никогда таких ножей не видал: из тела
торчала большая, причудливой формы, медная блестящая рукоятка.
Снова я
торчу в окне. Темнеет; пыль на улице вспухла, стала глубже, чернее;
в окнах домов масляно растекаются желтые пятна огней;
в доме напротив музыка, множество струн поют грустно и хорошо. И
в кабаке тоже поют; когда отворится
дверь, на улицу вытекает усталый, надломленный голос; я знаю, что это голос кривого нищего Никитушки, бородатого старика с красным углем на месте правого глаза, а левый плотно закрыт. Хлопнет
дверь и отрубит его песню, как топором.
Не ответив, она смотрела
в лицо мне так, что я окончательно растерялся, не понимая — чего ей надо?
В углу под образами
торчал круглый столик, на нем ваза с пахучими сухими травами и цветами,
в другом переднем углу стоял сундук, накрытый ковром, задний угол был занят кроватью, а четвертого — не было, косяк
двери стоял вплоть к стене.
Пьеса кончилась. Марья Николаевна попросила Санина накинуть на нее шаль и не шевелилась, пока он окутывал мягкой тканью ее поистине царственные плечи. Потом она взяла его под руку, вышла
в коридор — и чуть не вскрикнула: у самой
двери ложи, как некое привидение,
торчал Дöнгоф; а из-за его спины выглядывала паскудная фигурка висбаденского критика. Маслянистое лицо «литтерата» так и сияло злорадством.
Ночь становилась все мертвее, точно утверждаясь навсегда. Тихонько спустив ноги на пол, я подошел к
двери, половинка ее была открыта, —
в коридоре, под лампой, на деревянной скамье со спинкой,
торчала и дымилась седая ежовая голова, глядя на меня темными впадинами глаз. Я не успел спрятаться.
Сквозь пустые окна верхнего этажа видно небо, внутри дома хаотически
торчат обугленные стропила, балки, искалеченные колоды
дверей; на гниющем дереве зелёные пятна плесени,
в мусоре густо разросся бурьян, из окон сонно кивает чернобыльник, крапива и пырей. С одной стороны дома — сад,
в нём обгоревшие вётлы, с другой — двор, с проваленными крышами построек.
Где-то послышался сдержанный смех, затем
дверь отворилась, и я увидел длинный коридор,
в дальнем конце которого стояла средних лет некрасивая женщина, а
в ближнем от меня Пепко.
В коридор выходило несколько
дверей из других комнат, и
в каждой
торчало по любопытной голове — очевидно, глупый смех принадлежал именно этим головам. Мне лично не понравилась эта сцена, как и все поведение Пепки, разыгрывавшего шута. Последнее сказывалось главным образом
в тоне его голоса.
С этими словами мы снова очутились у знакомой зеленой
двери капитановой квартиры. Он нетерпеливо дернул звонок и, вскочив на минуту, действительно тотчас же выскочил назад.
В руках его была женская картонка,
в каких обыкновенно модистки носят дамские шляпы, большой конверт и длинный тонкий сверток. Из этого свертка
торчала зонтичная ручка.
— Благоразумие не робость, Тимофей Федорович, — отвечал Туренин. — И ради чего господь одарил нас умом и мыслию, если мы и с седыми волосами будем поступать, как малые дети? Дозволь себе сказать: ты уж не
в меру малоопасен; да вот хоть например: для какой потребы эти два пострела
торчат у
дверей? Разве для того, чтоб подслушивать наши речи.
Крякнул ключ, завизжала окованная железом
дверь, и мы очутились
в потемках — только можно было разглядеть два окна: одно полутемное, заросшее паутиной, другое посветлее. И вся эта масса хлама была сплошь покрыта пылью, как одеялом, только слева непонятные контуры какие-то
торчали. Около
двери, налево, широкая полка, на ней сквозь пыль можно рассмотреть шлемы, короны, латы, конечно бумажные. Над ними висели такие же мечи, сабли, шестоперы.
