Неточные совпадения
Пришел
и сам Ермил Ильич,
Босой, худой,
с колодками,
С веревкой на
руках,
Пришел, сказал: «Была пора,
Судил я вас по совести,
Теперь я сам грешнее вас:
Судите вы меня!»
И в
ноги поклонился нам.
— Простите меня, ради Христа, атаманы-молодцы! — говорил он, кланяясь миру в
ноги, — оставляю я мою дурость на веки вечные,
и сам вам тоё мою дурость
с рук на
руки сдам! только не наругайтесь вы над нею, ради Христа, а проводите честь честью к стрельцам в слободу!
Всё лицо ее будет видно, она улыбнется, обнимет его, он услышит ее запах, почувствует нежность ее
руки и заплачет счастливо, как он раз вечером лег ей в
ноги и она щекотала его, а он хохотал
и кусал ее белую
с кольцами
руку.
Анна улыбалась,
и улыбка передавалась ему. Она задумывалась,
и он становился серьезен. Какая-то сверхъестественная сила притягивала глаза Кити к лицу Анны. Она была прелестна в своем простом черном платье, прелестны были ее полные
руки с браслетами, прелестна твердая шея
с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны грациозные легкие движения маленьких
ног и рук, прелестно это красивое лицо в своем оживлении; но было что-то ужасное
и жестокое в ее прелести.
— Идите, идите, вы найдете дорогу на мельницу! — крикнул Левин
и, оглянувшись,
с удовольствием увидел, что Весловский, нагнувшись
и спотыкаясь усталыми
ногами и держа ружье в вытянутой
руке, выбирался из болота к мужикам.
«Нет, надо опомниться!» сказал он себе. Он поднял ружье
и шляпу, подозвал к
ногам Ласку
и вышел из болота. Выйдя на сухое, он сел на кочку, разулся, вылил воду из сапога, потом подошел к болоту, напился со ржавым вкусом воды, намочил разгоревшиеся стволы
и обмыл себе лицо
и руки. Освежившись, он двинулся опять к тому месту, куда пересел бекас,
с твердым намерением не горячиться.
Всё в том же духе озабоченности, в котором она находилась весь этот день, Анна
с удовольствием
и отчетливостью устроилась в дорогу; своими маленькими ловкими
руками она отперла
и заперла красный мешочек, достала подушечку, положила себе на колени
и, аккуратно закутав
ноги, спокойно уселась.
Она чувствовала,что глаза ее раскрываются больше
и больше, что пальцы на
руках и ногах нервно движутся, что внутри что-то давит дыханье
и что все образы
и звуки в этом колеблющемся полумраке
с необычайною яркостью поражают ее.
И, заметив полосу света, пробившуюся
с боку одной из суконных стор, он весело скинул
ноги с дивана, отыскал ими шитые женой (подарок ко дню рождения в прошлом году), обделанные в золотистый сафьян туфли
и по старой, девятилетней привычке, не вставая, потянулся
рукой к тому месту, где в спальне у него висел халат.
С рукой мертвеца в своей
руке он сидел полчаса, час, еще час. Он теперь уже вовсе не думал о смерти. Он думал о том, что делает Кити, кто живет в соседнем нумере, свой ли дом у доктора. Ему захотелось есть
и спать. Он осторожно выпростал
руку и ощупал
ноги.
Ноги были холодны, но больной дышал. Левин опять на цыпочках хотел выйти, но больной опять зашевелился
и сказал...
«Вы можете затоптать в грязь», слышал он слова Алексея Александровича
и видел его пред собой,
и видел
с горячечным румянцем
и блестящими глазами лицо Анны,
с нежностью
и любовью смотрящее не на него, а на Алексея Александровича; он видел свою, как ему казалось, глупую
и смешную фигуру, го когда Алексей Александрович отнял ему от лица
руки. Он опять вытянул
ноги и бросился на диван в прежней позе
и закрыл глаза.
Упав на колени пред постелью, он держал пред губами
руку жены
и целовал ее,
и рука эта слабым движением пальцев отвечала на его поцелуи. А между тем там, в
ногах постели, в ловких
руках Лизаветы Петровны, как огонек над светильником, колебалась жизнь человеческого существа, которого никогда прежде не было
и которое так же,
с тем же правом,
с тою же значительностью для себя, будет жить
и плодить себе подобных.
Можно было поправить рисунок сообразно
с требованиями этой фигуры, можно
и должно даже было иначе расставить
ноги, совсем переменить положение левой
руки, откинуть волосы.
Он знал, что у ней есть муж, но не верил в существование его
и поверил в него вполне, только когда увидел его,
с его головой, плечами
и ногами в черных панталонах; в особенности когда он увидал, как этот муж
с чувством собственности спокойно взял ее
руку.
