Неточные совпадения
—
С кем встречи вы боитеся,
Идя путем-дорогою?
Чур! отвечать
на спрос!
Цыфиркин. Задача. Изволил ты,
на приклад, идти по
дороге со мною. Ну, хоть возьмем
с собою Сидорыча. Нашли мы трое…
Больше полугода, как я в разлуке
с тою, которая мне
дороже всего
на свете, и, что еще горестнее, ничего не слыхал я о ней во все это время.
На седьмой день выступили чуть свет, но так как ночью
дорогу размыло, то люди шли
с трудом, а орудия вязли в расступившемся черноземе.
А поелику навоз производить стало всякому вольно, то и хлеба уродилось столько, что, кроме продажи, осталось даже
на собственное употребление:"Не то что в других городах, —
с горечью говорит летописец, — где железные
дороги [О железных
дорогах тогда и помину не было; но это один из тех безвредных анахронизмов, каких очень много встречается в «Летописи».
На пятый день отправились обратно в Навозную слободу и по
дороге вытоптали другое озимое поле. Шли целый день и только к вечеру, утомленные и проголодавшиеся, достигли слободы. Но там уже никого не застали. Жители, издали завидев приближающееся войско, разбежались, угнали весь скот и окопались в неприступной позиции. Пришлось брать
с бою эту позицию, но так как порох был не настоящий, то, как ни палили, никакого вреда, кроме нестерпимого смрада, сделать не могли.
Между тем Амалия Штокфиш распоряжалась: назначила
с мещан по алтыну
с каждого двора,
с купцов же по фунту чаю да по голове сахару по большой. Потом поехала в казармы и из собственных рук поднесла солдатам по чарке водки и по куску пирога. Возвращаясь домой, она встретила
на дороге помощника градоначальника и стряпчего, которые гнали хворостиной гусей
с луга.
На другой день, в 11 часов утра, Вронский выехал
на станцию Петербургской железной
дороги встречать мать, и первое лицо, попавшееся ему
на ступеньках большой лестницы, был Облонский, ожидавший
с этим же поездом сестру.
— Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, — говорил он, указывая
на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду. Ты знаешь, у него славный голос, мы
с ним спелись
дорогой. Он привез
с собою прекрасные романсы, новые два.
С Варварой Андреевной бы спеть.
Все впечатления этого дня, начиная
с впечатления мужика
на половине
дороги, которое служило как бы основным базисом всех нынешних впечатлений и мыслей, сильно взволновали Левина.
— Я нахожу, что это очень благородно, — говорила про это Бетси
с княгиней Мягкою. — Зачем выдавать
на почтовых лошадей, когда все знают, что везде теперь железные
дороги?
Дорогой, в вагоне, он разговаривал
с соседями о политике, о новых железных
дорогах, и, так же как в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство собой, стыд пред чем-то; но когда он вышел
на своей станции, узнал кривого кучера Игната
с поднятым воротником кафтана, когда увидал в неярком свете, падающем из окон станции, свои ковровые сани, своих лошадей
с подвязанными хвостами, в сбруе
с кольцами и мохрами, когда кучер Игнат, еще в то время как укладывались, рассказал ему деревенские новости, о приходе рядчика и о том, что отелилась Пава, — он почувствовал, что понемногу путаница разъясняется, и стыд и недовольство собой проходят.
Пожимаясь от холода, Левин быстро шел, глядя
на землю. «Это что? кто-то едет», подумал он, услыхав бубенцы, и поднял голову. В сорока шагах от него, ему навстречу, по той большой дороге-муравке, по которой он шел, ехала четверней карета
с важами. Дышловые лошади жались от колей
на дышло, но ловкий ямщик, боком сидевший
на козлах, держал дышлом по колее, так что колеса бежали по гладкому.
«Ну, всё кончено, и слава Богу!» была первая мысль, пришедшая Анне Аркадьевне, когда она простилась в последний раз
с братом, который до третьего звонка загораживал собою
дорогу в вагоне. Она села
на свой диванчик, рядом
с Аннушкой, и огляделась в полусвете спального вагона. «Слава Богу, завтра увижу Сережу и Алексея Александровича, и пойдет моя жизнь, хорошая и привычная, по старому».
