Тот, кто сидел теперь напротив господина Голядкина, был —
ужас господина Голядкина, был — стыд господина Голядкина, был — вчерашний кошмар господина Голядкина, одним словом был сам господин Голядкин, — не тот господин Голядкин, который сидел теперь на стуле
с разинутым ртом и
с застывшим пером в руке; не тот, который служил в качестве помощника своего столоначальника; не тот, который любит стушеваться и зарыться в толпе; не тот, наконец, чья походка ясно выговаривает: «не троньте меня, и я вас трогать не буду», или: «не троньте меня, ведь я вас не затрогиваю», — нет, это был другой господин Голядкин, совершенно другой, но вместе
с тем и совершенно похожий на первого, — такого же роста, такого же склада, так же одетый,
с такой же лысиной, — одним словом, ничего, решительно ничего не было забыто для совершенного сходства, так что если б взять да поставить их рядом, то никто, решительно никто не взял бы на себя определить, который именно настоящий Голядкин, а который поддельный, кто старенький и кто новенький, кто оригинал и кто копия.
В этом было что-то фантастическое: две тройки мчались, как птицы,
с смертельным
ужасом в глазах, ямщик походил на мертвеца,
застывшего на облучке
с вожжами в руках; седок стоял, сверкал глазами и размахивал флагом…