Неточные совпадения
Послала бы
Я в город братца-сокола:
«Мил братец! шелку, гарусу
Купи — семи
цветов,
Да гарнитуру
синего!»
Я по углам бы вышила
Москву, царя
с царицею,
Да Киев, да Царьград,
А посередке — солнышко,
И эту занавесочку
В окошке бы повесила,
Авось ты загляделся бы,
Меня бы промигал!..
— Разве? — шутливо и громко спросил Спивак, настраивая балалайку. Самгин заметил, что солдаты смотрят на него недружелюбно, как на человека, который мешает. И особенно пристально смотрели двое: коренастый, толстогубый, большеглазый солдат
с подстриженными усами рыжего
цвета, а рядом
с ним прищурился и закусил губу человек в
синей блузе
с лицом еврейского типа. Коснувшись пальцем фуражки, Самгин пошел прочь, его проводил возглас...
На щеках —
синие пятна сбритой бороды, плотные черные усы коротко подстрижены, губы — толстые,
цвета сырого мяса, нос большой, измятый, брови — кустиками, над ними густая щетка черных
с проседью волос.
С телеги, из-под нового брезента, высунулась и просительно нищенски тряслась голая по плечо рука, окрашенная в
синий и красный
цвета, на одном из ее пальцев светилось золотое кольцо.
На одном из собраний против него выступил высокий человек,
с курчавой, в мелких колечках, бородой серого
цвета, из-под его больших нахмуренных бровей строго смотрели прозрачные голубые глаза, на нем был сборный костюм, не по росту короткий и узкий, — клетчатые брюки, рыжие и черные, полосатый серый пиджак,
синяя сатинетовая косоворотка. Было в этом человеке что-то смешное и наивное, располагающее к нему.
Знакомый, уютный кабинет Попова был неузнаваем; исчезли
цветы с подоконников, на месте их стояли аптечные склянки
с хвостами рецептов, сияла насквозь пронзенная лучом солнца бутылочка красных чернил, лежали пухлые, как подушки, «дела» в
синих обложках; торчал вверх дулом старинный пистолет, перевязанный у курка галстуком белой бумажки.
Лидия заставила ждать ее долго, почти до рассвета. Вначале ночь была светлая, но душная, в раскрытые окна из сада вливались потоки влажных запахов земли, трав,
цветов. Потом луна исчезла, но воздух стал еще более влажен, окрасился в темно-синюю муть. Клим Самгин, полуодетый, сидел у окна, прислушиваясь к тишине, вздрагивая от непонятных звуков ночи. Несколько раз он
с надеждой говорил себе...
Она стояла, прислонясь спиною к тонкому стволу березы, и толкала его плечом,
с полуголых ветвей медленно падали желтые листья, Лидия втаптывала их в землю, смахивая пальцами непривычные слезы со щек, и было что-то брезгливое в быстрых движениях ее загоревшей руки. Лицо ее тоже загорело до
цвета бронзы, тоненькую, стройную фигурку красиво облегало
синее платье, обшитое красной тесьмой, в ней было что-то необычное, удивительное, как в девочках цирка.
Вы были в это утро в темно-синем бархатном пиджаке, в шейном шарфе,
цвета сольферино, по великолепной рубашке
с алансонскими кружевами, стояли перед зеркалом
с тетрадью в руке и выработывали, декламируя, последний монолог Чацкого и особенно последний крик...
Впрочем, если заговоришь вот хоть
с этим американским кэптеном, в
синей куртке, который наступает на вас
с сжатыми кулаками,
с стиснутыми зубами и
с зверским взглядом своих глаз,
цвета морской воды, он сейчас разожмет кулаки и начнет говорить, разумеется, о том, откуда идет, куда, чем торгует, что выгоднее, привозить или вывозить и т. п.