Отворив
дверь, Эдвардс вошел к крошечную низкую комнату, расположенную под первой галереей для зрителей; нестерпимо было
в ней от духоты и жары; к конюшенному воздуху, разогретому газом, присоединялся запах табачного дыма, помады и пива; с одной стороны красовалось зеркальце
в деревянной раме, обсыпанной пудрой; подле, на стене, оклеенной обоями, лопнувшими по всем щелям, висело трико, имевшее вид содранной человеческой кожи; дальше, на деревянном гвозде,
торчала остроконечная войлоковая шапка с павлиньим пером на боку; несколько цветных камзолов, шитых блестками, и часть мужской обыденной одежды громоздились
в углу на столе.
Шесть лет — с пяти часов утра и до восьми вечера —
торчит он у котла, непрерывно купая руки
в кипятке, правый бок ему палило огнем, а за спиной у него —
дверь на двор, и несколько сот раз
в день его обдавало холодом.
Знаю свое дело: глаз не пялю на даму, без дела
в кабинет не лезу, у
двери не
торчу, держу себя скромно и свободно.
Вот, глядит, отворена
Дверь в покой;
в покое том
Вьется лестница винтом
Вкруг столба; по ступеням
Всходит вверх и видит — там
Старушоночка сидит;
Гребень под носом
торчит...
— Утерян жест классической трагедии! — говорил он мрачно. — Прежде как актер уходил? Вот! — Тимофеев вытягивался во весь рост и подымал кверху правую руку со сложенными
в кулак пальцами, кроме указательного, который
торчал крючком. — Видите? — И он огромными медленными шагами начинал удаляться к
двери. — Вот что называлось «классическим жестом ухода»! А что теперь? Заложил ручки
в брючки и фить домой. Так-то, батеньки.
В глубине сцены — широкие
двери в двухсветный зал, видно эстраду, на ней — стол, покрытый красным сукном, за столом, на стене — золотая рама, портрет Николая Второго вынут из рамы,
в раме
торчат два красных флага.
Становой и понятые, прибывшие вместе с Псековым на место происшествия, нашли следующее. Около флигеля,
в котором жил Кляузов, толпилась масса народу. Весть о происшествии с быстротою молнии облетела окрестности, и народ, благодаря праздничному дню, стекался к флигелю со всех окрестных деревень. Стоял шум и говор. Кое-где попадались бледные, заплаканные физиономии.
Дверь в спальню Кляузова найдена была запертой. Изнутри
торчал ключ.
Старик осторожно приотворил
дверь. Разговор смолк. Он вошел и вернулся тотчас же. А за ним выбежал ражий офицер с красным, лоснящимся лицом, завитой, с какими-то рожками на лбу, еще мальчик по летам, но уже ожирелый,
в уланке с красным кантом и золотой петлицей на воротнике. Уланка была сшита нарочно непомерно коротко и узко, так что формы корнета выставлялись напоказ при каждом повороте.
В петлице
торчал солдатский Георгиевский крест на широкой ленте и как будто больших размеров, чем делают обыкновенно.
Наутро протирает тугие глаза — под ребрами диван-отоман, офицерским сукном крытый, на стене ковер — пастух пастушку деликатно уговаривает;
в окне розовый куст
торчит. Глянул он наискосок
в зеркало: борода чернявая, волос на голове завитой, помещицкий, на грудях аграмантовая запонка. Вот тебе и бес. Аккуратный, хлюст, попался. Крякнул Кучерявый. Взошел малый,
в дверях стал, замечание ему чичас сделал...
Слегка зацепившись
в дверях, вошел денщик, за несообразность, по выражению фельдфебеля, уволенный от строевой службы. Маленькая голова его с большими лопастными ушами уныло
торчала на длинном и худом туловище, охотно принимавшем всякое положение, кроме требуемого.