Неточные совпадения
Так как никто не обращал на него внимания и он, казалось, никому не был нужен, он потихоньку направился в
маленькую залу, где закусывали, и почувствовал большое облегчение, опять увидав лакеев. Старичок-лакей предложил ему покушать, и Левин согласился. Съев котлетку
с фасолью и поговорив
с лакеем о прежних господах, Левин, не желая входить в залу, где ему было так неприятно,
пошел пройтись на хоры.
Он слышал, как его лошади жевали сено, потом как хозяин со старшим
малым собирался и уехал в ночное; потом слышал, как солдат укладывался спать
с другой стороны сарая
с племянником,
маленьким сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого будут ловить эти собаки, и как солдат хриплым и сонным голосом говорил ему, что завтра охотники
пойдут в болото и будут палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он сказал: «Спи, Васька, спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно было ржание лошадей и каркание бекаса.
— Вронский — это один из сыновей графа Кирилла Ивановича Вронского и один из самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской. Я его узнал в Твери, когда я там служил, а он приезжал на рекрутский набор. Страшно богат, красив, большие связи, флигель-адъютант и вместе
с тем — очень милый, добрый
малый. Но более, чем просто добрый
малый. Как я его узнал здесь, он и образован и очень умен; это человек, который далеко
пойдет.
На углу он встретил спешившего ночного извозчика. На
маленьких санках, в бархатном салопе, повязанная платком, сидела Лизавета Петровна. «
Слава Богу,
слава Богу»! проговорил он,
с восторгом узнав ее, теперь имевшее особенно серьезное, даже строгое выражение,
маленькое белокурое лицо. Не приказывая останавливаться извозчику, он побежал назад рядом
с нею.
Надеясь застать ее одну, Вронский, как он и всегда делал это, чтобы
меньше обратить на себя внимание, слез, не переезжая мостика, и
пошел пешком. Он не
пошел на крыльцо
с улицы, но вошел во двор.
Они медленно двигались по неровному низу луга, где была старая запруда. Некоторых своих Левин узнал. Тут был старик Ермил в очень длинной белой рубахе, согнувшись, махавший косой; тут был молодой
малый Васька, бывший у Левина в кучерах,
с размаха бравший каждый ряд. Тут был и Тит, по косьбе дядька Левина,
маленький, худенький мужичок. Он, не сгибаясь,
шел передом, как бы играя косой, срезывая свой широкий ряд.
Катавасов, войдя в свой вагон, невольно кривя душой, рассказал Сергею Ивановичу свои наблюдения над добровольцами, из которых оказывалось, что они были отличные ребята. На большой станции в городе опять пение и крики встретили добровольцев, опять явились
с кружками сборщицы и сборщики, и губернские дамы поднесли букеты добровольцам и
пошли за ними в буфет; но всё это было уже гораздо слабее и
меньше, чем в Москве.
Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь,
Так воспитаньем,
слава богу,
У нас немудрено блеснуть.
Онегин был, по мненью многих
(Судей решительных и строгих),
Ученый
малый, но педант.
Имел он счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка,
С ученым видом знатока
Хранить молчанье в важном споре
И возбуждать улыбку дам
Огнем нежданных эпиграмм.
Тощий жид, несколько короче Янкеля, но гораздо более покрытый морщинами,
с преогромною верхнею губою, приблизился к нетерпеливой толпе, и все жиды наперерыв спешили рассказать ему, причем Мардохай несколько раз поглядывал на
маленькое окошечко, и Тарас догадывался, что речь
шла о нем.
Не погибнет ни одно великодушное дело, и не пропадет, как
малая порошинка
с ружейного дула, козацкая
слава.
Раскольников встал и
пошел в другую комнату, где прежде стояли укладка, постель и комод; комната показалась ему ужасно
маленькою без мебели. Обои были все те же; в углу на обоях резко обозначено было место, где стоял киот
с образами. Он поглядел и воротился на свое окошко. Старший работник искоса приглядывался.
Он подошел к столу, взял одну толстую запыленную книгу, развернул ее и вынул заложенный между листами
маленький портретик, акварелью, на слоновой кости. Это был портрет хозяйкиной дочери, его бывшей невесты, умершей в горячке, той самой странной девушки, которая хотела
идти в монастырь.
С минуту он всматривался в это выразительное и болезненное личико, поцеловал портрет и передал Дунечке.
