Неточные совпадения
Татьяна взором умиленным
Вокруг себя
на всё глядит,
И всё ей кажется бесценным,
Всё душу томную живит
Полумучительной отрадой:
И стол
с померкшею лампадой,
И груда книг, и под окном
Кровать, покрытая ковром,
И вид в окно сквозь сумрак лунный,
И этот бледный полусвет,
И лорда Байрона портрет,
И столбик
с куклою чугунной
Под шляпой
с пасмурным челом,
С руками, сжатыми крестом.
Но
куклы даже в эти годы
Татьяна в
руки не брала;
Про вести города, про моды
Беседы
с нею не вела.
И были детские проказы
Ей чужды: страшные рассказы
Зимою в темноте ночей
Пленяли больше сердце ей.
Когда же няня собирала
Для Ольги
на широкий луг
Всех маленьких ее подруг,
Она в горелки не играла,
Ей скучен был и звонкий смех,
И шум их ветреных утех.
Однообразно помахивая ватной ручкой, похожая
на уродливо сшитую из тряпок
куклу, старая женщина из Олонецкого края сказывала о том, как мать богатыря Добрыни прощалась
с ним, отправляя его в поле,
на богатырские подвиги. Самгин видел эту дородную мать, слышал ее твердые слова, за которыми все-таки слышно было и страх и печаль, видел широкоплечего Добрыню: стоит
на коленях и держит меч
на вытянутых
руках, глядя покорными глазами в лицо матери.
Пара темно-бронзовых, монументально крупных лошадей важно катила солидное ландо: в нем — старуха в черном шелке, в черных кружевах
на седовласой голове,
с длинным, сухим лицом; голову она держала прямо, надменно, серенькие пятна глаз смотрели в широкую синюю спину кучера,
рука в перчатке держала золотой лорнет. Рядом
с нею благодушно улыбалась, кивая головою, толстая дама, против них два мальчика, тоже неподвижные и безличные, точно
куклы.
Иван воспитывался не дома, а у богатой старой тетки, княжны Кубенской: она назначила его своим наследником (без этого отец бы его не отпустил); одевала его, как
куклу, нанимала ему всякого рода учителей, приставила к нему гувернера, француза, бывшего аббата, ученика Жан-Жака Руссо, некоего m-r Courtin de Vaucelles, ловкого и тонкого проныру, самую, как она выражалась, fine fleur [Самый цвет (фр.).] эмиграции, — и кончила тем, что чуть не семидесяти лет вышла замуж за этого финь-флёра: перевела
на его имя все свое состояние и вскоре потом, разрумяненная, раздушенная амброй a la Richelieu, [
На манер Ришелье (фр.).] окруженная арапчонками, тонконогими собачками и крикливыми попугаями, умерла
на шелковом кривом диванчике времен Людовика XV,
с эмалевой табакеркой работы Петито в
руках, — и умерла, оставленная мужем: вкрадчивый господин Куртен предпочел удалиться в Париж
с ее деньгами.
Так, например, я рассказывал, что у меня в доме был пожар, что я выпрыгнул
с двумя детьми из окошка (то есть
с двумя
куклами, которых держал в
руках); или что
на меня напали разбойники и я всех их победил; наконец, что в багровском саду есть пещера, в которой живет Змей Горыныч о семи головах, и что я намерен их отрубить.
Какие большие
куклы с подсвечниками в
руках возвышались
на каменных столбах по углам комнаты!
Как только я вынул
куклу из
рук лежащей в забытьи девочки, она открыла глаза, посмотрела перед собой мутным взглядом, как будто не видя меня, не сознавая, что
с ней происходит, и вдруг заплакала тихо-тихо, но вместе
с тем так жалобно, и в исхудалом лице, под покровом бреда, мелькнуло выражение такого глубокого горя, что я тотчас же
с испугом положил
куклу на прежнее место.
Гости сели; оркестр грянул »гром победы раздавайся!» — и две огромные кулебяки развлекли
на несколько минут внимание гостей, устремленное
на великолепное зеркальное плато, края которого были уставлены фарфоровыми китайскими
куклами, а средина занята горкою, слепленною из раковин и изрытою небольшими впадинами; в каждой из них поставлен был или фарфоровый пастушок в французском кафтане,
с флейтою в
руках, или пастушка в фижмах,
с овечкою у ног.
Пришли две
куклы. Одна —
с голубыми глазами, Аня, у нее немного был попорчен носик; другая —
с черными глазами, Катя, у нее недоставало одной
руки. Они пришли чинно и заняли место
на игрушечном диванчике.