Да еще бегали по песку — сначала я думал — пауки или стоножки, а это оказались раки всевозможных
цветов, форм и величин, начиная от крошечных,
с паука, до обыкновенных: розовые, фиолетовые,
синие —
с раковинами, в которых они прятались, и без раковин; они сновали взад и вперед по взморью, круглые, длинные, всякие.
Мы обедали в палатке; запах от кораллов так силен, что почти есть нельзя. Обед весь состоял из рыбы: уха, жареная рыба и гомар чудовищных размеров и блестящих красок; но его оставили к ужину. Шея у него — самого чистого дикого
цвета, как будто из шелковой материи,
с коричневыми полосами; спина
синяя, двуличневая,
с блеском; усы в четверть аршина длиной, красноватые.
Я писал вам, как мы, гонимые бурным ветром, дрожа от северного холода, пробежали мимо берегов Европы, как в первый раз пал на нас у подошвы гор Мадеры ласковый луч солнца и, после угрюмого, серо-свинцового неба и такого же моря, заплескали голубые волны, засияли
синие небеса, как мы жадно бросились к берегу погреться горячим дыханием земли, как упивались за версту повеявшим
с берега благоуханием
цветов.
Спина у ней темно-синего
цвета,
с фиолетовым отливом, а брюхо ярко-белое, точно густо окрашенное мелом.
Отдельный стол был поставлен для баб, которые работали при затолчке плотины; он теперь походил на гряду
с маком и весело пестрел красными,
синими и желтыми
цветами.
Темно-синие обои
с букетами
цветов и золотыми разводами делали в комнате приятный для глаза полумрак.
При ярком солнечном освещении белая пена
с зеленовато-синим
цветом воды и
с красно-бурыми скалами, по которым разрослись пестрые лишайники и светло-зеленые мхи, создавала картину чрезвычайно эффектную.
Кроме растущей здесь в изобилии калины, орешника и леспедецы мы заметили перистые пятерные листочки и характерные бледно-желтые
цветы лапчатки, затем кустарниковую низкорослую рябину, дающую мелкие и почти безвкусные светло-красные плоды, а рядом
с нею даурский можжевельник, стелющийся по земле и поднимающий кверху свои густые зеленые ветви
с матово-синим оттенком и прошлогодними сухими ягодами.
Не успели мы ступить несколько шагов, как нам навстречу из-за густой ракиты выбежала довольно дрянная легавая собака, и вслед за ней появился человек среднего роста, в
синем, сильно потертом сюртуке, желтоватом жилете, панталонах
цвета гри-де-лень или блё-д-амур [Розовато-серого (от фр. gris de lin)… голубовато-серого (от фр. bleu d’amour).], наскоро засунутых в дырявые сапоги,
с красным платком на шее и одноствольным ружьем за плечами.
Правда: комнатка твоя выходила в сад; черемухи, яблони, липы сыпали тебе на стол, на чернильницу, на книги свои легкие
цветки; на стене висела голубая шелковая подушечка для часов, подаренная тебе в прощальный час добренькой, чувствительной немочкой, гувернанткой
с белокурыми кудрями и
синими глазками; иногда заезжал к тебе старый друг из Москвы и приводил тебя в восторг чужими или даже своими стихами; но одиночество, но невыносимое рабство учительского звания, невозможность освобождения, но бесконечные осени и зимы, но болезнь неотступная…
Растительное сообщество по берегам протоков состояло из кустарниковой ольхи
с резкими жилками на крупных листьях; перистого боярышника, который имеет серую кору, клиновидные листья и редкие шипы; рябины бузинолистной
с темно-зелеными листьями и
с крупными ярко-красными плодами; жимолости съедобной, ее легко узнать по бурой коре, мелкой листве и удлиненным ягодам темно-синего
цвета с матовым налетом, и наконец даурского луносемянника, вьющегося около других кустарников.