Грушницкий принял таинственный вид: ходит, закинув
руки за спину,
и никого не узнает;
нога его вдруг выздоровела: он едва хромает. Он нашел случай вступить в разговор
с княгиней
и сказал какой-то комплимент княжне: она, видно, не очень разборчива, ибо
с тех пор отвечает на его поклон самой милой улыбкою.
В самых дверях на лестницу навстречу — Муразов. Луч надежды вдруг скользнул. В один миг
с силой неестественной вырвался он из
рук обоих жандармов
и бросился в
ноги изумленному старику.
Игроки были изображены
с прицелившимися киями, несколько вывороченными назад
руками и косыми
ногами, только что сделавшими на воздухе антраша.
Перед ним стояла не одна губернаторша: она держала под
руку молоденькую шестнадцатилетнюю девушку, свеженькую блондинку
с тоненькими
и стройными чертами лица,
с остреньким подбородком,
с очаровательно круглившимся овалом лица, какое художник взял бы в образец для Мадонны
и какое только редким случаем попадается на Руси, где любит все оказаться в широком размере, всё что ни есть:
и горы
и леса
и степи,
и лица
и губы
и ноги; ту самую блондинку, которую он встретил на дороге, ехавши от Ноздрева, когда, по глупости кучеров или лошадей, их экипажи так странно столкнулись, перепутавшись упряжью,
и дядя Митяй
с дядею Миняем взялись распутывать дело.
Итак, отдавши нужные приказания еще
с вечера, проснувшись поутру очень рано, вымывшись, вытершись
с ног до головы мокрою губкой, что делалось только по воскресным дням, — а в тот день случись воскресенье, — выбрившись таким образом, что щеки сделались настоящий атлас в рассуждении гладкости
и лоска, надевши фрак брусничного цвета
с искрой
и потом шинель на больших медведях, он сошел
с лестницы, поддерживаемый под
руку то
с одной, то
с другой стороны трактирным слугою,
и сел в бричку.
Не один господин большой
руки пожертвовал бы сию же минуту половину душ крестьян
и половину имений, заложенных
и незаложенных, со всеми улучшениями на иностранную
и русскую
ногу,
с тем только, чтобы иметь такой желудок, какой имеет господин средней
руки; но то беда, что ни за какие деньги, нижé имения,
с улучшениями
и без улучшений, нельзя приобресть такого желудка, какой бывает у господина средней
руки.
«Вот, посмотри, — говорил он обыкновенно, поглаживая его
рукою, — какой у меня подбородок: совсем круглый!» Но теперь он не взглянул ни на подбородок, ни на лицо, а прямо, так, как был, надел сафьяновые сапоги
с резными выкладками всяких цветов, какими бойко торгует город Торжок благодаря халатным побужденьям русской натуры,
и, по-шотландски, в одной короткой рубашке, позабыв свою степенность
и приличные средние лета, произвел по комнате два прыжка, пришлепнув себя весьма ловко пяткой
ноги.
Маленькая горенка
с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках
и в вязаных хлопанцах, надетых на босую
ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате,
и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке,
с пером в
руках, чернилами на пальцах
и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим
и носи добродетель в сердце»; вечный шарк
и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост;
и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
Их дочки Таню обнимают.
Младые грации Москвы
Сначала молча озирают
Татьяну
с ног до головы;
Ее находят что-то странной,
Провинциальной
и жеманной,
И что-то бледной
и худой,
А впрочем, очень недурной;
Потом, покорствуя природе,
Дружатся
с ней, к себе ведут,
Целуют, нежно
руки жмут,
Взбивают кудри ей по моде
И поверяют нараспев
Сердечны тайны, тайны дев.
Хотя мне в эту минуту больше хотелось спрятаться
с головой под кресло бабушки, чем выходить из-за него, как было отказаться? — я встал, сказал «rose» [роза (фр.).]
и робко взглянул на Сонечку. Не успел я опомниться, как чья-то
рука в белой перчатке очутилась в моей,
и княжна
с приятнейшей улыбкой пустилась вперед, нисколько не подозревая того, что я решительно не знал, что делать
с своими
ногами.
— Ах, что ты со мной сделала! — сказал папа, улыбаясь
и приставив
руку ко рту
с той стороны,
с которой сидела Мими. (Когда он это делал, я всегда слушал
с напряженным вниманием, ожидая чего-нибудь смешного.) — Зачем ты мне напомнила об его
ногах? я посмотрел
и теперь ничего есть не буду.