Тут я заметил остальных. Это были двое немолодых людей. Один — нервный человек
с черными баками, в пенсне
с широким шнурком. Он смотрел выпукло, как
кукла, не мигая и как-то странно дергая левой щекой. Его белое лицо в черных баках, выбритые губы, имевшие слегка надутый вид, и орлиный нос, казалось, подсмеиваются. Он сидел, согнув ногу треугольником
на колене другой, придерживая верхнее колено прекрасными матовыми
руками и рассматривая меня
с легким сопением. Второй был старше, плотен, брит и в очках.
Юрий не слыхал, не слушал; он держал белую
руку Ольги в
руках своих, поцелуями осушал слезы, висящие
на ее ресницах… но напрасно он старался ее успокоить, обнадежить: она отвернулась от него, не отвечала, не шевелилась; как восковая
кукла, неподвижно прислонившись к стене, она старалась вдохнуть в себя ее холодную влажность; отчего это
с нею сделалось?.. как объяснить сердце молодой девушки: миллион чувствований теснится, кипит в ее душе; и нередко лицо и глаза отражают их, как зеркало отражает буквы письма — наоборот!..
Глазки, смотревшие вообще сонливо, проявляли также оживление и беспокойство по утрам и вечером, когда мисс Бликс брала Пафа за
руку, уводила его в уборную, раздевала его донага и, поставив
на клеенку, принималась энергически его мыть огромной губкой, обильно напитанной водою; когда мисс Бликс при окончании такой операции, возлагала губку
на голову мальчика и, крепко нажав губку, пускала струи воды по телу, превращавшемуся тотчас же из белого в розовое, — глазки Пафа не только суживались, но пропускали потоки слез и вместе
с тем раздавался из груди его тоненький-тоненький писк, не имевший ничего раздраженного, но походивший скорее
на писк
кукол, которых заставляют кричать, нажимая им живот.
Он выглядывал и обманчиво кивал ему головою из-под каждого куста в роще, смеялся и дразнил его, воплощался в каждую
куклу ребенка, гримасничая и хохоча в
руках его, как злой, скверный гном; он подбивал
на него каждого из его бесчеловечных школьных товарищей или, садясь
с малютками
на школьную скамью, гримасничая, выглядывал из-под каждой буквы его грамматики.
Анатоль посмотрел
на него
с испугом, оставил
куклу и через две минуты опять ее взял. Михайло Степанович подошел к нему, схватил за
руку и дернул его
с такою силой, что он грянулся об пол и разбил себе до крови лоб. Мать и няня бросились к нему.
Не помню, в который раз, но мне казалось, что я попал в детскую в первый раз и в первый раз увидел, что моя девочка сидит вот
с этой самой
куклой на руках, улыбается и что то наговаривает ей бессвязное и любовное, как живому человеку.
Слепил он раз
куклу,
с носом,
с руками,
с ногами и в татарской рубахе, и поставил
куклу на крышу.
Теперь Я человек, как и ты. Ограниченное чувство Моего бытия Я почитаю Моим знанием и уже
с уважением касаюсь собственного носа, когда к тому понуждает надобность: это не просто нос — это аксиома! Теперь Я сам бьющаяся
кукла на театре марионеток, Моя фарфоровая головка поворачивается вправо и влево, мои
руки треплются вверх и вниз, Я весел, Я играю, Я все знаю… кроме того: чья
рука дергает Меня за нитку? А вдали чернеет мусорный ящик, и оттуда торчат две маленькие ножки в бальных туфельках…
Те же, Липина, мальчик и девочка. Мальчик одет в гусарское детское платье
с золотою шифровкой; он нередко утирает рукавом нос; девочка в белом муслиновом платье (оба в продолжение явления пачкаются в стружках); крестьянка
с грудным младенцем
на руках и Ванечка, слуга Липиной, в ливрее
с большою
куклою за пазухой; он пьян, при входе тузит мальчика, а потом большею частью держится у стены.
Убежать бы мне отсюда за границу, что ли, или запереться в деревне, взять
с собой первого дурака какого-нибудь: Кучкина, Поля Поганцева или трехаршинного корнета, мальчишку, розовую
куклу, влюбиться в него до безумия, до безобразия, как говорит Домбрович, сделаться его крепостной девкой, да, рабой, кухаркой, прачкой, стоять перед ним
на коленях, целовать его
руки!
Подождав минуты две, палач, мрачно хмурясь, положил
руки на плечи трупу и сильным движением потянул его. Все движения трупа прекратились, кроме медленного покачивания висевшей в мешке
куклы с неестественно выпяченной вперед головой и вытянутыми в арестантских чулках ногами.
Ответа не было, но
кукла снова медленно сползла
на пол, и вся фигура девочки, ее узенькие и круглые плечики, завиточки русых волос
на затылке выразили колебание; и я уже протянул
руки, когда где-то через комнату послышался громкий смех самого Нордена. Я оставил девочку и быстро вышел, решив как можно скорее объясниться
с Норденом и уехать.