Дамы потихоньку
пошли за отправившимся по лестнице вперед Разумихиным, и когда уже поравнялись в четвертом этаже
с хозяйкиною дверью, то заметили, что хозяйкина дверь отворена на
маленькую щелочку и что два быстрые черные глаза рассматривают их обеих из темноты. Когда же взгляды встретились, то дверь вдруг захлопнулась, и
с таким стуком, что Пульхерия Александровна чуть не вскрикнула от испуга.
Он поспешно огляделся, он искал чего-то. Ему хотелось сесть, и он искал скамейку; проходил же он тогда по К—му бульвару. Скамейка виднелась впереди, шагах во ста. Он
пошел сколько мог поскорее; но на пути случилось
с ним одно
маленькое приключение, которое на несколько минут привлекло к себе все его внимание.
За железной решеткой, в
маленьком, пыльном садике, маршировала группа детей — мальчики и девочки —
с лопатками и
с палками на плечах, впереди их шагал, играя на губной гармонике, музыкант лег десяти, сбоку
шла женщина в очках, в полосатой юбке.
Шипел паровоз, двигаясь задним ходом, сеял на путь горящие угли, звонко стучал молоток по бандажам колес, гремело железо сцеплений; Самгин, потирая бок, медленно
шел к своему вагону, вспоминая Судакова, каким видел его в Москве, на вокзале: там он стоял, прислонясь к стене, наклонив голову и считая на ладони серебряные монеты; на нем — черное пальто, подпоясанное ремнем
с медной пряжкой, под мышкой —
маленький узелок, картуз на голове не мог прикрыть его волос, они торчали во все стороны и свешивались по щекам, точно стружки.
Люди
шли молча, серьезные, точно как на похоронах, а сзади, как бы конвоируя всех, подпрыгивая, мелко шагал человечек
с двустволкой на плече, в потертом драповом пальто, туго подпоясанный красным кушаком, под финской шапкой пряталось
маленькое глазастое личико, стиснутое темной рамкой бородки, негустой, но аккуратной.
Спешат темнолицые рабочие, безоружные солдаты, какие-то растрепанные женщины, — люди, одетые почище,
идут не так быстро, нередко проходят
маленькие отряды солдат
с ружьями, но без офицеров, тяжело двигаются грузовые автомобили, наполненные солдатами и рабочими.
Самгин дождался, когда пришел
маленький, тощий, быстроглазый человек во фланелевом костюме, и они
с Крэйтоном заговорили, улыбаясь друг другу, как старые знакомые. Простясь, Самгин
пошел в буфет,
с удовольствием позавтракал, выпил кофе и отправился гулять, думая, что за последнее время все события в его жизни разрешаются быстро и легко.
Не зная, что делать
с собою, Клим иногда
шел во флигель, к писателю. Там явились какие-то новые люди: носатая фельдшерица Изаксон;
маленький старичок,
с глазами, спрятанными за темные очки, то и дело потирал пухлые руки, восклицая...
Так,
с поднятыми руками, она и проплыла в кухню. Самгин, испуганный ее шипением, оскорбленный тем, что она заговорила
с ним на ты, постоял минуту и
пошел за нею в кухню. Она, особенно огромная в сумраке рассвета, сидела среди кухни на стуле, упираясь в колени, и по бурому, тугому лицу ее текли
маленькие слезы.
Клим
пошел к Лидии. Там девицы сидели, как в детстве, на диване; он сильно выцвел, его пружины старчески поскрипывали, но он остался таким же широким и мягким, как был.
Маленькая Сомова забралась на диван
с ногами; когда подошел Клим, она освободила ему место рядом
с собою, но Клим сел на стул.
Дня через три, вечером, он стоял у окна в своей комнате, тщательно подпиливая только что остриженные ногти. Бесшумно открылась калитка, во двор шагнул широкоплечий человек в пальто из парусины, в белой фуражке,
с маленьким чемоданом в руке. Немного прикрыв калитку, человек обнажил коротко остриженную голову, высунул ее на улицу, посмотрел влево и
пошел к флигелю, раскачивая чемоданчик, поочередно выдвигая плечи.
Таисья шагала высоко подняв голову, сердито нахмурясь, и видно было, что ей неудобно
идти шаг в шаг
с маленькой Розой и старухой, она все порывалась вперед или, отставая, толкала мужчин.
Внизу в большой комнате они толпились, точно на вокзале, плотной массой
шли к буфету; он сверкал разноцветным стеклом бутылок, а среди бутылок, над
маленькой дверью, между двух шкафов, возвышался тяжелый киот,
с золотым виноградом, в нем — темноликая икона; пред иконой, в хрустальной лампаде, трепетал огонек, и это придавало буфету странное сходство
с иконостасом часовни.
