Неточные совпадения
Представляя, что она рвет
с дерева какие-то американские фрукты, Любочка сорвала
на одном листке огромной величины червяка,
с ужасом бросила его
на землю, подняла руки кверху и отскочила, как будто боясь, чтобы из него не брызнуло чего-нибудь. Игра прекратилась: мы все, головами вместе, припали к
земле — смотреть эту редкость.
— Он нам замечательно рассказывал, прямо — лекции читал о том, сколько сорных трав зря сосет
землю, сколько дешевого
дерева, ольхи, ветлы, осины, растет бесполезно для нас. Это, говорит, все паразиты, и надобно их истребить
с корнем. Дескать, там, где растет репей, конский щавель, крапива, там подсолнухи и всякая овощь может расти, а
на месте
дерева, которое даже для топлива — плохо, надо сажать поделочное, ценное — дуб, липу, клен. Произрастание, говорит, паразитов неразумно допускать, неэкономично.
—
С неделю тому назад сижу я в городском саду
с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится в небе, облака бегут, листья падают
с деревьев в тень и свет
на земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще — роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось, говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
Через несколько минут он растянулся
на диване и замолчал; одеяло
на груди его волнообразно поднималось и опускалось, как
земля за окном. Окно то срезало верхушки
деревьев, то резало
деревья под корень; взмахивая ветвями, они бежали прочь. Самгин смотрел
на крупный, вздернутый нос,
на обнаженные зубы Стратонова и представлял его в деревне Тарасовке, пред толпой мужиков. Не поздоровилось бы печнику при встрече
с таким барином…
Самгин поднял
с земли ветку и пошел лукаво изогнутой между
деревьев дорогой из тени в свет и снова в тень. Шел и думал, что можно было не учиться в гимназии и университете четырнадцать лет для того, чтоб ездить по избитым дорогам
на скверных лошадях в неудобной бричке,
с полудикими людями
на козлах. В голове, как медные пятаки в кармане пальто, болтались, позванивали в такт шагам слова...
Несколько человек бросились
на землю, как будто
с разбега по воздуху, они, видимо, хотели перенестись через ожившую груду жердей и тесин, но
дерево, содрогаясь, как ноги паука, ловило падающих, тискало их.
Он остолбенел
на минуту. Потом вдруг схватил свой бич за рукоятку обеими руками и
с треском изломал его в одну минуту о колено в мелкие куски,
с яростью бросив
на землю щепки
дерева и куски серебра.
Земли нет: все леса и сады, густые, как щетка.
Деревья сошли
с берега и теснятся в воду. За садами вдали видны высокие горы, но не обожженные и угрюмые, как в Африке, а все заросшие лесом. Направо явайский берег, налево, среди пролива, зеленый островок, а сзади,
на дальнем плане, синеет Суматра.
Нет, тонкими ароматами этой удивительной почвы, питающей северные
деревья и цветы рядом
с тропическими,
на каждом клочке
земли в несколько сажен, и не отравляющей воздуха никаким ядовитым дыханием жаркого пояса.
Мы пошли вверх
на холм. Крюднер срубил капустное
дерево, и мы съели впятером всю сердцевину из него. Дальше было круто идти. Я не пошел: нога не совсем была здорова, и я сел
на обрубке, среди бананов и таро, растущего в
земле, как морковь или репа. Прочитав, что сандвичане делают из него poп-poп, я спросил каначку, что это такое. Она тотчас повела меня в свою столовую и показала горшок
с какою-то белою кашею, вроде тертого картофеля.
Не раз содрогнешься, глядя
на дикие громады гор без растительности,
с ледяными вершинами,
с лежащим во все лето снегом во впадинах, или
на эти леса, которые растут тесно, как тростник,
деревья жмутся друг к другу, высасывают из
земли скудные соки и падают сами от избытка сил и недостатка почвы.
Пища — горсть рису, десерт — ананас, стоящий грош, а если нет гроша, а затем и ананаса, то первый выглянувший из-за чужого забора и ничего не стоящий банан, а нет и этого, так просто поднятый
на земле упавший
с дерева мускатный орех.
Часов в 9 утра мы снялись
с бивака и пошли вверх по реке Билимбе. Погода не изменилась к лучшему.
Деревья словно плакали:
с ветвей их
на землю все время падали крупные капли, даже стволы были мокрые.
Казалось, вместе
с туманом
на землю спустилась мертвящая тишина, нарушаемая только падением капель воды
с намокшей листвы
деревьев.
