Неточные совпадения
— Вспомните-ко вчерашний день, хотя бы
с Двенадцатого
года, а после того — Севастополь, а затем — Сан-Стефано и в конце концов гордое слово императора Александра Третьего: «Один у меня друг, князь Николай черногорский». Его, черногорского-то, и не видно на земле, мошка он в Европе, комаришка, да-с! Она, Европа-то, если вспомните все ее грехи против нас, именно —
Лихо. Туркам — мирволит, а величайшему народу нашему ножку подставляет.
— Покойник спятил
с ума под конец; что ему стоило предупредить вас об этой даме
летом? О, тогда бы мы все оборудовали
лихим манером; сунули бы этой даме здоровый куш, и дело бы наше. Я поздно узнал… А все-таки я пробился к ней.
— Это так, вертопрахи, — говорил он, — конечно, они берут, без этого жить нельзя, но, то есть, эдак ловкости или знания закона и не спрашивайте. Я расскажу вам, для примера, об одном приятеле. Судьей был
лет двадцать, в прошедшем
году помре, — вот был голова! И мужики его
лихом не поминают, и своим хлеба кусок оставил. Совсем особенную манеру имел. Придет, бывало, мужик
с просьбицей, судья сейчас пускает к себе, такой ласковый, веселый.
Сведет негоциант к концу
года счеты — все убыток да убыток, а он ли, кажется, не трудился, на пристани
с лихими людьми ночи напролет не пропивывал, да последней копейки в картеж не проигрывал, все в надежде увеличить родительское наследие!
— Врете вы обе! Послушай поди, что мелют-то! Сеть, вишь, всему причиной!.. Эх ты, глупая, глупая! Мне нешто
с ней,
с сетью-то, впервой возиться?.. Слава те господи, пятьдесят
лет таскаю —
лиха не чаял; и тут бы вот потащил ноне, да
с ног смотался!
— А вот видите, — когда Лузгин воротился из ученья, то мать стала его упрашивать: «Около меня посиди», да и соседи
лихие нашлись, — он и остался, тем более что к лености
с юных
лет сердечное влечение чувствовал…
За полтысячи
лет смотрел со стен род князей Тугай-Бегов, род знатный,
лихой, полный княжеских, ханских и царских кровей. Тускнея пятнами,
с полотен вставала история рода
с пятнами то боевой славы, то позора, любви, ненависти, порока, разврата…
Старшему из детей, Павлику, уже минуло четырнадцать
лет. Это был плотный, коренастый мальчуган, в кадетской рубашке
с красными погонами, в форменной фуражке,
лихо сдвинутой на затылок. Его широкое, здоровое личико со смелыми, открытыми глазами было почти черно от загара и весь он дышал силой и здоровьем.
Ждали добрые люди этой расправы над
лихим казаком
с нетерпением, но
годы шли за
годами, а бог Дукача не стукал.