Ему казалось, что при нормальном развитии богатства в государстве все эти явления наступают, только когда
на земледелие положен уже значительный труд, когда оно стало в правильные, по крайней мере, в определенные условия; что богатство страны должно расти равномерно и в особенности так, чтобы другие отрасли богатства не опережали земледелия; что сообразно
с известным состоянием земледелия должны быть соответствующие ему и пути сообщения, и что при нашем неправильном пользовании землей железные
дороги, вызванные не экономическою, но политическою необходимостью, были преждевременны и, вместо содействия земледелию, которого ожидали от них, опередив земледелие и вызвав развитие промышленности и кредита, остановили его, и что потому, так же как одностороннее и преждевременное развитие органа в животном помешало бы его общему развитию, так для общего развития богатства в России кредит, пути сообщения, усиление фабричной деятельности, несомненно необходимые в Европе, где они своевременны, у нас только сделали вред, отстранив главный очередной вопрос устройства земледелия.
На третий день после отъезда брата и Левин уехал за границу. Встретившись
на железной
дороге с Щербацким, двоюродным братом Кити, Левин очень удивил его своею мрачностью.
«Да, я должен был сказать ему: вы говорите, что хозяйство наше нейдет потому, что мужик ненавидит все усовершенствования и что их надо вводить властью; но если бы хозяйство совсем не шло без этих усовершенствований, вы бы были правы; но оно идет, и идет только там, где рабочий действует сообразно
с своими привычками, как у старика
на половине
дороги.
— Нет, как же! — со сдержанным бешенством говорил Левин. — И эти дурацкие открытые жилеты! Невозможно! — говорил он, глядя
на измятый перед своей рубашки. — И что, как вещи увезли уже
на железную
дорогу! — вскрикнул он
с отчаянием.
Перейдя луг поперек, Константин Левин вышел
на дорогу и встретил старика
с опухшим глазом, несшего роевню
с пчелами.
— Идите, идите, вы найдете
дорогу на мельницу! — крикнул Левин и, оглянувшись,
с удовольствием увидел, что Весловский, нагнувшись и спотыкаясь усталыми ногами и держа ружье в вытянутой руке, выбирался из болота к мужикам.
И, так просто и легко разрешив, благодаря городским условиям, затруднение, которое в деревне потребовало бы столько личного труда и внимания, Левин вышел
на крыльцо и, кликнув извозчика, сел и поехал
на Никитскую.
Дорогой он уже не думал о деньгах, а размышлял о том, как он познакомится
с петербургским ученым, занимающимся социологией, и будет говорить
с ним о своей книге.
Всё в том же духе озабоченности, в котором она находилась весь этот день, Анна
с удовольствием и отчетливостью устроилась в
дорогу; своими маленькими ловкими руками она отперла и заперла красный мешочек, достала подушечку, положила себе
на колени и, аккуратно закутав ноги, спокойно уселась.
Сначала Левин,
на вопрос Кити о том, как он мог видеть ее прошлого года в карете, рассказал ей, как он шел
с покоса по большой
дороге и встретил ее.
«Неужели я нашел разрешение всего, неужели кончены теперь мои страдания?» думал Левин, шагая по пыльной
дороге, не замечая ни жару, ни усталости и испытывая чувство утоления долгого страдания. Чувство это было так радостно, что оно казалось ему невероятным. Он задыхался от волнення и, не в силах итти дальше, сошел
с дороги в лес и сел в тени осин
на нескошенную траву. Он снял
с потной головы шляпу и лег, облокотившись
на руку,
на сочную, лопушистую лесную траву.
Окончив курсы в гимназии и университете
с медалями, Алексей Александрович
с помощью дяди тотчас стал
на видную служебную
дорогу и
с той поры исключительно отдался служебному честолюбию. Ни в гимназии, ни в университете, ни после
на службе Алексей Александрович не завязал ни
с кем дружеских отношений. Брат был самый близкий ему по душе человек, но он служил по министерству иностранных дел, жил всегда за границей, где он и умер скоро после женитьбы Алексея Александровича.
Левин Взял косу и стал примериваться. Кончившие свои ряды, потные и веселые косцы выходили один зa другим
на дорогу и, посмеиваясь, здоровались
с барином. Они все глядели
на него, но никто ничего не говорил до тех пор, пока вышедший
на дорогу высокий старик со сморщенным и безбородым лицом, в овчинной куртке, не обратился к нему.