Дуняша смеялась. Люди тесно
шли по панели, впереди шагал высокий студент в бараньей шапке, рядом
с ним приплясывал, прыгал мячиком толстенький
маленький человечек; когда он поравнялся
с Дуняшей и Климом, он запел козлиным голосом, дергая пальцами свой кадык...
Самгин обогнал десятка три арестантов, окруженных тюремным конвоем
с обнаженными саблями, один из арестантов,
маленький,
шел на костылях, точно на ходулях.
Остальной день подбавил сумасшествия. Ольга была весела, пела, и потом еще пели в опере, потом он пил у них чай, и за чаем
шел такой задушевный, искренний разговор между ним, теткой, бароном и Ольгой, что Обломов чувствовал себя совершенно членом этого
маленького семейства. Полно жить одиноко: есть у него теперь угол; он крепко намотал свою жизнь; есть у него свет и тепло — как хорошо жить
с этим!
Он подбирался к нему медленно,
с оглядкой, осторожно,
шел то ощупью, то смело и думал, вот-вот он близко у цели, вот уловит какой-нибудь несомненный признак, взгляд, слово, скуку или радость: еще нужно
маленький штрих, едва заметное движение бровей Ольги, вздох ее, и завтра тайна падет: он любим!
Но только Обломов ожил, только появилась у него добрая улыбка, только он начал смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать к ней в дверь и шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее
пошло живо, бодро, весело,
с маленьким оригинальным оттенком: бывало, она движется целый день, как хорошо устроенная машина, стройно, правильно, ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко, намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь, сядет за шитье, игла у ней ходит мерно, как часовая стрелка; потом она встанет, не суетясь; там остановится на полдороге в кухню, отворит шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как машина.
Она
шла, как тень, по анфиладе старого дома, минуя свои бывшие комнаты, по потускневшему от времени паркету, мимо занавешанных зеркал, закутанных тумб
с старыми часами, старой, тяжелой мебели, и вступила в
маленькие, уютные комнаты, выходившие окнами на слободу и на поле. Она неслышно отворила дверь в комнату, где поселился Райский, и остановилась на пороге.
Адмирал приказал сказать Накамуре, что он просит полномочных на второй прощальный обед на фрегат. Между тем наступил их Новый год, начинающийся
с январским новолунием. Это было 17 января. Адмирал
послал двум старшим полномочным две свои визитные карточки и подарки, состоящие из вишневки, ликеров, части быка, пирожного, потом
послали им
маленькие органы, картинки, альбомы и т. п.
То
идет купец, обритый донельзя,
с тщательно заплетенной косой, в белой или серой,
маленькой, куполообразной шляпе
с загнутыми полями, в шелковом кафтане или в бараньей шубке в виде кацавейки; то чернорабочий, без шапки, обвивший, за недосугом чесаться, косу дважды около вовсе «нелилейного чела».
У всех прочих спина и рукава гладкие: последние, у кисти руки, широки; все вместе похоже на мантильи наших дам; у него рукава
с боков разрезаны, и от них
идут какие-то надставки, вроде
маленьких крыльев.
«Хозяйка, самовар!» И
пойдет суматоха: на сцену является известный погребец, загремят чашки, повалит дым,
с душистой струей, от
маленького графинчика, в печке затрещит огонь, на сковороде от поливаемого масла раздается неистовое шипенье; а на столе поставлена уж водка, икра, тарелки etc., etc.
Вчера мы пробыли одиннадцать часов в седлах, а
с остановками — двенадцать
с половиною. Дорога от Челасина
шла было хороша, нельзя лучше, даже без камней, но верстах в четырнадцати или пятнадцати вдруг мы въехали в заросшие лесом болота. Лес част, как волосы на голове, болота топки, лошади вязли по брюхо и не знали, что делать, а мы, всадники, еще
меньше. Переезжая болото, только и ждешь
с беспокойством, которой ногой оступится лошадь.
Идучи по улице, я заметил издали, что один из наших спутников вошел в какой-то дом. Мы
шли втроем. «Куда это он
пошел? пойдемте и мы!» — предложил я. Мы
пошли к дому и вошли на
маленький дворик, мощенный белыми каменными плитами. В углу, под навесом, привязан был осел, и тут же лежала свинья, но такая жирная, что не могла встать на ноги. Дальше бродили какие-то пестрые, красивые куры, еще прыгал
маленький,
с крупного воробья величиной, зеленый попугай, каких привозят иногда на петербургскую биржу.