К утру ветер начал стихать. Сильные порывы сменялись периодами затишья. Когда рассвело, я не узнал места: одна фанза была разрушена до основания, у другой выдавило стену; много
деревьев, вывороченных
с корнями, лежало
на земле.
С восходом солнца ветер упал до штиля; через полчаса он снова начал дуть, но уже
с южной стороны.
От устья Илимо Такема поворачивает
на север и идет в этом направлении 6 или 7 км. Она все время придерживается правой стороны долины и протекает у подножия гор, покрытых осыпями и почти совершенно лишенных растительности. Горы эти состоят из глинисто-кремнистых сланцев и гранитного порфира.
С левой стороны реки тянется широкая полоса
земли, свободная от леса. Здесь можно видеть хорошо сохранившиеся двойные террасы.
Деревья, разбросанные в одиночку и небольшими группами, придают им живописный вид.
В каком бы направлении ветер ни дул —
с материка в море или, наоборот,
с моря
на материк, движение его всегда происходит по долинам. В тех случаях, если последние имеют северо-западное направление, ветер дует
с такой силой, что опрокидывает
на землю деревья и снимает
с домов крыши. Обыкновенно
с восходом солнца ветер стихает, а часа в четыре дня начинает дуть снова.
Старик таза тоже отказался лезть
на дерево. Тогда я решил взобраться
на кедр сам. Ствол его был ровный, гладкий и
с подветренной стороны запорошенный снегом.
С большими усилиями я поднялся не более как
на три метра. У меня скоро озябли руки, и я должен был спуститься обратно
на землю.
Что-то сделалось
с солнцем. Оно уже не так светило, как летом, вставало позже и рано торопилось уйти
на покой. Трава
на земле начала сохнуть и желтеть. Листва
на деревьях тоже стала блекнуть. Первыми почувствовали приближение зимы виноградники и клены. Они разукрасились в оранжевые, пурпуровые и фиолетовые тона.
Пробираться сквозь заросли горелого леса всегда трудно. Оголенные от коры стволы
деревьев с заостренными сучками в беспорядке лежат
на земле. В густой траве их не видно, и потому часто спотыкаешься и падаешь. Обыкновенно после однодневного пути по такому горелому колоднику ноги у лошадей изранены, у людей одежда изорвана, а лица и руки исцарапаны в кровь. Зная по опыту, что гарь выгоднее обойти стороной, хотя бы и
с затратой времени, мы спустились к ручью и пошли по гальке.
Действительно, шагах в 50 от речки мы увидели китайца. Он сидел
на земле, прислонившись к
дереву, локоть правой руки его покоился
на камне, а голова склонилась
на левую сторону.
На правом плече сидела ворона. При нашем появлении она испуганно снялась
с покойника.
Мутная вода шумящими каскадами сбегала
с гор; листва
на деревьях и трава
на земле еще не успели обсохнуть и блестели как лакированные; в каплях воды отражалось солнце и переливалось всеми цветами радуги.
Заменить их трудно: производительная сила
земли видимо скудеет,
на «заказанных» (
с образами обойденных) пустырях, вместо прежних благородных
деревьев, сами собою вырастают березы да осины, а иначе разводить рощи у нас не умеют.
Прошло несколько мгновений… Она притихла, подняла голову, вскочила, оглянулась и всплеснула руками; хотела было бежать за ним, но ноги у ней подкосились — она упала
на колени… Я не выдержал и бросился к ней; но едва успела она вглядеться в меня, как откуда взялись силы — она
с слабым криком поднялась и исчезла за
деревьями, оставив разбросанные цветы
на земле.
Ущелье, по которому мы шли, было длинное и извилистое. Справа и слева к нему подходили другие такие же ущелья. Из них
с шумом бежала вода. Распадок [Местное название узкой долины.] становился шире и постепенно превращался в долину. Здесь
на деревьях были старые затески, они привели нас
на тропинку. Гольд шел впереди и все время внимательно смотрел под ноги. Порой он нагибался к
земле и разбирал листву руками.
Небольшие птицы
с сердитым взглядом и
с клювом, как у хищника, они поминутно то взлетали
на ветки
деревьев, то опускались
на землю, как будто что-то клевали в траве, затем опять взлетали наверх и ловко прятались в листве.
Чем более мы углублялись в горы, тем порожистее становилась река. Тропа стала часто переходить
с одного берега
на другой.