Воз был увязан. Иван спрыгнул и повел за повод добрую, сытую лошадь. Баба вскинула
на воз грабли и бодрым шагом, размахивая руками, пошла к собравшимся хороводом бабам. Иван, выехав
на дорогу, вступил в обоз
с другими возами. Бабы
с граблями
на плечах, блестя яркими цветами и треща звонкими, веселыми голосами, шли позади возов. Один грубый, дикий бабий голос затянул песню и допел ее до повторенья, и дружно, в раз, подхватили опять
с начала ту же песню полсотни разных, грубых и тонких, здоровых голосов.
Первая эта их ссора произошла оттого, что Левин поехал
на новый хутор и пробыл полчаса долее, потому что хотел проехать ближнею
дорогой и заблудился. Он ехал домой, только думая о ней, о ее любви, о своем счастьи, и чем ближе подъезжал, тем больше разгоралась в нем нежность к ней. Он вбежал в комнату
с тем же чувством и еще сильнейшим, чем то,
с каким он приехал к Щербацким делать предложение. И вдруг его встретило мрачное, никогда не виданное им в ней выражение. Он хотел поцеловать ее, она оттолкнула его.
— О, я не стану разлучать неразлучных, — сказал он своим обычным тоном шутки. — Мы поедем
с Михайлом Васильевичем. Мне и доктора велят ходить. Я пройдусь
дорогой и буду воображать, что я
на водах.
Горница была большая,
с голландскою печью и перегородкой. Под образами стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два стула. У входа был шкафчик
с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая
дорогой и купавшаяся в лужах, не натоптала пол, и указал ей место в углу у двери. Оглядев горницу, Левин вышел
на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами
на коромысле, сбежала впереди его зa водой к колодцу.
— Да, очень, — отвечала она и стала рассказывать ему всё сначала: свое путешествие
с Вронскою, свой приезд, случай
на железной
дороге. Потом рассказала свое впечатление жалости к брату сначала, потом к Долли.
Убедившись в том, что сделан промах, Левин оглянулся и увидал, что лошади
с катками уже не
на дороге, а в болоте.
Едва Сергей Иванович
с Катавасовым успели подъехать к особенно оживленной нынче народом станции Курской железной
дороги и, выйдя из кареты, осмотреть подъезжавшего сзади
с вещами лакея, как подъехали и добровольцы
на четырех извозчиках. Дамы
с букетами встретили их и в сопровождении хлынувшей за ними толпы вошли в станцию.
Так он жил, не зная и не видя возможности знать, что он такое и для чего живет
на свете, и мучаясь этим незнанием до такой степени, что боялся самоубийства, и вместе
с тем твердо прокладывая свою особенную, определенную
дорогу в жизни.
Левину невыносимо скучно было в этот вечер
с дамами: его, как никогда прежде, волновала мысль о том, что то недовольство хозяйством, которое он теперь испытывал, есть не исключительное его положение, а общее условие, в котором находится дело в России, что устройство какого-нибудь такого отношения рабочих, где бы они работали, как у мужика
на половине
дороги, есть не мечта, а задача, которую необходимо решить. И ему казалось, что эту задачу можно решить и должно попытаться это сделать.
Степан Аркадьич, сойдя вниз, сам аккуратно снял парусинный чехол
с лакированного ящика и, отворив его, стал собирать свое
дорогое, нового фасона ружье. Кузьма, уже чуявший большую дачу
на водку, не отходил от Степана Аркадьича и надевал ему и чулки и сапоги, что Степан Аркадьич охотно предоставлял ему делать.
Левин не замечал, как проходило время. Если бы спросили его, сколько времени он косил, он сказал бы, что полчаса, — а уж время подошло к обеду. Заходя ряд, старик обратил внимание Левина
на девочек и мальчиков, которые
с разных сторон, чуть видные, по высокой траве и по
дороге шли к косцам, неся оттягивавшие им ручонки узелки
с хлебом и заткнутые тряпками кувшинчики
с квасом.
Было то время года, перевал лета, когда урожай нынешнего года уже определился, когда начинаются заботы о посеве будущего года и подошли покосы, когда рожь вся выколосилась и, серо зеленая, не налитым, еще легким колосом волнуется по ветру, когда зеленые овсы,
с раскиданными по ним кустами желтой травы, неровно выкидываются по поздним посевам, когда ранняя гречиха уже лопушится, скрывая землю, когда убитые в камень скотиной пары́
с оставленными
дорогами, которые не берет соха, вспаханы до половины; когда присохшие вывезенные кучи навоза пахнут по зарям вместе
с медовыми травами, и
на низах, ожидая косы, стоят сплошным морем береженые луга
с чернеющимися кучами стеблей выполонного щавельника.