Европейцы ходят… как вы думаете, в чем? В полотняных
шлемах! Эти
шлемы совершенно похожи на
шлем Дон Кихота. Отчего же не видать соломенных шляп? чего бы, кажется, лучше: Манила так близка, а там превосходная солома. Но потом я опытом убедился, что солома слишком жидкая защита от здешнего солнца.
Шлемы эти делаются двойные
с пустотой внутри и
маленьким отверстием для воздуха. Другие, особенно шкипера, носят соломенные шляпы, но обвивают поля и тулью ее белой материей, в виде чалмы.
Смотритель опять стал разговаривать
с якутами и успокоил меня, сказав, что они перевезут
меньше, нежели в два часа, но что там берегом четыре версты ехать мне будет не на чем, надо
посылать за лошадьми в город.
Хозяйка предложила Нехлюдову тарантас доехать до полуэтапа, находившегося на конце села, но Нехлюдов предпочел
идти пешком. Молодой
малый, широкоплечий богатырь, работник, в огромных свеже-вымазанных пахучим дегтем сапогах, взялся проводить.
С неба
шла мгла, и было так темно, что как только
малый отделялся шага на три в тех местах, где не падал свет из окон, Нехлюдов уже не видал его, а слышал только чмоканье его сапог по липкой, глубокой грязи.
Дело было в том, что каторжный Карманов подговорил похожего на себя лицом
малого, ссылаемого на поселение, смениться
с ним так, чтобы каторжный
шел в ссылку, а
малый в каторгу, на его место.
Он долго потом рассказывал, в виде характерной черты, что когда он заговорил
с Федором Павловичем о Мите, то тот некоторое время имел вид совершенно не понимающего, о каком таком ребенке
идет дело, и даже как бы удивился, что у него есть где-то в доме
маленький сын.
Подумав несколько, старик велел
малому ввести посетителя в залу, а старуху
послал вниз
с приказанием к младшему сыну сейчас же и явиться к нему наверх.
Маленький пан удивился и опасливо поглядел на Митю. Тотчас же, однако, согласился, но
с непременным условием, чтобы
шел с ним и пан Врублевский.
Утром 25 сентября мы распрощались
с Такемой и
пошли далее на север. Я звал Чан Лина
с собой, но он отказался. Приближалось время соболевания; ему надо было приготовить сетку, инструменты и вообще собраться на охоту на всю зиму. Я подарил ему
маленькую берданку, и мы расстались друзьями [В 1925 году Чан Лин трагически погиб там же, на реке Такеме, в местности Илимо.].
Холодный, пронзительный ветер не позволял нам долго любоваться красивой картиной и принуждал к спуску в долину.
С каждым шагом снегу становилось все
меньше и
меньше. Теперь мы
шли по мерзлому мху. Он хрустел под ногами и оставался примятым к земле.
В нижнем течении река Иодзыхе принимает в себя три небольших притока: справа — Сяо-Иодзыхе (
малая река
с омутами) длиною 16 км и слева — Дангоу (восточная долина),
с которой мы познакомились уже в прошлом году, и Литянгоу, по которой надлежало теперь
идти А.И. Мерзлякову. Река Сяо-Иодзыхе очень живописна. Узенькая извилистая долинка обставлена по краям сравнительно высокими горами. По словам китайцев, в вершине ее есть мощные жилы серебросвинцовой руды и медного колчедана.
Маленький ключик привел нас к каменистой, заваленной колодником речке Цаони, впадающей в Кумуху
с правой стороны. После полуденного привала мы выбрались из бурелома и к вечеру достигли реки Кумуху, которая здесь шириной немного превосходит Цаони и мало отличается от нее по характеру. Ширина ее в верховьях не более 4–5 м. Если отсюда
идти по ней вверх, к Сихотэ-Алиню, то перевал опять будет на реке Мыхе, но уже в самых ее истоках. От устья Цаони до Сихотэ-Алиня туземцы считают один день пути.
Маленькая тропка повела нас в тайгу. Мы
шли по ней долго и почти не говорили между собой. Километра через полтора справа от дорожки я увидел костер и около него три фигуры. В одной из них я узнал полицейского пристава. Двое рабочих копали могилу, а рядом
с нею на земле лежало чье-то тело, покрытое рогожей. По знакомой мне обуви на ногах я узнал покойника.
На другой день
с бивака мы снялись рано и
пошли по тропе, проложенной у самого берега реки. На этом пути Нахтоху принимает в себя
с правой стороны два притока: Хулеми и Гоббиляги, а
с левой — одну только
маленькую речку Ходэ. Нижняя часть долины Нахтоху густо поросла даурской березой и монгольским дубом. Начиная от Локтоляги, она постепенно склоняется к югу и только около Хулеми опять поворачивает на восток.