Чувство умиления,
с которым я слушал Гришу, не могло долго продолжаться, во-первых, потому, что любопытство мое было насыщено, а во-вторых, потому, что я отсидел себе
ноги, сидя на одном месте,
и мне хотелось присоединиться к общему шептанью
и возне, которые слышались сзади меня в темном чулане. Кто-то взял меня за
руку и шепотом сказал: «Чья это
рука?» В чулане было совершенно темно; но по одному прикосновению
и голосу, который шептал мне над самым ухом, я тотчас узнал Катеньку.
Володя ущипнул меня очень больно за
ногу; но я даже не оглянулся: потер только
рукой то место
и продолжал
с чувством детского удивления, жалости
и благоговения следить за всеми движениями
и словами Гриши.
Молодой человек, у которого я отбил даму, танцевал мазурку в первой паре. Он вскочил
с своего места, держа даму за
руку,
и вместо того, чтобы делать pas de Basques, [па-де-баск — старинное па мазурки (фр.).] которым нас учила Мими, просто побежал вперед; добежав до угла, приостановился, раздвинул
ноги, стукнул каблуком, повернулся
и, припрыгивая, побежал дальше.
Этьен был мальчик лет пятнадцати, высокий, мясистый,
с испитой физиономией, впалыми, посинелыми внизу глазами
и с огромными по летам
руками и ногами; он был неуклюж, имел голос неприятный
и неровный, но казался очень довольным собою
и был точно таким, каким мог быть, по моим понятиям, мальчик, которого секут розгами.
Карл Иваныч был глух на одно ухо, а теперь от шума за роялем вовсе ничего не слыхал. Он нагнулся ближе к дивану, оперся одной
рукой о стол, стоя на одной
ноге,
и с улыбкой, которая тогда мне казалась верхом утонченности, приподнял шапочку над головой
и сказал...
Остап тут же, у его же седла, отвязал шелковый шнур, который возил
с собою хорунжий для вязания пленных,
и его же шнуром связал его по
рукам в по
ногам, прицепил конец веревки к седлу
и поволок его через поле, сзывая громко всех козаков Уманского куреня, чтобы шли отдать последнюю честь атаману.
Палач сдернул
с него ветхие лохмотья; ему увязали
руки и ноги в нарочно сделанные станки,
и…
А между тем верный товарищ стоял пред ним, бранясь
и рассыпая без счету жестокие укорительные слова
и упреки. Наконец схватил он его за
ноги и руки, спеленал, как ребенка, поправил все перевязки, увернул его в воловью кожу, увязал в лубки
и, прикрепивши веревками к седлу, помчался вновь
с ним в дорогу.
Случалось, что петлей якорной цепи его сшибало
с ног, ударяя о палубу, что не придержанный у кнека [Кнек (кнехт) — чугунная или деревянная тумба, кнехты могут быть расположены по парно для закрепления швартовых — канатов, которыми судно крепится к причалу.] канат вырывался из
рук, сдирая
с ладоней кожу, что ветер бил его по лицу мокрым углом паруса
с вшитым в него железным кольцом,
и, короче сказать, вся работа являлась пыткой, требующей пристального внимания, но, как ни тяжело он дышал,
с трудом разгибая спину, улыбка презрения не оставляла его лица.
Ну вот, например, хоть на ту же опять тему, насчет колокольчиков-то: да этакую-то драгоценность, этакой факт (целый ведь факт-с!) я вам так,
с руками и с ногами,
и выдал, я-то, следователь!
В лихорадке
и в бреду провела всю ночь Соня. Она вскакивала иногда, плакала,
руки ломала, то забывалась опять лихорадочным сном,
и ей снились Полечка, Катерина Ивановна, Лизавета, чтение Евангелия
и он… он,
с его бледным лицом,
с горящими глазами… Он целует ей
ноги, плачет… О господи!
Раскольников оборотился к стене, где на грязных желтых обоях
с белыми цветочками выбрал один неуклюжий белый цветок,
с какими-то коричневыми черточками,
и стал рассматривать: сколько в нем листиков, какие на листиках зазубринки
и сколько черточек? Он чувствовал, что у него онемели
руки и ноги, точно отнялись, но
и не попробовал шевельнуться
и упорно глядел на цветок.
— Да уж не вставай, — продолжала Настасья, разжалобясь
и видя, что он спускает
с дивана
ноги. — Болен, так
и не ходи: не сгорит. Что у те в руках-то?
Один из них без сюртука,
с чрезвычайно курчавою головой
и с красным, воспаленным лицом, стоял в ораторской позе, раздвинув
ноги, чтоб удержать равновесие,
и, ударяя себя
рукой в грудь, патетически укорял другого в том, что тот нищий
и что даже чина на себе не имеет, что он вытащил его из грязи
и что когда хочет, тогда
и может выгнать его,
и что все это видит один только перст всевышнего.