Деревья, упавшие
на землю, служили природными мостами. Это доказывало, что тропа была пешеходная. Помня слова таза, что надо придерживаться конной тропы, я удвоил внимание к югу. Не было сомнения, что мы ошиблись и пошли не по той дороге. Наша тропа, вероятно, свернула в сторону, а эта, более торная, несомненно, вела к истокам Улахе.
Тогда я влез
на большое
дерево, и то, что увидел сверху, вполне совпадало
с планом, который старик начертил мне палочкой
на земле.
До вечера еще было много времени, и потому мы
с Дерсу взяли свои винтовки и пошли
на разведки. Осенью, во время ненастья, лес имеет особенно унылый вид. Голые стволы
деревьев, окутанные холодным туманом, пожелтевшая трава, опавшая
на землю листва и дряблые потемневшие папоротники указывали, что наступили уже сумерки года. Приближалась зима.
При подъеме
на крутые горы, в особенности
с ношей за плечами, следует быть всегда осторожным. Надо внимательно осматривать
деревья, за которые приходится хвататься. Уже не говоря о том, что при падении такого рухляка сразу теряешь равновесие, но, кроме того, обломки сухостоя могут еще разбить голову. У берез древесина разрушается всегда скорее, чем кора. Труха из них высыпается, и
на земле остаются лежать одни берестяные футляры.
Они прыгали по тропе и близко допускали к себе человека, но, когда подбегали к ним собаки,
с шумом поднимались
с земли и садились
на ближайшие кусты и
деревья.
Вековые дубы, могучие кедры, черная береза, клен, аралия, ель, тополь, граб, пихта, лиственница и тис росли здесь в живописном беспорядке. Что-то особенное было в этом лесу. Внизу, под
деревьями, царил полумрак. Дерсу шел медленно и, по обыкновению, внимательно смотрел себе под ноги. Вдруг он остановился и, не спуская глаз
с какого-то предмета, стал снимать котомку, положил
на землю ружье и сошки, бросил топор, затем лег
на землю ничком и начал кого-то о чем-то просить.
Гора Тудинза представляет собой массив, круто падающий в долину реки Лефу и изрезанный глубокими падями
с северной стороны. Пожелтевшая листва
деревьев стала уже осыпаться
на землю. Лес повсюду начинал сквозить, и только дубняки стояли еще одетые в свой наряд, поблекший и полузасохший.
Наскоро поужинав, мы пошли
с Дерсу
на охоту. Путь наш лежал по тропинке к биваку, а оттуда наискось к солонцам около леса. Множество следов изюбров и диких коз было заметно по всему лугу. Черноватая
земля солонцов была почти совершенно лишена растительности. Малые низкорослые
деревья, окружавшие их, имели чахлый и болезненный вид. Здесь местами
земля была сильно истоптана. Видно было, что изюбры постоянно приходили сюда и в одиночку и целыми стадами.
— Теперь они покрыты толстым слоем
земли, и
на них среди садов растут рощи самых высоких
деревьев: внизу во влажных ложбинах плантации кофейного
дерева; выше финиковые пальмы, смоковницы; виноградники перемешаны
с плантациями сахарного тростника;
на нивах есть и пшеница, но больше рис».
Земля,
Покрытая пуховою порошей,
В ответ
на их привет холодный кажет
Такой же блеск, такие же алмазы
С вершин
дерёв и гор,
с полей пологих,
Из выбоин дороги прилощенной.
В час, когда вечерняя заря тухнет, еще не являются звезды, не горит месяц, а уже страшно ходить в лесу: по
деревьям царапаются и хватаются за сучья некрещеные дети, рыдают, хохочут, катятся клубом по дорогам и в широкой крапиве; из днепровских волн выбегают вереницами погубившие свои души девы; волосы льются
с зеленой головы
на плечи, вода, звучно журча, бежит
с длинных волос
на землю, и дева светится сквозь воду, как будто бы сквозь стеклянную рубашку; уста чудно усмехаются, щеки пылают, очи выманивают душу… она сгорела бы от любви, она зацеловала бы…
Много раз сидел я
на дереве над забором, ожидая, что вот они позовут меня играть
с ними, — а они не звали. Мысленно я уже играл
с ними, увлекаясь иногда до того, что вскрикивал и громко смеялся, тогда они, все трое, смотрели
на меня, тихонько говоря о чем-то, а я, сконфуженный, спускался
на землю.