Анна уже была одета в светлое шелковое
с бархатом платье, которое она сшила в Париже,
с открытою грудью, и
с белым
дорогим кружевом
на голове, обрамлявшим ее лицо и особенно выгодно выставлявшим ее яркую красоту.
Лошади были уже заложены; колокольчик по временам звенел под дугою, и лакей уже два раза подходил к Печорину
с докладом, что все готово, а Максим Максимыч еще не являлся. К счастию, Печорин был погружен в задумчивость, глядя
на синие зубцы Кавказа, и, кажется, вовсе не торопился в
дорогу. Я подошел к нему.
Мы тронулись в путь;
с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой
дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось,
дорога вела
на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще
с вечера отдыхало
на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь
с ним столкнемся
на узкой
дороге, и одному из нас несдобровать.
Вот он раз и дождался у
дороги, версты три за аулом; старик возвращался из напрасных поисков за дочерью; уздени его отстали, — это было в сумерки, — он ехал задумчиво шагом, как вдруг Казбич, будто кошка, нырнул из-за куста, прыг сзади его
на лошадь, ударом кинжала свалил его наземь, схватил поводья — и был таков; некоторые уздени все это видели
с пригорка; они бросились догонять, только не догнали.
Спустясь в один из таких оврагов, называемых
на здешнем наречии балками, я остановился, чтоб напоить лошадь; в это время показалась
на дороге шумная и блестящая кавалькада: дамы в черных и голубых амазонках, кавалеры в костюмах, составляющих смесь черкесского
с нижегородским; впереди ехал Грушницкий
с княжною Мери.
Подумайте не о мертвых душах, а <о> своей живой душе, да и
с Богом
на другую
дорогу!
Приезжие уселись. Бричка Чичикова ехала рядом
с бричкой, в которой сидели Ноздрев и его зять, и потому они все трое могли свободно между собою разговаривать в продолжение
дороги. За ними следовала, беспрестанно отставая, небольшая колясчонка Ноздрева
на тощих обывательских лошадях. В ней сидел Порфирий
с щенком.
— Извините меня: я, увидевши издали, как вы вошли в лавку, решился вас побеспокоить. Если вам будет после свободно и по
дороге мимо моего дома, так сделайте милость, зайдите
на малость времени. Мне
с вами нужно будет переговорить.
Взобравшись узенькою деревянною лестницею наверх, в широкие сени, он встретил отворявшуюся со скрипом дверь и толстую старуху в пестрых ситцах, проговорившую: «Сюда пожалуйте!» В комнате попались всё старые приятели, попадающиеся всякому в небольших деревянных трактирах, каких немало выстроено по
дорогам, а именно: заиндевевший самовар, выскобленные гладко сосновые стены, трехугольный шкаф
с чайниками и чашками в углу, фарфоровые вызолоченные яички пред образами, висевшие
на голубых и красных ленточках, окотившаяся недавно кошка, зеркало, показывавшее вместо двух четыре глаза, а вместо лица какую-то лепешку; наконец натыканные пучками душистые травы и гвоздики у образов, высохшие до такой степени, что желавший понюхать их только чихал и больше ничего.
В продолжение немногих минут они вероятно бы разговорились и хорошо познакомились между собою, потому что уже начало было сделано, и оба почти в одно и то же время изъявили удовольствие, что пыль по
дороге была совершенно прибита вчерашним дождем и теперь ехать и прохладно и приятно, как вошел чернявый его товарищ, сбросив
с головы
на стол картуз свой, молодцевато взъерошив рукой свои черные густые волосы.
«А мне пусть их все передерутся, — думал Хлобуев, выходя. — Афанасий Васильевич не глуп. Он дал мне это порученье, верно, обдумавши. Исполнить его — вот и все». Он стал думать о
дороге, в то время, когда Муразов все еще повторял в себе: «Презагадочный для меня человек Павел Иванович Чичиков! Ведь если бы
с этакой волей и настойчивостью да
на доброе дело!»