И Катерина Ивановна не то что вывернула, а так
и выхватила оба кармана, один за другим наружу. Но из второго, правого, кармана вдруг выскочила бумажка
и, описав в воздухе параболу, упала к
ногам Лужина. Это все видели; многие вскрикнули. Петр Петрович нагнулся, взял бумажку двумя пальцами
с пола, поднял всем на вид
и развернул. Это был сторублевый кредитный билет, сложенный в восьмую долю. Петр Петрович обвел кругом свою
руку, показывая всем билет.
Соня упала на ее труп, обхватила ее
руками и так
и замерла, прильнув головой к иссохшей груди покойницы. Полечка припала к
ногам матери
и целовала их, плача навзрыд. Коля
и Леня, еще не поняв, что случилось, но предчувствуя что-то очень страшное, схватили один другого обеими
руками за плечики
и, уставившись один в другого глазами, вдруг вместе, разом, раскрыли рты
и начали кричать. Оба еще были в костюмах: один в чалме, другая в ермолке
с страусовым пером.
Марья Ивановна приняла письмо дрожащею
рукою и, заплакав, упала к
ногам императрицы, которая подняла ее
и поцеловала. Государыня разговорилась
с нею. «Знаю, что вы не богаты, — сказала она, — но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние».
Тетушка Анны Сергеевны, княжна Х……я, худенькая
и маленькая женщина
с сжатым в кулачок лицом
и неподвижными злыми глазами под седою накладкой, вошла
и, едва поклонившись гостям, опустилась в широкое бархатное кресло, на которое никто, кроме ее, не имел права садиться. Катя поставила ей скамейку под
ноги: старуха не поблагодарила ее, даже не взглянула на нее, только пошевелила
руками под желтою шалью, покрывавшею почти все ее тщедушное тело. Княжна любила желтый цвет: у ней
и на чепце были ярко-желтые ленты.
Однажды, в его присутствии, Василий Иванович перевязывал мужику раненую
ногу, но
руки тряслись у старика,
и он не мог справиться
с бинтами; сын ему помог
и с тех пор стал участвовать в его практике, не переставая в то же время подсмеиваться
и над средствами, которые сам же советовал,
и над отцом, который тотчас же пускал их в ход.
Час спустя Павел Петрович уже лежал в постели
с искусно забинтованною
ногой. Весь дом переполошился; Фенечке сделалось дурно. Николай Петрович втихомолку ломал себе
руки, а Павел Петрович смеялся, шутил, особенно
с Базаровым; надел тонкую батистовую рубашку, щегольскую утреннюю курточку
и феску, не позволил опускать шторы окон
и забавно жаловался на необходимость воздержаться от пищи.
Продолжительное отсутствие сына начинало беспокоить Николая Петровича; он вскрикнул, заболтал
ногами и подпрыгнул на диване, когда Фенечка вбежала к нему
с сияющими глазами
и объявила о приезде «молодых господ»; сам Павел Петрович почувствовал некоторое приятное волнение
и снисходительно улыбался, потрясая
руки возвратившихся странников.
И Аркадий
и Катя молчали; он держал в
руках полураскрытую книгу, а она выбирала из корзинки оставшиеся в ней крошки белого хлеба
и бросала их небольшой семейке воробьев, которые,
с свойственной им трусливою дерзостью, прыгали
и чирикали у самых ее
ног.
Через минуту оттуда важно выступил небольшой человечек
с растрепанной бородкой
и серым, незначительным лицом. Он был одет в женскую ватную кофту, на
ногах, по колено, валяные сапоги, серые волосы на его голове были смазаны маслом
и лежали гладко. В одной
руке он держал узенькую
и длинную книгу из тех, которыми пользуются лавочники для записи долгов. Подойдя к столу, он сказал дьякону...
Запевали «Дубинушку» двое: один — коренастый, в красной, пропотевшей, изорванной рубахе без пояса, в растоптанных лаптях,
с голыми выше локтей
руками, точно покрытыми железной ржавчиной. Он пел высочайшим, резким тенором
и, удивительно фокусно подсвистывая среди слов, притопывал
ногою, играл всем телом, а железными
руками играл на тугой веревке, точно на гуслях, а пел — не стесняясь выбором слов...
Самгин сел, пытаясь снять испачканный ботинок
и боясь испачкать
руки. Это напомнило ему Кутузова. Ботинок упрямо не слезал
с ноги, точно прирос к ней. В комнате сгущался кисловатый запах. Было уже очень поздно, да
и не хотелось позвонить, чтоб пришел слуга, вытер пол. Не хотелось видеть человека, все равно — какого.