Синими цветами из травянистых зарослей выделялся борец
с зубчатыми листьями, рядом
с ним — башмачки
с большими ланцетовидными листьями, нежные василистники
с характерными яркими
цветами, большие огненно-красные зорки
с сидячими овально-ланцетовидными листьями и группы оранжевых троллиусов.
Однако ж не седые усы и не важная поступь его заставляли это делать; стоило только поднять глаза немного вверх, чтоб увидеть причину такой почтительности: на возу сидела хорошенькая дочка
с круглым личиком,
с черными бровями, ровными дугами поднявшимися над светлыми карими глазами,
с беспечно улыбавшимися розовыми губками,
с повязанными на голове красными и
синими лентами, которые, вместе
с длинными косами и пучком полевых
цветов, богатою короною покоились на ее очаровательной головке.
Бережно вынул он из пазухи башмаки и снова изумился дорогой работе и чудному происшествию минувшей ночи; умылся, оделся как можно лучше, надел то самое платье, которое достал от запорожцев, вынул из сундука новую шапку из решетиловских смушек
с синим верхом, который не надевал еще ни разу
с того времени, как купил ее еще в бытность в Полтаве; вынул также новый всех
цветов пояс; положил все это вместе
с нагайкою в платок и отправился прямо к Чубу.
По воскресеньям надевал роскошный цветной кунтуш
синего или малинового
цвета с «вылетами» (откидные рукава), какой-нибудь светлый жупан, широкие бархатные шаровары и рогатую «конфедератку», перепоясывался роскошным поясом, привешивал кривую саблю и шел
с молитвенником в костел.
Это был сын богатого помещика — поляка, года на два старше меня, красивый блондин,
с нежным, очень бледным лицом, на котором как-то особенно выделялись глубокие
синие глаза, как два
цветка, уже слегка спаленные зноем.
От дверей хлынула волна, кто-то строго крикнул, и, наконец, вошли молодые: наборщик-каторжный, лет 25, в пиджаке,
с накрахмаленными воротничками, загнутыми на углах, и в белом галстуке, и женщина-каторжная, года на 3–4 старше, в
синем платье
с белыми кружевами и
с цветком на голове.
Между тем молодые тетерева вырастут совершенно: косачи получат свой темный,
с синим отливом, первогодный
цвет; косицы в хвостах вытянутся и расправятся как следует.
По будням —
синие сюртуки
с красными воротниками и брюки того же
цвета: это бы ничего; но зато по праздникам — мундир (
синего сукна
с красным воротником, шитым петлицами, серебряными в первом курсе, золотыми — во втором), белые панталоны, белый жилет, белый галстук, ботфорты, треугольная шляпа — в церковь и на гулянье.
Ненужная эта форма, отпечаток того времени, постепенно уничтожалась: брошены ботфорты, белые панталоны и белые жилеты заменены
синими брюками
с жилетами того же
цвета; фуражка вытеснила совершенно шляпу, которая надевалась нами только когда учились фронту в гвардейском образцовом батальоне.
Изредка появлялся в заведении цирковый атлет, производивший в невысоких помещениях странно-громоздкое впечатление, вроде лошади, введенной в комнату, китаец в
синей кофте, белых чулках и
с косой, негр из кафешантана в смокинге и клетчатых панталонах,
с цветком в петлице и в крахмальном белье, которое, к удивлению девиц, не только не пачкалось от черной кожи, но казалось еще более ослепительно-блестящим.
С четверга на Страстной начали красить яйца: в красном и
синем сандале, в се́рпухе и луковых перьях; яйца выходили красные,
синие, желтые и бледно-розового рыжеватого
цвета.
Я как теперь гляжу на него: высокий ростом, благообразный лицом,
с длинными русыми волосами, в которых трудно было разглядеть седину, в длинном сюртуке горохового
цвета с огромными медными пуговицами, в
синих пестрых чулках
с красными стрелками и башмаках
с большими серебряными пряжками, опирался он на камышовую трость
с вызолоченным набалдашником.