С высокого берега смотрели вниз чахлые, больные
деревья; здесь
на открытом месте каждое из них в одиночку ведет жестокую борьбу
с морозами и холодными ветрами, и каждому приходится осенью и зимой, в длинные страшные ночи, качаться неугомонно из стороны в сторону, гнуться до
земли, жалобно скрипеть, — и никто не слышит этих жалоб.
Колония была основана
на острове еще не исследованном;
с научной точки зрения представлял он совершенную terram incognitam; [неизвестную
землю (лат.)] и об его естественных условиях и о возможности
на нем сельскохозяйственной культуры судили только по таким признакам, как географическая широта, близкое соседство Японии, присутствие
на острове бамбука, пробкового
дерева и т. п.
Больше о глухаре я ничего особенного сказать не могу, а повторяю сказанное уже мною, что он во всем остальном совершенно сходен
с обыкновенным тетеревом, следовательно и стрельба молодых глухих тетеревят совершенно та же, кроме того, что они никогда не садятся
на землю, а всегда
на дерево и что всегда находишь их в лесу, а не
на чистых местах.
Когда же
деревья облетят, а трава от дождей и морозов завянет и приляжет к
земле, тетерева по утрам и вечерам начинают садиться
на деревья сначала выводками, а потом собравшимися стаями, в которых старые уже смешиваются
с молодыми.
Только в стрельбе
с подъезда к птице крупной и сторожкой, сидящей
на земле, а не
на деревьях, собака мешает, потому что птица боится ее; но если собака вежлива, [То есть не гоняется за птицей и совершенно послушна] то она во время самого подъезда будет идти под дрожками или под телегой, так что ее и не увидишь; сначала станет она это делать по приказанию охотника, а потом по собственной догадке.
А как весело ссадить косача метким выстрелом
с самой вершины огромного
дерева и смотреть, как он, медленно падая, считая сучки, как говорят, то есть валясь
с сучка
на сучок, рухнет, наконец,
на землю!
Когда же солнце начнет склоняться к западу, тетерева поднимаются
с лежки, то есть
с места своего отдохновения, опять садятся
на деревья и сидят нахохлившись, как будто дремлют, до глубоких сумерек; потом пересаживаются в полдерева и потом уже спускаются
на ночлег; ночуют всегда
на земле.
То же должно сказать о стрельбе вообще всякой сидячей птицы, кроме тетеревов и вяхирей, которые, сидя
на деревьях и посматривая
с любопытством
на рысканье собаки, оттого даже менее обращают внимания
на охотника и ближе его подпускают, всякая другая птица, сидящая
на земле, гораздо больше боится собаки, чем приближающегося человека.
Я никогда не мог равнодушно видеть не только вырубленной рощи, но даже падения одного большого подрубленного
дерева; в этом падении есть что-то невыразимо грустное: сначала звонкие удары топора производят только легкое сотрясение в древесном стволе; оно становится сильнее
с каждым ударом и переходит в общее содрогание каждой ветки и каждого листа; по мере того как топор прохватывает до сердцевины, звуки становятся глуше, больнее… еще удар, последний:
дерево осядет, надломится, затрещит, зашумит вершиною,
на несколько мгновений как будто задумается, куда упасть, и, наконец, начнет склоняться
на одну сторону, сначала медленно, тихо, и потом,
с возрастающей быстротою и шумом, подобным шуму сильного ветра, рухнет
на землю!..
Полукругом около шалаша, не далее двенадцати шагов, становятся присады, то есть втыкаются в
землю молодые
деревья, в две или три сажени вышиною, очищенные от листьев и лишних ветвей, даже ставят жерди
с искусственными сучками;
на двух, трех или четырех приездах (это дело произвольное) укрепляются тетеревиные чучелы, приготовленные тремя способами.
Неравнодушно слушая страстное шипенье и бормотанье своих черных кавалеров, и пестрые дамы начинают чувствовать всемогущий голос природы и оказывают сладострастные движения: они охорашиваются, повертываются, кокетливо перебирают носами свои перья, вздрагивая, распускают хвосты, взмахивают слегка крыльями, как будто хотят слететь
с дерева, и вдруг, почувствовав полное увлечение, в самом деле быстро слетают
на землю… стремглав все косачи бросаются к ним… и вот между мирными, флегматическими тетеревами мгновение вскипает ревность и вражда, ибо курочек бывает всегда гораздо менее, чем косачей, а иногда
на многих самцов — одна самка.
Поднявшись
с земли, рябчики сейчас садятся
на деревья.