Неточные совпадения
Остались: один хмельной, но немного, сидевший за пивом, с виду мещанин; товарищ его,
толстый, огромный, в сибирке [Сибирка — верхняя
одежда в виде короткого сарафана в талию со сборками и стоячим воротником.] и с седою бородой, очень захмелевший, задремавший на лавке, и изредка, вдруг, как бы спросонья, начинавший прищелкивать пальцами, расставив руки врозь, и подпрыгивать верхнею частию корпуса, не вставая с лавки, причем подпевал какую-то ерунду, силясь припомнить стихи, вроде...
Этот Тимофеич, потертый и проворный старичок, с выцветшими желтыми волосами, выветренным, красным лицом и крошечными слезинками в съеженных глазах, неожиданно предстал перед Базаровым в своей коротенькой чуйке [Чуйка — верхняя
одежда, длинный суконный кафтан.] из
толстого серо-синеватого сукна, подпоясанный ременным обрывочком и в дегтярных сапогах.
Стиснутые низенькими сараями, стеной амбара и задним фасадом дома, они образовали на земле
толстый слой изношенных
одежд, от них исходил запах мыла, прелой кожи, пота.
Нехлюдов слушал и вместе с тем оглядывал и низкую койку с соломенным тюфяком, и окно с
толстой железной решеткой, и грязные отсыревшие и замазанные стены, и жалкое лицо и фигуру несчастного, изуродованного мужика в котах и халате, и ему всё становилось грустнее и грустнее; не хотелось верить, чтобы было правда то, что рассказывал этот добродушный человек, — так было ужасно думать, что могли люди ни за что, только за то, что его же обидели, схватить человека и, одев его в арестантскую
одежду, посадить в это ужасное место.
Конверт был весь мокрый, как и
одежда человека, который его доставил, но расплывшиеся чернила еще позволяли прочесть содержание сложенного вчетверо квадратного листа
толстой бумаги.
В дни голодовок, — а ему приходилось испытывать их неоднократно, — он приходил сюда на базар и на жалкие, с трудом добытые гроши покупал себе хлеба и жареной колбасы. Это бывало чаще всего зимою. Торговка, укутанная во множество
одежд, обыкновенно сидела для теплоты на горшке с угольями, а перед нею на железном противне шипела и трещала
толстая домашняя колбаса, нарезанная кусками по четверть аршина длиною, обильно сдобренная чесноком. Кусок колбасы обыкновенно стоил десять копеек, хлеб — две копейки.
— Эта, что в шушуне [Шушун — старинная женская верхняя
одежда, род телогрейки.] зеленом ходит,
толстая такая?
Особенно памятно мне представление «Смерти Иоанна Грозного», — памятно по одному глупому и смешному происшествию. Грозного играл Тимофеев-Сумской. В парчовой длинной
одежде, в островерхой шапке из собачьего меха — он походил на движущийся обелиск. Для того чтобы придать грозному царю побольше свирепости, он все время выдвигал вперед нижнюю челюсть и опускал вниз
толстую губу, причем вращал глазами и рычал, как никогда.
На балконе показался Завалишин в фантастическом русском костюме: в чесучовой поддевке поверх шелковой голубой косоворотки и в высоких лакированных сапогах. Этот костюм, который он всегда носил дома, делал его похожим на одного из провинциальных садовых антрепренеров, охотно щеголяющих перед купечеством широкой натурой и
одеждой в русском стиле. Сходство дополняла
толстая золотая цепь через весь живот, бряцавшая десятками брелоков-жетонов.
Кругом стало однообразно, бело, спокойно, и только миллионы снежинок, больших, плоских, пушистых, порхая и кружась, сыпались на воду, на весла, на лодку, на лица гребцов. Скоро края лодки, лавки,
одежда побелели под
толстым слоем снега.
Кузьма Терентьев бросился на Фимку, приподнял ее одной рукой за шиворот, а другой стал срывать с нее
одежду. Обнажив ее совершенно, он снова бросил ее на пол, схватил самый
толстый кнут и стал хлестать ее им по чем попало, с каким-то безумным остервенением. Страшные вопли огласили погребицу. Но в этих воплях слышен был лишь бессвязный крик, ни просьбы о пощаде, ни даже о жалости не было в них.