А там, за стеною, буря, там — тучи все чугуннее: пусть! В голове — тесно, буйные — через край — слова, и я вслух вместе
с солнцем лечу куда-то… нет, теперь мы уже знаем куда — и за мною планеты — планеты, брызжущие пламенем и населенные огненными, поющими
цветами, — и планеты немые,
синие, где разумные камни объединены в организованные общества, — планеты, достигшие, как наша земля, вершины абсолютного, стопроцентного счастья…
Он усадил ее на траву, нарвал
цветов и кинул ей; она перестала плакать и тихо перебирала растения, что-то говорила, обращаясь к золотистым лютикам, и подносила к губам
синие колокольчики. Я тоже присмирел и лег рядом
с Валеком около девочки.
С балкона в комнату пахнуло свежестью. От дома на далекое пространство раскидывался сад из старых лип, густого шиповника, черемухи и кустов сирени. Между деревьями пестрели
цветы, бежали в разные стороны дорожки, далее тихо плескалось в берега озеро, облитое к одной стороне золотыми лучами утреннего солнца и гладкое, как зеркало;
с другой — темно-синее, как небо, которое отражалось в нем, и едва подернутое зыбью. А там нивы
с волнующимися, разноцветными хлебами шли амфитеатром и примыкали к темному лесу.
Есть прелестный подбор
цветов этого времени года: красные, белые, розовые, душистые, пушистые кашки; наглые маргаритки; молочно-белые
с ярко-желтой серединой «любишь-не-любишь»
с своей прелой пряной вонью; желтая сурепка
с своим медовым запахом; высоко стоящие лиловые и белые тюльпановидные колокольчики; ползучие горошки; желтые, красные, розовые, лиловые, аккуратные скабиозы;
с чуть розовым пухом и чуть слышным приятным запахом подорожник; васильки, ярко-синие на солнце и в молодости и голубые и краснеющие вечером и под старость; и нежные,
с миндальным запахом, тотчас же вянущие,
цветы повилики.
Ведь ты видишь простую чистоту линий, лишающую строение тяжести, и зеленую черепицу, и белые стены
с прозрачными, как
синяя вода, стеклами; эти широкие ступени, по которым можно сходить медленно, задумавшись, к огромным стволам под тенью высокой листвы, где в просветах солнцем и тенью нанесены вверх яркие и пылкие
цветы удачно расположенных клумб.
Я отворил дверь и пригласил «
синего» жандарма войти, — это был Пепко в
синем сербском мундире. Со страху Федосья видела только один
синий цвет, а не разобрала, что Пепко был не в мундире русского покроя, а в сербской куцой курточке. Можно себе представить ее удивление, когда жандарм бросился ко мне на шею и принялся горячо целовать, а потом проделал то же самое
с ней.
И я помню его, как давнишний, сладкий и не совсем ясный сон; помню знойные полдни, берег, заросший высокими, душистыми травами и
цветами, тень ольхи, дрожащую на воде, глубокий омут реки, молодого рыбака, прильнувшего к наклоненному над водою древесному пню,
с повисшими вниз волосами, неподвижно устремившего очарованные глаза в темно-синюю, но ясную глубь…
Разорванные в нескольких местах порывами ветра, они точно обрушились, но остановленные посреди падения, мигом превратились в груды фантастических развалин, которые продолжали двигаться, меняя
с каждою секундой свой
цвет, величину и очертание: то падали они друг на дружку, смешивались, растягивались тяжелыми закругленными массами и принимали вид исполинских темно-синих чудовищ, плавающих по разъяренному морю; то росли, вздымались, как горные хребты, и медленно потом расходились, открывая глубокие долины и пропасти, на дне которых проносились клочки других облаков; то снова все это смешивалось в один неопределенный хаос, полный страшного движения…
Когда она вышла к нему в белом тарлатановом платье,
с веткой небольших
синих цветов в слегка приподнятых волосах, он так и ахнул: до того она ему показалась прекрасною и величественною, уж точно не по летам.
Так проводил он праздники, потом это стало звать его и в будни — ведь когда человека схватит за сердце море, он сам становится частью его, как сердце — только часть живого человека, и вот, бросив землю на руки брата, Туба ушел
с компанией таких же, как сам он, влюбленных в простор, — к берегам Сицилии ловить кораллы: трудная, а славная работа, можно утонуть десять раз в день, но зато — сколько видишь удивительного, когда из
синих вод тяжело поднимается сеть — полукруг
с железными зубцами на краю, и в ней — точно мысли в черепе — движется живое, разнообразных форм и
цветов, а среди него — розовые ветви драгоценных кораллов — подарок моря.
Еще мальчишкой Туба, работая на винограднике, брошенном уступами по склону горы, укрепленном стенками серого камня, среди лапчатых фиг и олив,
с их выкованными листьями, в темной зелени апельсинов и запутанных ветвях гранат, на ярком солнце, на горячей земле, в запахе
цветов, — еще тогда он смотрел, раздувая ноздри, в
синее око моря взглядом человека, под ногами которого земля не тверда — качается, тает и плывет, — смотрел, вдыхая соленый воздух, и пьянел, становясь рассеянным, ленивым, непослушным, как всегда бывает
с тем, кого море очаровало и зовет,
с тем, кто влюбился душою в море…
А рядом
с ним был положен тёмный труп, весь изорванный, опухший, в красных,
синих и жёлтых пятнах. Кто-то закрыл лицо его голубыми и белыми
цветами, но Евсей видел из-под них кость черепа, клок волос, слепленных кровью, и оторванную раковину уха.
Одевался он всегда очень строго и опрятно в один и тот же костюм: довольно длинный суконный сюртук
цвета bleu de Pruss, [Темно-синего прусского (франц.)] белый жилет, по которому шел бисерный часовой снурок
с брелоком из оправленного в червонное золото дымчатого топаза
с вензелем моего деда.
Такая заря горела, когда Ида взяла
с этажерки свою библию. Одна самая нижняя полоса уже вдвигалась в янтарный фон по красной черте горизонта. Эта полоса была похожа
цветом на полосу докрасна накаленного чугуна. Через несколько минут она должна была остывать,
синеть и, наконец, сравняться
с темным фоном самого неба.
Дом Бориса Петровича стоял на берегу Суры, на высокой горе, кончающейся к реке обрывом глинистого
цвета; кругом двора и вдоль по берегу построены избы, дымные, черные, наклоненные, вытягивающиеся в две линии по краям дороги, как нищие, кланяющиеся прохожим; по ту сторону реки видны в отдалении березовые рощи и еще далее лесистые холмы
с чернеющимися елями, налево низкий берег, усыпанный кустарником, тянется гладкою покатостью — и далеко, далеко
синеют холмы как волны.
Как всегда, был один пестрый, яркий
цветами кружок молодых баб и девок центром всего, а вокруг него
с разных сторон, как оторвавшиеся и вращающиеся за ним планеты и спутники, то девчата, держась рука
с рукой, шурша новым ситцем растегаев, то малые ребята, фыркающие чему-то и бегающие взад и вперед друг за другом, то ребята взрослые, в
синих и черных поддевках и картузах и красных рубахах,
с неперестающим плеваньем шелухи семячек, то дворовые или посторонние, издалека поглядывающие на хоровод.
Складывали в ящик трупы. Потом повезли.
С вытянутыми шеями,
с безумно вытаращенными глазами,
с опухшим
синим языком, который, как неведомый ужасный
цветок, высовывался среди губ, орошенных кровавой пеной, — плыли трупы назад, по той же дороге, по которой сами, живые, пришли сюда. И так же был мягок и пахуч весенний снег, и так же свеж и крепок весенний воздух. И чернела в снегу потерянная Сергеем мокрая, стоптанная калоша.